Глава 85
Не откладывая в долгий ящик, звоню Вежновцу и говорю, что мне нужно завтра будет до обеда заняться личными делами. Главврач ворчит, но соглашается. Не так уж часто я достаю его подобными просьбами. А если попытаться вспомнить, то разве что Осип Маркович Швыдкой, но было это лет пять назад. Что же мне тогда нужно было? Ах, ну конечно. Я переезжала в новую квартиру.
Теперь «иду сдаваться». Оформлять явку с повинной. Как же! Эллина Родионовна Печерская – крупный наркодилер, мошенница и потому нажила миллионы незаконным путём. Так думаю о себе, шагая в отделение милиции. То самое, где трудится капитан Илья Рубанов. Можно было бы, конечно, отправиться в Следственный комитет, к капитану Багрицкому или его коллеге Яровой. Но, памятуя несколько предвзятое отношение обоих к своей персоне, сделать такой шаг не решаюсь.
Одна у меня надежда: что Илья всё поймёт правильно. Ну, или, по крайней мере, подскажет, кто ведёт дело о поддельных бланках рецептов. Вряд ли сам Рубанов, поскольку тема в ведении Управления по контролю за оборотом наркотиков. Так и получается. Илья разводит руками и говорит, что помочь вот так сразу не сможет. Ему надо позвонить, возможно встретиться и поговорить. «У нас между отделами не принято так просто делиться служебной информацией, простите», – извиняется он.
– Что же мне делать с полученными деньгами? Они мне буквально, как говорится, карман жгут!
– Да, вы правы. Если они пришли незаконно, необходимо оформить изъятие, – задумывается Рубанов.
Тут мне приходит в голову ещё одна мысль.
– Скажите, Илья, а вы не знаете такого полковника Алексея Ивановича? Господи, как же его фамилия? – мне становится стыдно. Столько раз общалась с человеком, а фамилию запомнить не удосужилась.
– Погодите. Вы случайно не о полковнике Алексее Ивановиче Дорофееве? – удивляется Рубанов.
– Да, а что?
– Ничего себе у вас знакомства, – ошеломлённо произносит капитан.
– Да ну какие знакомства, – скромничаю в ответ. – Он был моим пациентом. Помогла, чем смогла, – лукавлю, конечно, поскольку отставной полицейский уже несколько раз основательно мне помог. Почему я только не догадалась ему позвонить? Совсем меня сбили с толку вчерашний перевод и телефонный звонок от Бориса. – А почему вы так удивились?
– Потому что полковник Дорофеев – живая легенда. Бывший начальник управления уголовного розыска.
– Надо же… а я и не знала. Мы с ним ни разу не обсуждали его прошлую работу.
– Потому что старая гвардия, – улыбается Рубанов. – Умеют секреты хранить. Так вот вы лучше к нему обратитесь! Он точно подскажет.
Благодарю капитана и ухожу. Оставив позади здание УВД, усмехаюсь. Надо же. А думала, придётся там задержаться и, возможно, даже надолго. Хоть ни в чём и не виновата, а мало ли… «Фу, какие глупости, Элли!» – подстёгиваю себя и звоню Дорофееву. Он сразу откликается и, когда слышит, в какой жир ногами я попала, предлагает встретиться в ресторанчике на набережной канала Грибоедова, около Казначейской улицы.
Полковник (слово «бывший» в моём сознании к нему не пристаёт) внимательно слушает. Потом просит подождать, берёт телефон со столика и уходит. Вскоре возвращается и говорит, что я была права. На основании заявлений нескольких пострадавших Управление по контролю за оборотом наркотиков завело проводит проверку. Уголовного дела пока не завели, но всё к тому идёт.
– Теперь нам нужно поехать туда и дать пояснения, – говорит Дорофеев. – Вы как, готовы?
– Да, – отвечаю уверенно. То есть… почти уверенно, поскольку немного страшно. Мне проще раскрыть грудную клетку и делать прямой массаж сердца, чем вот так запросто поехать к людям, способным решить мою судьбу в ту или иную сторону. Вдруг они решат, будто я в самом деле имею к подделкам отношение?
