Давайте закончим разговор о Тушине.
Вспомним первое впечатление о нём, сложившееся у Райского, - «Но какая простота... чтоб не сказать больше... во взгляде, в манерах!» А в конце романа Гончаров заставляет Бориса Павловича, прогостившего «неделю у Тушина в "Дымке", видя его у него, дома, в поле, в лесу, в артели, на заводе, беседуя с ним по ночам до света у камина, в его кабинете», изменить своё мнение. «Райский решил, что эта мнимая "ограниченность" есть не что иное, как равновесие силы ума с суммою тех качеств, которые составляют силу души и воли, что и то, и другое, и третье слито у него тесно одно с другим и ничто не выдается, не просится вперед, не сверкает, не ослепляет, а тянет к себе медленно, но прочно. С умом у него дружно шло рядом и билось сердце — и всё это уходило в жизнь, в дело, следовательно, и воля у него была послушным орудием умственной и нравственной сил».
При всей своей неспособности и при всём своём нежелании вести хозяйство, («нехозяйский глаз Райского не мог оценить вполне всей хозяйственности, водворенной в имении Тушина»), Райский не может не заметить образцового порядка, царившего во владениях Тушина.
Нет, я не буду сейчас пересказывать всего, о чём пишет Гончаров и что даст возможность Райскому сделать точный вывод («Тушины — наша истинная "партия действия", наше прочное "будущее", которое выступит в данный момент, особенно когда всё это… будет свободно, когда все миражи, лень и баловство исчезнут, уступив место настоящему "делу", множеству "дел" у всех, — когда с миражами исчезнут и добровольные "мученики", тогда явятся, на смену им, "работники", "Тушины" на всей лестнице общества...»). Хорошо известны слова А.П.Чехова: «Если каждый человек на куске земли своей сделал бы все, что он может, как прекрасна была бы земля наша!» Мне кажется, что это в полной мере относится к Тушину. Он делает всё, что может, его «клочок земли» находится в образцовом порядке, и при этом на «пильном заводе» («удобство и изящество делали его похожим на образцовое английское заведение») «сам Тушин показался первым работником».
К сожалению, не за Тушиными оказалось будущее, но это, как говорит чеховский герой, «уж из другой оперы».
А что же всё-таки можно предположить о его отношениях с Верой? Если сначала Райский недоумевает («Ужели он — герой Веры?..»), то впоследствии начинает понимать, что именно такой человек должен быть рядом с ней. Прощаясь перед отъездом из деревни, он скажет ему: «Если когда-нибудь исполнится... то, чего мы все желаем, Иван Иванович... дайте мне слово, что вы уведомите меня по телеграфу, где бы я ни был: я хочу держать венец над Верой...» А на его сомнения («Все ли, Борис Павлович? И случится ли это?») возразит: «Я верю, что случится, иначе быть не может».
Так ли это? Для Тушина Вера – единственная, его «судьба». Он думает о ней всё время. Он поспешит в город вместе с Райским, когда того срочно вызовет бабушка, потому что будет переживать – «"Уехал ли? не написал ли опять к ней? не встревожил ли?" — мучился Тушин, едучи в город».
И поразительна его сцена с Татьяной Марковной, подавленной, что его «припутали» к сплетням («Со дна этого проклятого обрыва поднялась туча и покрыла всех нас... и вас тоже»): «Видели, что вы ходили с Верой в саду, уходили к обрыву, сидели там на скамье, горячо говорили и уехали, а мы с ней были больны, никого не принимали... вот откуда вышла сплетня!.. Вера была там, в роще, внизу, с кем-то... говорят — с вами…»
Бабушка заботится о Тушине: «Вы были чисты всю жизнь, таким должны и остаться... Спешите же к Тычкову и скажите, что вас не было в городе накануне и, следовательно, вы и в обрыве быть не могли...» А он думает не о себе: «Я сказал бы,.. что я был накануне... в обрыве — хоть это и неправда, — с Верой Васильевной... Прибавил бы, что... делал предложение и получил отказ, что это огорчило меня и вас, так как вы были — за меня, и что Вера Васильевна сама огорчилась, но что дружба наша от этого не расстроилась... Пожалуй, можно намекнуть на какую-нибудь отдалённую надежду... обещание подумать...» И очень робко доскажет, услышав возражения бабушки («Но ведь не отстанут после, будут ждать, спрашивать: скоро ли, когда? Обещание не век будет обещанием...»): «А если не забудут... и вы с Верой Васильевной будете всё тревожиться... то и принять предложение...» - выскажет то, о чём мечтает.
