Чем-то он напоминал ту цыганку. Варька глядела на Константина во все глаза. Он был такой же смуглый, темноволосый, только молодой и красивый. Варька не знала, что пока Костя рос, тетю Нину дразнили:
— Напомни-ка, кума, ты ни на какой курорт не ездила? Младшенький-то у тебя чисто дитя любви…
И хоть носи с собой в кармане карточку дядьки по матери, погибшего на Отечественной войне, и показывай, что Костик похож на него один-в-один. Через поколения передалось. Когда люди хотят сплетничать, им все равно ничего не докажешь.
Константин пил чай. Тетя Нина уже покормила его, и теперь поставила перед ним большую расписную чашку с блюдцем. И как-то само собой вспомнилось – он наливал чай в блюдце и пил так. Он давно уже забыл это, никто из его нынешнего окружения так не делал. А теперь руки вспомнили сами.
Про Варьку он знал, конечно. Мать ему рассказывала — и по телефону, и в письмах. Опять же – кто сейчас пишет письма? Настоящие, в конвертах… А мама ему писала.
Константин, увидев в дверях девочку, улыбнулся устало (Варька отметила, что у него вообще был очень усталый вид). Потом длинные пальцы его сплясали сложный танец, сжались в кулак, разжались – на ладони лежала маленькая, в мизинец, фарфоровая куколка в пышной юбочке. Он протянул ее Варьке.
Та была заворожена настолько, что даже поблагодарить забыла. Взяла куколку, стараясь держать ее так осторожно, точно игрушка была бесконечно хрупкой, волшебной. И села в уголке, едва дыша, не спуская глаз с Константина и надеясь, что ее не прогонят.
Тетя Нина смотрела на сына взглядом, в котором – кроме любви – было много боли.
— Ты постарел… Пьешь?
— Мама, там все пьют как лошади.
Для него это время уже прошло. Была пора, что и он не помнил, сколько выпил и где заснул. Пока в какую-то минуту не понял – еще немного, и ему уже не подняться. Пока он словно идет по болоту, но по тропе. А слева и справа – трясины.
Теперь его называли «трезвенником» и «Иванушкой-дурачком». На гастролях он селился всегда один, доплачивал за отдельный номер. По утрам «качался», обливался холодной водой, убирал чисто комнату. Его очень любили горничные и называли «единственной звездой в труппе». Но те безбашенные годы не прошли даром.
— Когда женишься? — подала вторую, такую привычную реплику тетя Нина.
— Я не женюсь, — и это тоже была фраза, которую он говорил тысячу раз.
Его друг Володька, который работал с собаками – была у него дюжина пудельков, умных как чертенята, чуть было не женился. На своей, на цирковой. А потом рассказывал:
— Ешь-маешь, я ведь и не видел в тот раз… Славный такой вечер, весна, тепло, наши еще выступают, музыка…. А Светка моя уже вышла и прям у самого шатра сидит, натюкивает на телефоне письмо подружке. Я сзади подхожу и из-за спины читаю. Пишет, что пять минут назад чуть-чуть не сорвалась, чуток не разбилась. И знаешь – всё. Как отрезало. Не, думаю, мне такое не надо. Каждый раз из-за нее сердце рвать…Если женюсь, то на какой-нибудь обычной девчонке. Пусть она в буфете работает. Или медсестрой в поликлинике. Глядишь – и сам брошу это все, и возле нее осяду.
Константин же, хоть пить и бросил – от этих двух нар-котиков: чудес, рождавшихся под его руками, и бесконечных дорог, благодаря которым он повидал мир – от всего этого он пока оторваться не мог.
— Ложись-ка ты спать, — сказала ему тетя Нина, — И утром никто тебя будить не будет. Мы с Варькой тихо, как мышки…
Константину постелили в той маленькой комнате, куда прежде дверь почти всегда была закрыта. И Варька никогда не играла здесь, страшась разрушить тот порядок и красоту, каких во всем доме больше не было. Здесь всюду висели вышивки тети Нины, покрывало на постели она обвязала кружевом. Точно, когда сына не было дома, она так выражала свою тоску по нему, и свое желание хоть что-то для него сделать. -и
И когда настало утро, тетя Нина говорила вполголоса, а Варька и вовсе ходила на цыпочках. Но одна мысль не давала ей покоя. Она услышала, наконец, что в маленькой комнате покашливают, двигаются — и не выдержала. Опрометью бросилась к себе, а потом тихо-тихо приоткрыла двери.
Шел уже одиннадцатый час, для них с тетей Ниной – разгар дня, но Константин только что проснулся. Устроился повыше на подушках, просматривал новости в телефоне.
Варька вошла неслышно, переступала мелко, несла гитару. Теперь она считала Константина экспертом по чудесам.
— Ты чего? — спросил он дружелюбно, совсем не так, как вчера.