– Не волнуйтесь, Элли. Всё будет хорошо. Я вам верю, – спокойно говорит полковник, внушая мне уверенность.
Я так ему благодарна за поддержку! Что даже высказать не решаюсь.
В управлении со мной почти полтора часа беседуют двое следователей. Тщательно фиксируют мои слова, берут образец подписи. Я ничего не скрыла. Ни про то, как случайно встретила Бориса с Майей в клинике Сеченовского университета. Как помогла ей стать у нас практиканткой. Про то, как она пыталась шантажировать моего брата. Заканчиваю рассказом о вчерашнем звонке Бориса и поступлении денег.
Потом мы вчетвером (Алексей Иванович сопровождает, став моим верным защитником) едем в главный офис банка, где у меня открыт счёт. Один-единственный, зарплатный. Там полицейские тоже проводят какие-то, как они говорят, «оперативно-следственные мероприятия», а затем на телефон приходит сообщение: средства (те самые 200 тысяч) возвращены в банк. Причина не указана, да мне она и ни к чему.
После этого офицеры говорят, что я могу быть свободна. Дорофеев (всё это время мы ездили на его машине) возвращает меня к ресторану, где мы встретились.
– Вы вся бледная, вам бы хорошо теперь водки граммов двести принять и как следует выспаться, – говорит он, разглядывая моё окаменевшее лицо.
– Спасибо, Алексей Иванович, – говорю ему, полная искренних чувств, – вы для меня сделали такое…
– Элли, это вы для меня сделали в своё время. Спасли от тяжёлого заболевания, которое в моём возрасте может запросто кончиться могилкой в венках и оружейным салютом, – улыбается полковник. – Обращайтесь. Всегда буду рад вам помочь.
– А я – вам, – от переполняющих меня чувств чмокаю Дорофеева в щёку и, быстро усевшись в машину, еду на работу.
Груз на душе стал намного меньше. Искренне верю, что полиция разберётся, и мне больше не придётся думать о том, что какой-то гад от моего имени торгует поддельными рецептами.
В отделении мне сразу приходится окунуться в заботы. Беру карточку и спешу в палату, откуда доносится пронзительный девчачий вопль.
– Не хочу-y-y-y!
Вхожу, вижу рыжую девочку лет пяти, с волосами настолько ярко-рыжими, что они, кажется, способны сами по себе освещать всё вокруг. На ней круглые очки с толстенными увеличивающими стёклами (у малышки явно большая дальнозоркость). И вроде симпатичный ребёнок, но какая же она истеричка!
– Уберите! Отстаньте! Отпустите! – вопит она, стоит мне только сесть напротив и протянуть руку со стетоскопом. Хватает за ладонь, отталкивает, брыкается.
– Марианна, успокойся, – плаксиво просит её мама, девушка лет 23-х.
– Ирина, помоги! – прошу Маркову.
– Ты любишь медвежат? – спрашивает медсестра, быстро метнувшись к шкафу, где у нас лежат игрушки.
– А что? – интересуется рыженькая пациентка.
– Один мишка хочет с тобой познакомиться, - улыбается Ирина, подавая девочке игрушку.
Марианна берёт его, но тут же швыряет со всей силы в окно. Раздаётся глухой удар.
– Ненавижу медведей! – вопит она так громко, что у меня закладывает уши.
– Может, вы её подержите, мама? – спрашиваю родительницу.
– Успокоишься, пойдём в магазин игрушек, – пытается она купить внимание дочери.
– Нет!
– Когда началась рвота? – спрашиваю маму.
– Утром, после сока.
– Мама, прогони эту тётю! – девочка тычет рукой в Маркову, которая принесла вместо медвежонка обезьянку.
– Вчера мы купили ужин в японском ресторане. У мужа тоже расстройство, – говорит мама.
– Ненавижу обезьяна-а-а! – орёт Марианна.
