Глава 83
– Доктор, может, мы пойдём уже, пока ещё один бандит не ворвался сюда и не устроил пальбу? – иронично интересуется Павел, в то время как его жена Лариса собирает вещи.
– Мне нужно с вами поговорить, – сообщаю ему.
– Пожалуйста, а о чём?
– Надо кое-что заполнить. Идёмте, – и увожу мужчину за собой.
– Что-то не так? – интересуется он во время пути.
Завожу мужчину в соседнюю палату и говорю:
– Заявляю вам Павел Мартемьянов, что считаю вас душевнобольным.
– Что?!
– Вследствие вашей болезни вы можете представлять опасность…
– Да сама ты больная на всю голову! – рявкает он на меня. Надо же, куда мгновенно подевалась вся его мнимая интеллигентность! Так и знала, что под этой маской приторной слащавости скрывается типичный домашний тиран. Павел выходит. Вернее, пытается, поскольку я предвидела такой исход разговора и пригласила в коридор троих дюжих охранников. А того пухляша, который стрелять не умеет, да ещё в обморок упал, начальник службы безопасности обещал после того, как вернётся с больничного, уволить.
– Что за бред?! – вопит Павел, поняв, что у выход ему перегородили. Он смотрит на меня злобно, потом суживает глаза и поднимает руки наподобие сдающегося в плен. – Ладно, понятно. Я попал в дурку.
Охранники подходят, помогают уложить Мартемьянова на койку и тщательно прикручивают ремнями руки и ноги.
– Вследствие вашей болезни, – продолжаю то, что ему не договорила, – вы можете представлять серьёзную опасность для себя и окружающих. Поэтому вы будете немедленно подвергнуты принудительной госпитализации.
– Погоди, – нарочито равнодушным голосом, глядя в потолок, отвечает Павел, – мой адвокат до тебя доберётся.
«Давай, пусть попробует», – думаю и возвращаюсь в палату, где всё так же на койке, испуганная, сидит его жена. Ко мне подбегает Елена Севастьянова:
– Эллина Родионовна, простите, конечно. Но у вас не было оснований для такого решения.
– Основания – снимки его жены.
– Без её жалобы снимки ничего не значат. Вы же знаете прекрасно: пока она не написала заявление в полицию, все ваши действия незаконны. Его сейчас поднимут в психиатрию, а там отпустят, – продолжает ординатор. – Он поедет домой и представляете, что со злости с ней сделает?
– Меня волнует не он, а она, – отвечаю ей. – Мы можем закрыть глаза на происходящее с ней, а можем хоть попытаться помочь. Каким-то образом стимулировать её самую начать действовать. Ведь в один далеко не прекрасный момент он её покалечит или убьёт!
После этих слов Севастьянова перестаёт со мной спорить. Но я, конечно же, прекрасно понимаю, что мои действия – настоящий врачебный произвол. И что когда об этом узнает Вежновец, – а он всегда, словно муха на навоз, летит, едва у меня проблемы начинаются, – мне предстоит выслушать от него и получить по шее. Вероятно, выговор или даже постарается сместить с должности. Но мне искренне жаль несчастную девушку. Она ещё даже не рожала ни разу, а может вообще никогда матерью не стать с таким монстром!
Мне нужно что-то придумать. Но пока иду проверить, как там наш новенький, доктор Кузнецов. Не первый год существует такая практика: несмотря на огромный опыт в медицине, пока он на испытательном сроке. Увы, но даже я, при всём уважении к этому человеку, не могу это отменить.
Захожу в палату, где Трофим Владимирович осматривает 17-летнюю девушку.
– В этот раз у неё сильные боли, – говорит её мама, пока доктор пальпирует живот пациентки.
– У тебя раньше бывала лихорадка, Кристина?
– Нет.
– А рвота?
– Нет, только боли.
– Гемолитические кризы уже случались? – интересуется Кузнецов у мамы девушки.
В этот момент мне кажется, что он ведёт себя неправильно. Разве можно такое спрашивать у далёкого от медицины человека? Но тут женщина меня удивляет, отвечая:
– Месяц назад.