Она хотела назвать его «дяденькой», но мысленно обругала себя. Она же знала, как его зовут. Но отчего-то ни «Костя», ни «дядя Костя» язык не выговаривал. Вот «дядя Миша» - запросто, а тут – никак. И еще не знала она – «на вы» надо или «на ты».
Варька присела на самый дальник краешек кровати.
— Это волшебная, да? — спросила она, кивая на гитару.
— Почему? — удивился он.
Варька ответила не сразу. Думала, как сформулировать. Дело в инструменте или все-таки в ней?
Константин приподнялся на подушках, взял у нее гитару. Он так-то не умел играть. Но когда-то, еще когда учился в школе, знакомые ребята показали три аккорда. Он был не уверен, что сейчас вспомнит даже их. Разве что вот это… «Кузнечика» на одной струне. Это не забудешь.
Он начал наигрывать. И внезапно заметил, как изменилась девочка. Варька приложила пальцы к вискам, замерла, уйдя в себя.
— Что случилось? — он оборвал простенький мотив.
Варька не сразу опустила руки. А потом посмотрела на него с жалостью.
— У тебя сердечко болит, — сказала она, — Как у моей мамы. И ты боишься, что умрешь как она. Ты поэтому из дома уезжаешь. И ты везде ездишь, в разные города. Хочешь побольше увидеть. Всякого-разного. Но ты не бойся, ты от этого не умрешь… Ты бандитов бойся…
Будь Варька постарше, она заметила бы, как изменилось лицо Константина. Сначала недоверие, потом потрясение и даже страх отобразились на нем.
— Ничего себе, — сказал он, — А я думал, это я фокусы показываю…Ты откуда взялась такая? Как ты это делаешь?
— Что?
— Ты знаешь про меня то, чего я в этом доме никому не говорил. Откуда?
— Это не я, — и Варька с благоговением коснулась гитары, — Это она. Я потому и спрашиваю… Ты же волшебник, ты должен понимать…. Она тоже волшебная, да? Когда она играет, у меня в голове будто все само собой рассказывается.
— А откуда ты ее взяла?
Варька – как смогла – объяснила.
За завтраком тетя Нина не могла надивиться – до чего же задумчивыми стали ее близкие. К тому, что Варька часто бывает погружена в себя – она уже привыкла. Но теперь и Костя?
— Мы пойдем погуляем, мам, — сказал Константин, когда они встали из-за стола.
И сделал Варьке знак, чтобы гитару она тоже взяла с собой.
…Они шли тою дорогой, которой Константин до сих пор мог бы пройти хоть ночью, хоть с завязанными глазами. Уходила она от села, шла мимо леса до самой реки, но если знать, где свернуть в лес, то удобно было спуститься к небольшому заливу. Вода тут теплела уже в начале лета, и хорошо было бы здесь купаться – мелко и волны не бывает. Да только местные этот залив не любили. Вода подмыла склон, где раньше было старое кладбище, и часть могил сползла вниз…
С виду ничего и сказать было бы нельзя. Давно уж все поросло травой и молоденькими соснами, в начале лета сладко пахло медом от желтых цветов. И рыба здесь водилась. Даже просто сидя на берегу можно было увидеть, как она всплескивает – то там, то здесь тревожа гладь залива.
И Константин бессознательно свернул через лес именно сюда, в воде. А за ним пошла и Варька. Шлепала босиком — от этой привычки тете Нине ее никак не удавалось отучить.
…Они сели на склоне, откуда хорошо было видно весь залив – и реку за ним. Спуститься не составило бы труда – хоть и обрывался берег резко, но там и сям были песчаные уступы, знай перепрыгивай с одного на другой.
Но Константин сейчас не об этом думал.
— Ты знаешь, когда я играл, я ведь сам ничего не заметил, никаких видений или чего такого. А у тебя это каждый раз получается?
Варька пожала плечами.
— Давай попробуем, — предложил Константин, — Тебе ведь все равно, что играть, да? Лишь бы струны звучали?
Он стал перебирать их как придется.
— Тут утонула девушка, — минуту спустя сказала Варька, — То есть, она сама утопилась…Вот прямо здесь, под обрывом. Тут яма, омут… Она любила одного человека, а он ее разлюбил. Ее даже не на кладбище потом похоронили, а за оградой…
И Константин, который привык «делать чудеса» - то, что для всех казалось волшебством, было для него лишь виртуозной работой, теперь сам глядел на девочку с суеверным страхом.
…Он прожил дома дней десять, но за это время ни он сам, ни Варька больше не прикасались к гитаре. Константин ходил с девочкой гулять, показывал ей места своего детства. Научил Варьку нескольким карточным фокусам и подивился, как быстро она их запомнила, и как проворны и точны ее пальчики – карты в ним просто мелькали.
— Вон как с ребенком возишься,— не упустила случая сказать тетя Нина, — Давно пора жениться и своих заводить. Своя дочка будет – как хорошо….
Уезжая, Константин сказал матери:
— Береги Варьку. Как зеницу ока береги.
продолжение следует