– Понос был? – продолжаю выяснять.
– Немножко.
– Чем болела?
– Только простудами.
Марианна перестала вопить, но продолжает сжиматься в комок и дёргается, не давая себя слушать.
– Лекарства держите в недоступном месте?
– Да, с этим у нас всё продумано.
– Ладно. Видимо, небольшое пищевое отравление. Я пропишу… Ай! – вскрикиваю, потому что маленькая дрянь ухватила меня за волосы сбоку и сильно дёрнула.
– Отпусти немедленно! – требует мать. – Извините…
Марианна раскрывает ладошку.
– …И пару часов понаблюдаю её, хорошо?
– Доченька, ты слышишь? Мы здесь побудем, – продолжает увещевать девушка своё чадо ненаглядное. Насколько я понимаю, она из породы мамочек, дозволяющих своим чадам вытворять что угодно.
– Ненавижу больницу! – вскрикивает наглая девчонка срывает с моей шеи стетоскоп.
– Ну всё, перестань, – смотрю на неё очень строго.
Ха! Будь она воспитана иначе, может, и подействовало бы. Мне ничего не остаётся, как уйти. И пока иду в регистратуру, думаю о том, что окажись на месте Марианна моя Олюшка и начни вести себя подобным образом… Вот как бы я поступила? «Надавала бы по мягкому месту», – приходит на ум. А что? Мне в детстве частенько так «мозги вправляли». И ничего, выросла достойным членом общества. А вот что вырастет из этой напрочь избалованной «принцессы»?
Проходя мимо палаты, вдруг вижу… мужские ноги, торчащие вертикально. Это что ещё за игры такие?!
– Стойте, сколько сможете, – раздаётся голос Кузнецова. Сам он сидит на койке и, сложив руки на груди, наблюдает за мужчиной, стоящим на руках. Ноги в больничных тапочках приставлены к стене. – Вы молодец.
– Добрый день, Элли, – приветствует коллега.
– Добрый, – отвечаю удивлённо.
– Долго ещё? – сдавленным голосом интересуется незнакомец.
– Газам не очень-то прикажешь, господин Ветлугин, – обращается к нему Трофим Владимирович.
– Короче, пердеть лучше побольше? – спрашивает мужчина.
Мы с медсестрой улыбаемся.
– Грубо говоря да, – отвечает Кузнецов. – Я скоро приду, вы ещё постойте. Присмотрите за ним, – это он медсестре.
Кузнецов выходит. Иду рядом.
– У пациента приступ метеоризма? – спрашиваю.
– Он не хотел становиться на голову, пока я не напомнил, что газ стремится вверх.
Смеюсь.
– Вижу, вы вполне вписались в коллектив.
– Да, все очень любезны.
– Я рада.
– Только Артур Куприянов ещё петушится.
– Хотите, поговорю с ним?
– Нет-нет, мы поладим.
Подходит Севастьянова.
– Трофим Владимирович.
– Да, Люда.
– Я Лена.
– Да, Лена. Простите.
– Вы хотели назначить больному с флегмоной антибиотик.
– Да, хотел.
– Вы не выписали, – и она подаёт ему карточку.
– Это легко исправить, – отвечает Кузнецов и делает запись.
Когда ординатор уходит, он спрашивает:
– Я постарел или студенты-медики стали моложе, чем раньше?
– Студенты, – улыбаюсь в ответ.
– Я не чувствовал себя таким старым уже очень давно. Такое возникло ощущение, что мы с Изабеллой Арнольдовной ровесники. А ведь она намного старше меня.
Мы заходим вместе в ординаторскую, собираясь выпить кофе.
– Скажите, а как ваша семья? – спрашиваю Кузнецова. Мало что о нём знаю, вот и хочу расширить сведения.
– Обе мои бывшие жены процветают, – смеётся он. – Да, ещё у меня есть сын. Я мечтал о том, чтобы он пошёл по моим стопам и тоже стал доктором. А он отвечал, что ничего в медицине не находит. Теперь вообще редко со мной говорит. Ох уж эти дети…
Договорить Кузнецову не дают. В комнату врывается та самая рыженькая, Марианна. За ней, пытаясь поймать, бежит Ирина Маркова.
– Уйдите от меня! Отстаньте! – вопит девочка.
Медсестре удаётся её догнать и подхватить под мышки.
– А-а-а-а! – оглушает нас пронзительный вопль. Ирина тут же убегает с истеричным ребёнком обратно. Мы с Кузнецовым выдыхаем.
– У меня тут ещё одна пациентка. Хотите присутствовать? – спрашивает он.
Пожимаю плечами. Мол, и не хочется, а надо.
В палате девушка лет 17-ти с глубоким порезом на левом предплечье с внутренней стороны.
– Ничего страшного, – увещевает её Трофим Владимирович, промывая. – Рана неглубокая. Наложим пару швов, и всё. Тебя привезла «Скорая»?
Девочка молча кивает.
– Родителей дома не было, когда это произошло?
Отрицательно мотает головой.
– Нет.
– Будет немножко больно, Вика, – предупреждает коллега и делает укол. – Как это случилось?
– На улице его не было, – вдруг говорит девушка.
– Кого не было?
– Васи. Моего парня.
– Это он тебя порезал?
– Я даже не знала, что у них есть подвал, – продолжает говорить Вика, но так, что трудно что-либо понять. – Вижу, там с потолка свисает лампочка. И он. Рядом.
– Вася был в подвале? – интересуется Трофим Владимирович.
– Он привязал верёвку к трубе. Я побежала в кухню и принесла нож.
– И срезала верёвку ножом?
– Он упал. Я не смогла удержать его, – Вика говорит, едва сдерживая слёзы. – Тут нож и выскочил.
– И ты порезалась?
– Он поправится? – с надеждой спрашивает девушка.
– Его привезла «Скорая»?
– Меня не пустили в машину, я приехала на другой.
– Посиди здесь, а я пойду узнаю. Хорошо?
– Ладно.
Мы выходим. Что случилось? Вообще непонятно. Какой-то Вася, подвал, верёвка… Прояснение настаёт, когда выясняется: в отделение поступил юноша 19 лет, пытавшийся добровольно прервать свой и без того короткий жизненный путь. Им сейчас занимаются Маша с Данилой. Да, вот так совпало, они вместе. Пострадавшего привезли несколько минут назад.
– Его пришлось интубировать. Он был весь синий, – поясняет Береговой. – Использовали фиброскоп. Собираемся сделать снимок грудной клетки и шеи. Дыхание симметричное. Гортань отёчная. Связок не видно.
– Кислород 91, – сообщает медсестра.
– Как состояние? – спрашиваю.
– Розовеет, – говорит Маша. – Но гипоксия была долгой. Не знаю, как окажется с неврологией.
– Слишком долго он был синий. Если сможет дышать сам, придётся ему обходиться без мозгов, – криво шутит Данила.
– О, Боже… – слышим юный голос.
Пока мы говорили, в палату вошла Вика. Стоит и смотрит на пациента широко распахнутыми от ужаса глазами.
– Вася! – с криком бросается к нему, едва успеваем ухватить. – Вася! Что с ним?! Что говорил врач? Он поправится?!
Девушку уводит медсестра. Я подхожу к Береговому, который качает дыхательный мешок.
– Данила, ты должен уяснить себе, если до сих пор не понял, – заявляю ему строгим тоном руководителя. – Все больные – чьи-то женихи, невесты, отцы, матери, дети. Они здесь не для того, чтобы ты здесь корчил из себя звезду стендапа.
– Я не заметил её… – пытается он оправдаться.
– Надо сначала раскрывать глаза, а уж потом рот! – отчитываю Данилу.
Он поджимает губы. Отчитала, как студента. Но я ощущаю себя абсолютно правой. Маша кивает, полностью меня поддерживая. Береговой видит это и густо краснеет. Надеюсь, ему стало очень стыдно.