– Мы снимем тебе боль, а потом сделаем кое-какие анализы, ладно? – говорит Трофим Владимирович больной. – Общий крови, биохимию, анализ мочи, – говорит он медсестре и вдобавок назначает ряд препаратов.
Когда Кузнецов выходит, спрашиваю:
– Откуда вы знали, будто мама Кристины знает, что такое гемолитический криз?
– Так ведь девочка в нашей клинике лечится.
– Да? Странно, раньше она мне не попадалась.
– Неудивительно: каждый день такой поток людей, – улыбается Трофим Владимирович. – Кроме того, она лежала в гематологии. У неё серповидно-клеточная анемия. Просто раньше всё обходилось без экстренных случаев.
– Теперь понимаю.
Спустя некоторое время, когда готова часть анализов, возвращаемся к Кристине и её родителям. Ничего опасного с девушкой не случилось на этот раз.
– Знаешь, чем хорош ген серповидно-клеточной анемии? – вдруг спрашивает девушку Кузнецов. Мы все смотрим на него с лёгким недоумением. Что же в болезни может быть хорошего?
– Ничем, – говорит Кристина.
– Нет, кое-чем хорош, – улыбается коллега. – Есть такая болезнь: малярия, которая убивает миллион детей каждый год. А знаешь, что защищает людей от малярии?
– Нет.
– Этот самый ген, – продолжает улыбаться Кузнецов. – Не так уж плохо придумала природа, правда?
Мы соглашаемся. Коллега делает назначение и добавляет, что Кристине нужно много пить жидкости.
– Если опять заболит, привозите.
Так заканчивается этот день, но буквально перед уходом в мой кабинет входит знакомый человек. Только сразу вспомнить не могу.
– Добрый день, Эллина Родионовна. Не узнали?
– Добрый. Простите…
– Олег Михайлович Вистингаузен. Помните, меня привозили к вам вместе с моей подопечной, которая боялась открытых пространств?
– Ах, конечно. Только… почему у вас белый халат, бейджик…
Мужчина смеётся.
– Я уже месяц как работаю в психиатрическом отделении.
– Как это? Вы же… – недоумеваю.
– Всё верно. У меня затейливая трудовая биография. Отучился на психиатра, работал в лечебнице, потом перешёл на вольные хлеба, решив, что смогу больше зарабатывать на частной практике. Увы, но это оказалось не так. А после того, как вы меня вылечили, стал думать: уж не вернуться ли в медицину? И вот, как видите. Взяли, спасибо доктору Заславскому. Мы учились вместе, правда на разных курсах, – рассказал Олег Михайлович, и я как-то сразу потеплела. Ну, если уж сам завхирургией рекомендовал, то можно доверять.
– По какому поводу меня навестили?
Дверь открывается, заходит Елена Севастьянова. А, ну понятно.
– Увы, Эллина Родионовна, но весть у меня не слишком. Ваша принудительная госпитализация Павла Мартемьянова – это, простите, самоуправство.
– Почему?
– Чтобы она подтвердилась, больной должен быть опасен для себя и для общества.
– Он опасен для других. Посмотрите на его жену – на ней живого места нет, а в анамнезе с десяток переломов.
– Лариса говорит, что упала, – добавляет ординатор.
– Пока она не передумает, мы бессильны, – говорит Вистингаузен. – Извините.
– Вы говорили с ней? – спрашиваю.
– Да, общался. Доктор Печерская, я понимаю вас. Но я не имею ни малейшего права положить этого гражданина на обследование и выпишу.
– Прошу вас, только поговорите с ним. Только поговорите.
– Зачем?
– Прошу. Поговорим с ним вместе.
Вистингаузен соглашается. Втроём идём в палату.
– О, чокнутая докторша! – восклицает Павел, глядя на меня. – Это вас надо привязать.
Рядом с мужчиной замечаю его жену. Стоит с понурым видом, не отходит.
– Зачем? Я не бью вашу жену, – говорю ему с вызовом.
– Я не бил жену. Никогда! – уверенно заявляет мужчина.
– Господин Мартемьянов, мы только поговорим с вами, – произносит психотерапевт.
– Поговорите с ней, – он кивает на Ларису. – Я тебя когда-нибудь бил?
– Нет. Отпустите его, пожалуйста, – заявляет она.
– Вы этого хотите? – интересуется Севастьянова.
– Прошу вас, – умоляет Лариса.
– Отпустите его, – командует Вистингаузен, и тут уж даже я ничего не могу поделать. Разве что…
– Когда вы в следующий раз изобьёте её? – спрашиваю, устраивая провокацию. – По дороге домой? Или только когда напьётесь? После тяжёлого дня на работе?
– Что вы делаете? – поражается ординатор.
Не обращая на неё внимания, продолжаю:
– Одно мне непонятно: на снимке у вашей жены следы от переломов трёх рёбер. Вот здесь. Как это было? Она и тогда упала с лестницы?
– Хватит, Эллина Родионовна, – призывает Вистингаузен.
– Или, может, с крыльца? – смело подхожу к нему вплотную и говорю, глядя в водянистые отвратительного цвета грязной воды глаза. – Или вы просто врезали ей?
– Довольно, – требует Мартемьянов.
– Что, хотели сломать рёбра? Разбить нос? Выбить зубы? Наверное, повалили на землю, потом стали топтать ногами. Настоящий мужчина!
– Замолчите! – бросает Лариса умоляющим голосом.
Мартемьянов едва сдерживается.
– Ну, что скажете?
– Да пошла ты! – и он коротко и резко бьёт меня кулаком по лицу.
Лариса и Елена вскрикивают.
– Убью, тварь! – и Павел кидается ко мне.
– Не надо! – истерично орёт его жена.
Охранники, стоявшие рядом, успевают схватить Мартемьянова и скрутить.
– Убью эту!.. – он продолжает угрожать.
– Видите, доктор Вистингаузен? – спрашиваю психотерапевта, утирая кровь с разбитой губы. – Он опасен для других. Что я вам говорила?
Коллеги смотрят на меня поражённо и восхищённо в то же время. Да, знаю. Всё знаю. Выбрала не лучший способ вывести садиста на чистую воду. Но ведь сработало! А губа что ж. Поболит немного и пройдёт. Зато после такой реакции Вистингаузену ничего не остаётся, как забрать Павла в психиатрию.
Уже по пути домой звонит Вежновец. Ехидно интересуется, не нужна ли мне помощь стоматолога, поскольку у него есть один очень хороший знакомый. Когда говорю «нет», просит завтра же с утра предоставить ему объяснительную насчёт вечернего инцидента.
Ах, как же хочется сказать ему пару ласковых!
Когда меня дома видит няня, ахает и всплёскивает руками:
– Вас что, избили?!
– Издержки профессии, – улыбаюсь ей осторожно, поскольку губа чуть припухла.
***
– Эллина Родионовна, у нас проблема, – с утра, едва успеваю отправить Вежновцу объяснительную, входит Елена Севастьянова.
– Что-то с Мартемьяновыми? – первое, что приходит на ум.
– Нет, пришли анализы той девочки, Кристины. Помните? Её лечил доктор Кузнецов.
– В чём дело? – вспоминаю, что в момент трудоустройства коллеги предупредила весь медперсонал: при возникновении малейшего непонимания относительно методов его работы, сделанных им назначений и прочего – сразу докладывать мне. Неприятно, но испытательный срок, ничего не попишешь.
– Понимаете, там… – мнётся Елена. – Может, лучше самого Трофима Владимировича позовёте? А то как-то неудобно за его спиной…
– Умница. А где сама Кристина?
– Так её только что выписали. Она провела ночь под наблюдением, всё было хорошо.
– Да что же ты так долго?! – вылетаю из кабинета. Перехвалила.
Попутно забираю с собой Кузнецова. Он в недоумении шагает за мной.
Быстро выходим на улицу, и, к счастью, сразу видим Кристину в сопровождении родителей. Прошу их остановиться и срочно вернуться обратно.
– Зачем? – удивляется папа девушки. – Мы же только что выписались?
