К своему новому имени, которое в монастыре получила, долго привыкнуть не могла. Позовут, а она недоуменно оглядывается по сторонам: к кому обращаются? Удивлялась — никого рядом нет, кто же тогда требуется! Потом понимала — именно к ней обратились и мгновенно рыдать начинала.
Надо сказать, перед постригом очень боялась, что ее нарекут неблагозвучно. Порой у монахинь такие имена были, что с трудом от улыбки сдерживалась. В каких только святцах их находили! Сейчас понимает, насколько глупа была. Нашла о чем тогда печалиться! Разве новое имя или постриг, который навсегда житейских радостей лишает, в этой жизни самое страшное?
С первой минуты своей жизни во дворце знала, чем ее странный брак с государем закончится. Ибо подобный путь всем женщинам, кто в царские терема попадал, предначертан был. Одно лишь могло от монашеского наряда могла уберечь — смерть преждевременная.
Стоило ли от такой чепухи, как новое имя, убиваться и волчицей выть? Но в тот момент сил спокойно рассуждать не имелось. Не удивительно, что поначалу сестры ее за безумную принимали. Да и как иначе могло быть, если все время с места вскакивала, никакими силами удержать не могли и всех вопрошала:
— Кто ей имя выбирает?
Монахини, которые ни на секунду одну не оставляли и крепко за руки держали, дабы не убежала, растерянно пожимали плечами. Они не понимали, почему ее это так волнует. Наконец, самая старая из них не выдержала и строго спросила:
— Какая тебе разница? Или тебе не о чем больше переживать? Коли так, то тогда у тебя никаких бед в жизни нет. Молись и все забудется!
Марьюшка от услышанного дар речи потеряла. Надеясь услышать слова сострадания, все-таки молода и красивая мирской жизни лишается, а тут молиться советуют. Еще пуще выть стала. Лишь спустя годы поняла — в обителях на все один рецепт имеется: молись и будет тебе счастье!
По сей день поражается: это же сколько в молодые годы слез пролила! Без просвету рыдала. В царском тереме белугой выла, затем в Угличе по земле безутешно каталась, а уж сколько в монастыре проплакала, вовсе сказать не может...
Потом вдруг неожиданно слезы закончилась. Будто окаменела вся, режь на кусочки — капельки соленой не уронит! Стали глаза сухими-сухими, а сердце в камень превратилось, в котором не было к окружающим ни любви, ни сострадания. Легче, правда, не стало, зато враги потеряли возможность над ее страданиями насмехаться.
Едва подобное произошло, сразу существовать легче стало. О жизни речи не шло! Какая может быть жизнь за каменными стенами! Долгими темными ночами, когда молиться сил не оставалась, принималась о прошлом думать. В какой-то момент немного успокоилась и жизнь свою до того периода, как монахиней стала, на два периода разделила. Первый, сладкий, выпадал на время, проведенное в родительском тереме. Тогда солнцу улыбалась, всем сердцем пению птиц радовалась, с наслаждением аромат цветов вздыхала... Аки бабочка порхала и бед не ведала. Знала, едва лобик нахмурит, тут же мамушки да нянюшки прибегут и успокаивать начнут, пряник медовый в руки сунут или петушка сахарного.
А потом все в одночасье рухнуло. Царь Иоанн Васильевич, прослышав об ее красоте, к ним незваным гостем пожаловал. Посмотрела в его глаза ледяные и словно льдом душу заковало. С того дня вокруг все сразу поменялось. Показалось, что птицы петь перестали и цветы в родительском саду мгновенно завяли. Да что там цветы! Все вокруг серым и бесцветными стало. Будто какой злодей перерисовал его по-своему. Белое стало черным, а черное белым. Люди свой лик поменяли, словно маски на лица напялили, а потом и вовсе стали подлыми и неискренними.
Публикация по теме: Марфа-Мария, часть 2
Начало по ссылке
Продолжение по ссылке