Его обижает предположение, что хотят «воспользоваться его прежней слабостью к ней и великодушием», потому что действует он, руководствуясь своим чувством, а на восклицание «Иван Иванович, вам-то что этот брак принёс бы!.. сколько горя!.. Подумайте! Боже мой!» - отреагирует, как напишет автор, «резко»: «Позвольте мне самому знать, что мне принесёт этот брак! Счастье на всю жизнь — вот что он принесёт! А я, может быть, проживу ещё лет пятьдесят! Если не пятьдесят, хоть десять, двадцать лет счастья!»
И дальше писатель показывает нам размышления этого большого и сильного человека, который мучится, что «эти две женщины не понимают его и не соглашаются отдать ему в руки то счастье, которое ходит около него, ускользает, не даётся и в которое бы он вцепился своими медвежьими когтями и никогда бы не выпустил вон. А они не видят, не понимают, всё ещё громоздят горы, которые вдруг выросли на его дороге и пропали — их нет больше, он одолел их страшною силою любви и муки!»
Разговор с Татьяной Марковной закончится на ноте надежды – в ответ на отчаянное «Я всё равно, что живу, что нет, с тех пор, как решено, что Вера Васильевна не будет никогда моей женой...» Тушин услышит: «Будет вашей женой, Иван Иванович, если... то забудется, отойдёт... если этот обрыв вы не считаете бездной... Я поняла теперь только, как вы её любите...» И будет твёрдое обещание: «Бабушка поручится: теперь — это всё равно, что она сама...» А для Тушина этого достаточно, чтобы он «вдруг точно вырос, помолодел, стал, чем был прежде».
Да, ему нужно ждать («Теперь я — уж не как бабушка, а как женщина, скажу: погодите, рано, не до того ей!») Но сама надежда как будто воскресила его: «Я буду помнить одно слово! "будет", и им пока буду жить… Я буду надеяться... Ах, если б и я, как Викентьев, мог когда-нибудь сказать: "бабушка"!»
Райский размышляет, что Вера Тушина «полюбила только как "человека"». Сам Иван Иванович заметит: «Она любит меня, как "человека", как друга: это её слова [отметим не раз высказанное указание, что Вера не лжёт], — ценит, конечно, больше, нежели я стою... Это большое счастье! Это ведь значит, что со временем... полюбила бы — как доброго мужа...» Сбудутся ли его мечты? Мне кажется, что да – не слишком скоро, но сбудутся.
Во «Фрегате "Паллада"» Гончаров, наблюдая за «величаво и глубоко покойной» природой, помечтает: «Если б такова была и жизнь!..» И добавит: «Ведь бури, бешеные страсти не норма природы и жизни, а только переходный момент, беспорядок и зло, процесс творчества, чёрная работа — для выделки спокойствия и счастия в лаборатории природы...»
Будем надеяться, что для Веры и Тушина «чёрная работа» уже сделана и впереди их ждёт это самое «спокойствие и счастие» и что «вцепившийся своими медвежьими когтями» Иван Иванович его «никогда не выпустит вон».
*******************
В одном из комментариев к моим статьям я прочитала об «Обрыве»: «Здесь некого любить. И даже не любить - сочувствовать некому. Нет привлекательных героев». Есть и согласившиеся с этим мнением.
Разумеется, каждый судит по-своему (как известно, «насильно мил не будешь»). Но для меня в «Обрыве» есть и те, кого я люблю, и те, кому я искренне сочувствую. И один из них – Иван Иванович Тушин. Можете, конечно, со мной и не согласиться…
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!
"Оглавление" по циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь
