Глава 84
– Помочь? – к нам присоединяется Артур.
– Давид, 8 лет. Резкое ухудшение после автотравмы, – рассказываю ему. – Возможно, разрыв в месте, откуда подключичная артерия от аорты.
– Почему его перевозили?
– Долгая история. Набор для торакотомии!
В палате нам приходится ускориться – состояние мальчика внушает опасения.
– Отсос! Поставьте Р-массу! – тороплю медсестёр.
– Желудочковая тахикардия, – слышу со стороны.
– Чёрт, не могу найти, откуда кровит, – нервничает Артур.
– Доктор Печерская, всё по-прежнему.
– Готовьте электроды. Что-то я слишком нервничаю. Ты не поможешь? – прошу Куприянова.
– Да, конечно. Пережми дистальный, левый, подключичный. Так. Теперь вскрой плевру и найди источник. Отпусти зажим и посмотри, откуда течёт, – голос коллеги действует на меня успокаивающе, и я всё делаю правильно.
– Вижу.
– Теперь убери кровь. Поставь изогнутый зажим у самого разрыва, чтобы открыть аорту. Теперь над разрывом. Ну вот, Элли. Ты изолировала разрыв, –довольным голосом произносит Артур.
– Спасибо, – отвечаю ему. – И прости…
– За что? – он поднимает брови.
Я смущённо отвожу глаза. Блин, время и место выбрала! Но Куприянов сразу же понимает.
– Всё хорошо, – улыбается он и подмигивает мне.
Когда удаётся стабилизировать мальчика, его отвозят в хирургическое отделение. Выхожу из палаты и чуть не спотыкаюсь на ровном месте. Гранин! Ему-то что здесь понадобилось! Подходит ко мне, здоровается и внимательно смотрит на левую скулу.
– Что такое? – хмурюсь, поскольку неприятно мне его такой пристальный интерес.
– Слышал, ты совершила подвиг? – усмехается он.
– Ты о чём?
– Ну, как же? Спровоцировала психа на бой без правил.
– Зато теперь психиатрическое отделение меня точно полюбит, – язвительно отвечаю ему.
– Сообщаю: того мужика, который тебя ударил, увезли и пока подержат.
– Вряд ли, – вздыхаю. – Я спровоцировала его при свидетелях.
– Жаль, что меня там рядом не было.
– Что бы ты сделал?
– Зубы ему пересчитал, – хмурится Никита.
«Ох, какой прекрасный у меня защитник нашёлся! А я-то и не знала», – язвлю мысленно.
– Может, хоть теперь жена этого мерзавца поймёт, что он из себя представляет, – говорю Гранину.
– Думаешь, она не знает?
– Некоторые мужчины умеют очень тщательно скрывать свою истинную гнилую сущность, – говорю, сузив глаза. Пусть догадается, на кого направлен мой намёк!
И Никита, конечно, понимает. Отводит взгляд и поджимает губы. Обиделся. Ничего, потерпит. Уж сколько я от него вытерпела!
– Это безнадёжно, – добавляю, возвращаясь к прежней теме.
– Неизвестно. Она с ним наверх не пошла, – отвечает Никита. – Я видел, как одна из твоих медсестёр повела её в столовую.
Гранин уходит, так и не сказав, чего прибегал. Мог бы по телефону поинтересоваться, осталась ли я жива после той стычки. Видимо, всё ещё тешит себя надеждой, что его пристальное внимание ко мне даст свои плоды. Например, соглашусь с его требованиями о совместной опеке над Олюшкой. Размечтался!
Спустя полчаса иду в вестибюль, чтобы сообщить родителям Давида о его улучшении. Хирурги во главе с Заславским постарались, мальчик поправится.
– Если хотите повидать его, сестра вас проводит.
– Спасибо! – первой отмирает мать мальчика. Трясёт меня за руку. То же делает её муж.
А вот когда подходит Адам Яковлевич Ионов, хвалёный доктор из частной клиники, и тоже протягивает мне руку, чтобы поблагодарить, я демонстративно разворачиваюсь и ухожу. Это он, так называемый коллега, прошляпил у ребёнка серьёзное заболевание. И если бы сам Давид чудесным образом не потерял сознание за пару минут до отъезда, то по приезде ничего иного бы не оставалось, как констатировать время смерти.
– Доктор Печерская, – всё-таки зовёт он меня.
Молча оборачиваюсь.
– Вы здорово среагировали, – говорит Адам Яковлевич.
– Если бы мы дождались анализов, то провели бы операцию в нормальных условиях, не распахивая мальчику грудную клетку настежь.
– У нас не было выбора…
– У меня был. Не надо было слушать вас.
Сказав это, ухожу. Пусть в следующий раз тщательнее относится к своим пациентам. Когда иду мимо вестибюля, то вижу очень неприятную картину: Павел Мартемьянов уводит свою жену из клиники. Перед дверью, заметив меня, смотрит нахально с видом победителя. Смотри, мол, докторша, моя взяла! Вот и всё. Выходит, напрасны были мои старания. И губа теперь ноет тоже совершенно зря. Ну, да Бог им судья.
Осмыслить это не удаётся. «Скорая» привозит жертву бытового насилия: 18-летний парень с тремя ножевыми ранениями грудной клетки.
– Давление 90 на 60, пульс 120, – докладывает фельдшер.
Больного берёт доктор Кузнецов, мне поневоле приходится его контролировать.
– Ставьте катетер в правую яремную вену, – говорю медсестре. – Нужна двусторонняя пункция.
– Два плевральных дренажа в центральный катетер, – распоряжается Трофим Владимирович.
– У меня только один плевральный набор, – говорит медсестра.
– Принеси второй, – замечаю ей.
– Хватит и одного, – вмешивается Кузнецов. – Скальпель.
Нам приходится передавать инструменты друг другу. Не слишком удобно.
– Давление 80, кислород 92. Кровь принесли.
– Зажим Келли, дренаж, – Трофим Владимирович действует быстро и чётко. – Расширитель, пожалуйста. Я вошёл. Подключайте инфузор.
– Давление 70.
– Справа сто кубиков, – сообщает Кузнецов. – У тебя там здорово хлещет, Элли. Я посмотрю.
Говорю медсестре, что нам срочно нужен хирург.
Кузнецов погружает палец в одну из ран на груди. Задумывается на секунду и просит медсестру дать ему мочевой катетер, а мне – шприц-тридцатку.
– Быстрее! Быстрее! – торопит он.
– Проверь баллончик.
– Зачем? – удивляюсь.
– Проверь.
Делаю, что велено. Баллон работает.
– Если нельзя пережать сосуд снаружи, сделаем это изнутри, – говорит Кузнецов, быстро погружая катетер в рану.
– Давление 60. Ещё две дозы крови, – слышим рядом.
– Вводи. 20 кубиков, – говорит коллега. – Так. Ещё. Всего 30.
Я осторожно вкачиваю шприцом воздух. Когда останавливаюсь, Кузнецов осторожно тянет катетер. Он не выходит, застрял. Но так и нужно.
– По дренажу почти ничего не течёт, – докладывают нам. – Давление 80.
– Старый армейский способ тампонировать подключичку, – улыбается Трофим Владимирович.
– Здорово, – поражённо замечаю.
– Поехали в операционную, – спокойно, будто ничего особенно и не случилось, говорит коллега.
Когда пострадавшего увозят, через несколько минут, стоя в регистратуре, слышу недовольное бурчание Куприянова в адрес Кузнецова. Это он в ответ на восхищённый рассказ медсестры, как Трофим Владимирович только что больному жизнь спас. По мнению Артура. Окажись он сам на месте коллеги, поступил бы так же. Мол, нечего ему тут дифирамбы петь. Достали уже.
– Почему он не даёт тебе покоя? – спрашиваю Куприянова, когда остаёмся вдвоём.
– Видишь ли… – начинает Артур, но я его перебиваю.
– Потому что умеет ставить диагноз без лишних процедур и анализов?
– У него есть кое-какие навыки, но он не умеет работать в отделении неотложной помощи.
Это заявление заставляет меня широко улыбаться. Настолько смехотворным оно звучит. Куприянов сморозил такую чушь! И тут в голову мне приходит одна мысль:
– Так ты боишься у него чему-нибудь научиться?
– Он медлительный. Тратит по несколько часов на каждого больного и отвлекает медперсонал разговорами о симптоме Радовичи.
Я просто улыбаюсь, глядя в глаза Артура. Когда он так по-детски ревнует, кажется мне ужасно милым! Наконец он и сам понимает всю беспочвенность и глупость своих обвинений. Смущается и даже чуточку краснеет! Тут уж я не выдерживаю и, украдкой глянув по сторонам, чмокаю его в щёку и убегаю.
В обед, когда желудок сводит от голода, бросаю административные дела и иду в ресторанчик. Хочу отвлечься хоть немного от больничной жизни. Но даже там встречаю знакомое лицо. Ольга Тихонькая. Она пока меня не видит. Сидит и изучает меню, рядом стоит официантка.
– Ладно, – вздыхает Ольга. – Мне только хлопья и апельсиновый сок.
– И всё? – удивляется работница общепита. – Я вот ем, как лошадь, – она сдвигается, и вижу её большой живот. «Примерно третий триместр», – делаю автоматически вывод.
– Для еды уже нет места. Моя двойня прижала мне желудок, – объясняет она.
– У меня один, но прижал меня всю, – говорит официантка, помечает в блокноте и уходит.
– Оля, привет, – здороваюсь с Тихонькой.
– Привет, – радостно улыбается она в ответ.
– Как твои дела?
– Хорошо…
Раздаётся грохот битой посуды. Смотрим вместе: та официантка уронила поднос.
– Второй раз за утро! – отчитывает её мужчина постарше с бейджиком. Видимо, администратор. – Убери всё. И принеси ещё раз.
– Хорошо, простите, – говорит девушка.
– Как ты живёшь без кофе? – спрашиваю Ольгу. Вид ползающей по полу с тряпкой беременной официантки не радует.
– Не так уж плохо. Меня уже больше беспокоит, что на меня скоро ничего налезать не будет.
– Не волнуйся, – говорю ей. – Будешь кормить, похудеешь.
Ах, как же меня подмывает спросить, кто отец её двух малышей! И снова молчу. Ну нельзя вот так вторгаться в чужую личную жизнь! Хотя…
– Оля, – перехожу на доверительный полушёпот. – Ты ещё раз говорила с отцом? Он не передумал?
– Нет, – вздыхает она. – И даже пригрозил.
– Как? В смысле?
– Что если снова буду приставать с этой темой, то он… в общем, лучше не будем.
Тут я вспоминаю один старый, как мир, психологический трюк.
– Он что, пригрозил тебя уволить за беременность?
Тихонькая вскинула на меня испуганный взгляд.
– Кто вам сказал?!
– Сама догадалась, – отвечаю и лихорадочно перебираю людей, способных принимать в клинике кадровые решения такого уровня. Начальница отдела, где работает Ольга, женщина. Выше только главврач Вежновец, заведующий Гранин, и… ой. А ведь это всё. Значит, круг сузился. Получается, остались только эти две кандидатуры.
– Пожалуйста, – официантка приносит заказ, мешая нашему разговору.
– Трудно сохранять манёвренность? – Ольга переключается на неё, чувствуя родственную душу. Я молча ем свой комплексный обед. – Вы знаете, кто у вас?
– Нет.
– На УЗИ не видно?
– А я не делала, – отвечает девушка, заставляя нас обеих удивиться.
– Зря, – говорю ей. – Это нужно для ребёнка. Кто ваш гинеколог?
– Простите. Мне надо принять заказ, – официантка явно хочет уйти.
– Так у вас есть гинеколог? – настаиваю.
– Босс опять будет ругаться, – пожимает плечами.
– Можно ваш блокнот и карандаш? – спрашиваю и, когда отдаёт, записываю свои данные. – Приходите после смены. Мы обследуем вас и ребёнка. Договорились?
– У меня вообще-то нет страховки, – признаётся официантка.
– Ничего, примем вас без неё.