– Вашей дочери нужно продолжить обследование, – говорю ему.
– Врач нам уже помог, – показывает он на Трофима Владимировича.
– В чём дело, наконец? – спрашивает сам Кузнецов.
– Её нужно вернуть.
– Почему?
– ХГТ положительный.
– Она должна вернуться, – подтверждает коллега. – Сейчас же.
Родители переглядываются непонимающе, но идут с Кристиной за нами. У неё на лице тоже застыла та же эмоция.
– Вот яичник, – показываю Трофиму Владимировичу некоторое время спустя на монитор аппарата УЗИ.
– Выглядит нормально, – говорит он.
– Вот, утолщение в маточной трубе.
– Что это? – интересуется отец девушки.
– Плод с сердцебиением.
– Что она сказала? – он обращается к Кузнецову.
– Там бьётся сердце.
– О чём вы говорите?
– Сердце, – подтверждаю. – Ваша дочь беременна.
– Не может быть! – заявляет мать. – Ей на прошлой неделе исполнилось 17 лет! Здесь какая-то ошибка.
– Никакой ошибки, она беременна. ХГТ положительный означает, что у неё в крови обнаружен хорионический гонадотропин. Это гормон. Он начинает вырабатываться только во время беременности. Но плод в маточной трубе, а не в матке.
– Я хочу услышать мнение другого врача, – заявляет мать.
– Я другой врач и слова доктора Печерской подтверждаю. Слава Богу, вовремя распознали.
– Нужна немедленная операция, – сообщаю родителям. – Разрыв маточной трубы опасен для жизни. Я звоню в операционную.
Мы оставляем девушку с её родителями. Как она умудрилась почти стать мамой в столь юном возрасте – пусть сами разбираются.
– Вы проверяете за мной? – интересуется Кузнецов, когда стоим в регистратуре.
– Простите, Трофим Владимирович, но таковы правила. Вы на испытательном сроке. Я же обязана заботиться обо всех больных своего отделения.
Он улыбается, но в глубине глаз, кажется, есть немного обиды.
Меня просят зайти в палату, где лежит пострадавший в автоаварии мальчик, Давид.
– Здравствуйте, Эллина Родионовна, – приветствует холёный, одетый в весьма дорогой модный костюм мужчина лет 50-ти. – Меня зовут Адам Яковлевич Ионов. Спасибо, что так внимательно отнеслись к моим подопечным. Я заместитель главного врача частной клиники.
– Мы ещё не закончили обследование мальчика, – заявляю ему.
– Я договорился с вашим главврачом о переводе Давида к нам, так что прошу его выписать.
Отвожу коллегу в сторонку, чтобы родители, стоящие около постели мальчика, не слышали.
– Мне бы не хотелось этого, – признаюсь открыто.
– Я посмотрел снимок шеи, там всё в порядке. Нас ждёт машина.
– Давид жаловался на боли в спине. Второй гематокрит ещё не готов.
– Как будет готов, перешлите мне.
– Это будет через полчаса, – сообщаю.
– Через полчаса Давид будет лежать в нашей частной клинике и не занимать столь драгоценное место здесь, – в голосе коллеги явно слышится лёгкое пренебрежение. Ну, конечно! Они же частники, небожители, а мы – черви, в земле ковыряемся, имеем дело со всяким сбродом.
– Можно нам уже ехать? – интересуется папаша мальчика.
Мне ничего не остаётся, как согласиться. Пока везём ребёнка по коридору, он спрашивает меня:
– Там будут компьютерные игры?
– Конечно, игры, телевизор, отдельная палата. Как в гостинице. Какая твоя любимая игра. Давид? Давид?! – вдруг понимаю: мальчик потерял сознание. – Стойте! Измерьте давление.
– Не определяется, – отвечает доктор Ионов.
– Слева пульса нет, – делаю вывод, прослушав стетоскопом. – Видимо, аорта. Немедленно в смотровую!
– Я не хочу оставлять его здесь, – упрямится папаша.
– Придётся, – говорит Ионов.
Мы спешно везём ребёнка обратно.
