Глава 22.
В Сенгилее я поступила в третий класс, а Таня, соответственно, в пятый. Моей первой сенгилеевской учительницей была Маркина Александра Ивановна, пожилая, очень опытная и мудрая. Помню, как я обнаружила на своей парте записку: "Оля, мы тебя любим! Давай дружить. Глеб и Слава". Сейчас смешно вспоминать, но я расплакалась, как будто меня оскорбили. Вот, глупая! А девчонки принялись меня утешать, угощать яблоками и печеньем. Они торжественно вручили записку Александре Ивановне, а та, слегка улыбнувшись, велела несчастным ухажерам остаться после уроков для беседы. После этого они долго меня игнорировали. Обиделись. А мне в третьем классе нравился одноклассник Юра, живший на одной улице с бабушкой. Мы вместе ходили в музыкальную школу. Я училась играть на аккордеоне, а он на фортепьяно. Он сидел за первой партой, потому что был небольшого роста, но крепенький, с симпатичной мордашкой и коротко стриженной круглой, как репка, головой. Я наблюдала за ним. Всё в нём мне нравилось, особенно, как он поет. На всех школьных концертах Юрик звонко, смело распевал, размахивая руками, про котенка и паровоз, который отдавил котенку хвост. Потом в его репертуаре появилась песенки "Первые шаги", "Оранжевая песенка", " Пусть всегда будет мама", "Черный кот". Его уже знала вся школа. И мальчишка зазвездился. Делал вид, что не знает меня, не играл никогда со мной летом в вышибалы и в прятки. Он быстренько подружился с дочкой военкома Любе, ходившей, как и он, в музыкалку на класс фортепиано. Я видела, как он подлизывается к Любочке, и мою любовь как рукой сняло. А после того, что он наплел о моей маме, так я, вообще, стала его ненавидеть. Впоследствии выяснилось, что не такой уж он гад. Сестра жила с ним по соседству, говорила, что Юра вполне приличный человек.
Музыкант из меня не получился, как, впрочем, и из Юрика. Дома у нас был небольшой аккордеон «Аккорд». К занятиям я была равнодушна. Инструмент жалобно пищал в моих руках. Чтобы я не отвлекалась, или, чего доброго, не сбежала на улицу, ремни аккордеона связывались у меня за спиной, и все это вдобавок привязывалось к спинке стула. В музыкальной школе я проучилась полтора года, после чего маме кто-то сказал, что аккордеон испортит мне осанку, и меня, к великому удовольствию, из музыкальной школы забрали.
Ах, если бы меня учили не музыке, а рисованию, живописи! С самого раннего детства я любила карандаши, краски. Рисовала с натуры и по памяти кошек, птичек, деревья, цветы и даже людей, срисовывала картины и фотографии. В пятом классе я посягнула не больше, ни меньше, а на Сикстинскую мадонну, и неискушенные ценители, мама и папа, восхищались моим творением. Я и сейчас люблю рисовать, но жизнь сложилась так, что это так и осталось всего лишь увлечением.
А тот Слава, что прислал мне в третьем классе записку, в шестом сидел со мной за одной партой у окна на первом ряду. Посадила вместе нас мама, бывшая в нашем классе классным руководителем. Наш класс она любила, постоянно что-то придумывала: сборы, походы, конкурсы. Когда мама лежала в больнице, мы и всем классом её навещали, и поодиночке, и один раз даже вдвоем со Славой. Было уже поздно, и мама попросила его проводить меня до дома. По пути мы зашли к нему домой за фонариком. А жил он с родителями в здании аптеки. Отец Славы заведовал автобазой и строил большой дом напротив больницы. Мать Славы, заведующая этой аптекой, очень милая, приветливая женщина, напоила нас чаем с бутербродами, расспросила о здоровье мамы. Потом мы шли по темным улицам. Слава жужжал фонариком, пересказывал мне какую-то книжку или фильм. Я слушала и не слышала, была на седьмом небе от счастья. Первый раз в жизни меня провожал домой мальчик, пусть даже по просьбе мамы.
Дни бежали за днями. Вот уже весна. Уже и учебный год почти закончился. Цветут, бушуют сенгилеевские сады, утопая в белом кружеве. Воздух напоен запахом черемухи. Я сижу на круглой веранде и прислушиваюсь, не прошуршат ли велосипедные шины, то и дело выглядываю в окно. Я жду одноклассника с обещанной книжкой про Шерлока Холмса. Следила, следила и не уследила. Смотрю, а он уже стучит в дверь, спешившись с велосипеда. Сердце мое прыгнуло, сделав сальто. Слава поздоровался с Таней, открывшей ему дверь, разулся и прошел на веранду. Я напоила его заготовленным компотом. Потом мы долго сидели и разговаривали на веранде. Он гладил нашего кота Аристократа и рассказывал о том, как его бабушка вязала варежки из шерсти кота, вернее, из вычесанного пуха кота. Я смотрела то на Славу, то на Аристократа. Кот был бесподобен. Спинка гладкая, серо голубая и ослепительно белая широкая грудь, лапки в белых носочках, малиновый носик, изумрудные глаза-фонарики и толстый хвост с белым кончиком, такая увесистая сигара. Не кот, а чудо расчудесное. Он сам нас выбрал, пришел, помявкал у двери, зашёл важной походочкой, улегся на диван и снисходительно дал себя погладить, за что был тут же наречен Аристократом. Слава от кота был в восторге, говорил, что это самый красивый кот, какого он видел. А я, глядя на них, мечтала, чтобы веранда оторвалась, поднялась в воздух и улетела в волшебную страну, где всегда тепло, ярко светит солнце, цветут райские цветы и поют райские птицы, звенят ручьи, плещется ласковое море.
На каникулах мой кавалер был на настоящем море с родителями. Я даже представить себе такой роскоши не могла. У наших папы и мамы и мысли не было взять нас с собой на юг. Явился Слава после каникул загорелый, возмужавший. А ещё у него первого в классе сломался голос. Он смешно "кукарекал", голос с басовитого срывался на фальцет. Я не успела привыкнуть к этим его переменам. В начале октября наша семья переехала из Сенгилея в Никольское на Черемшане. Наша жизнь как-то закольцевалась. Опять Никольское...
Не забывайте про лайки, друзья! Вот ведь! Я люблю лайки, а они меня нет! Сравнивая прежние цифры с нынешними, уныние одолевает((