Возвращаюсь на работу, и вдруг продавщица фруктов (та самая, у которой маленький потеряшка, оказавшийся потом украденным) смотрит на меня, улыбается и говорит:
– Ой, а вы та самая доктор Печерская!
Странно. Мы с ней не знакомились.
– Да, откуда вы знаете?
– Ну, как же! Вы же знаменитость! – и она показывает экран смартфона. Правда, там плохо видно, слишком светло вокруг.
– Вы о чём?
– «Опасное лечение, или Что вам угрожает в клинике имени Земского», – читает она. – Вот, про вас в телеграм-канале «Вести Петербурга» написали.
Я нервно сглатываю. Киваю и быстро ухожу. В кабинете первым делом сажусь за компьютер, открываю статью, написанную Венерой Тороповой. Той самой журналисткой, которую ко мне прикрепил Вежновец, чтобы потом словить хайпа побольше.
– Мамочка моя… – шепчу, прочитав начало статьи. Всё замирает внутри.
Гроза начинается буквально через десять минут, когда ко мне входит нервный Вежновец. Без приглашения садится напротив.
– Я не хотела выставить нашу клинику в дурном свете, – сразу перехожу в атаку, помня, что это лучший способ защиты. Но перестрелку предвидеть не могла. К тому же не всё в статье негативно.
– Да, особенно хорошо описание того, как доктор Куприянов тащил больного в палату, пока вокруг пули свистели.
– Разве он поступил неправильно?
– Вы, Эллина Родионовна, правда глупая или прикидываетесь?! – взрывается Иван Валерьевич.
– Не смейте разговаривать со мной в таком тоне, – стальным голосом тихо произношу его.
Действует правильно.
– Не понимаете, о чём я? – сращивает главврач, даже не подумав извиниться. – У нас больной лежал в коридоре, понимаете?
– Да это повсеместно! – удивляюсь в ответ.
– А у нас такого быть не должно! Тем более публично!
– Но ведь в статье написано, что всё закончилось благополучно, – пытаюсь подсластить пилюлю.
– Эллина Родионовна, вы помните, для чего нужна была статья? – прищуривается Вежновец.
– Чтобы похвалить клинику.
– Точнее, меня лично. Так что, думаю, понятно, почему меня раздражают не только окрики сверху, но и то, что моя фотография оказалась в самом конце статьи, к тому же мелкая и некрасивая. Зато ваша – огромная и очень даже… ничего!
– Я бы рада поменяться с вами местами.
– Эллина Родионовна, знаете, сколько раз мне уже предлагали снять вас с должности завотделением? Не спешите с ответом. Сам скажу: много. Но я этого не делаю. Знаете почему? Во-первых, ради пользы дела. Во-вторых, чтобы вы отстаивали мои интересы и нужды. Здесь я чувствую противодействие.
– В чём?
– В том, как вы себя ведёте. Никоим образом не подчеркнули перед этой Тороповой, насколько хорошо работает клиника под моим руководством. Ни разу!
Я молчу. Да у меня бы рот не открылся начать врать о том, какой прекрасный у нас главврач! Но до Вежновца, кажется, это никогда не дойдёт. Слава Богу, вскоре он уходит, оставив после себя какой-то едкий запах. Кажется, он нарочно, когда идёт на работу, брызгается с головы до ног этим противным парфюмом. Наверное, единственное существо на свете, которому нравится этот безумный аромат – его мастиф.
Сигнал на смартфоне извещает, что пришло сообщение. Открываю его и… поражаюсь увиденному. Мобильный банк известил меня о поступлении на мой счёт очень крупной суммы – двести тысяч рублей. Захожу в приложение, пытаясь понять, кто отправитель. Но там ничего нет. Интересно, как такое возможно вообще? Может, кто-то ошибся?
Звонок. Незнакомый номер.
– Да, слушаю.
– Привет, Элли, – хмыкает в трубку Борис. – Получила?
– Что?
– Твоя доля, милая. Какая ещё доля, ты о чём?
– Спасибо за содействие. В следующий раз получишь больше.
Он прекращает разговор. Тут же перезваниваю, но абонент отключил телефон.
Сижу и растерянно смотрю перед собой. Что мне теперь делать с этими деньгами?
