-- Матушка, а что у вас болит? -- Спросила Тамара.
-- Все дочка болит, изверг все нутро отбил своими сапожищами...
Василей с каждым днем все сильнее ненавидел Прасковью. За столько лет, что они прожили вместе, он так и не смог ее полюбить. Да может и не надо любить, а просто понять, влезть в ее шкуру, одеть ее башмаки и прожить хотя бы один день ее жизни. Может тогда бы он проявил к ней хоть каплю человеческого сочувствия. Но Василей был не таков, жестокий, эгоист, жил для себя и во имя себя. Жил и мечтал в тайне:
-- Чтобы Прасковья развязала руки, да скорее соединиться с Марфой. -- Это была единственная его любовь, о которой он думал и день и ночь. Поэтому когда Томку выдали замуж, а Фотинья ушла из дома, Василей и Прасковья остались на заимке одни. Вот тогда Василей и перестал сдерживать свой гнев и кулаки. Исхудавшая Прасковья, нигде не могла укрыться от его гнева. Он наматывал ее поседевшую косу себе на руку и тычками наносил ей удары в живот своими пудовыми кулачищами. Вот и в этот раз, ничего вроде бы не предвещало беды, но Василей с утра был не в духе. Он собирался отправиться к Марфе, но нерасторопная сонная рыба, долго собирала обед. Ему казалось, она намеренно медленно ходит, специально злит его. Гнев обуял его неожиданно и со страшной силой, он сорвался с лавки и наотмашь ударил Прасковью, достававшую в это время щи из печки. Женщина не удержалась на ногах и выронив чугун, отлетела к двери. Она не успела подняться, как Василей снова налетел на нее. Он всаживал свои хромовые сапоги ей в живот и распалялся еще больше. Когда он опомнился, Прасковья лежала на полу свернувшись калачиком. Ее худое тело, как у подростка мелко подрагивало. Окровавленное лицо закрывали спутанные волосы. На какой-то миг он пожалел о содеянном, вылетел на улицу, оседлал лошаденку, и нахлестывая лошадь кнутом понесся к Марфе.
Прасковью хоронили в ясный весенний день. Птицы пели, солнце светило, весна пришла в этот суровый край с цветами и яркой зеленой листвой. Но траурная процессия из четырех человек, не замечала этой красоты. Они шли за бричкой на которой лежал деревянный необитый гроб. Вот и все что за всю жизнь заработала Прасковья. Тамара без устали плакала, ее поддерживал Пашка. Фотинья шла немного в стороне ото всех, губы крепко сжаты, ненавистью налито лицо. Она не простила отца душегуба. Фотинья любила свою спокойную мать, но больше характером пошла в отца, поэтому и во зле была, как и он беспощадна. Она уже знала, как накажет убийцу своей матери. То, что он ее отец, Фотинья давно постаралась выкинуть из своей души, для нее он был душегуб и изверг. За всю жизнь ни разу не приласкавший ни одну из своих дочек, Василей был для них чужой.
Секлетинья шла держась за бричку, она весь путь до кладбища читала молитвы, просила прощения у племянницы:
-- Ведь видела у Прасковьи тень над головой, но ничего не предприняла. Да бедная женщина, давно опустившая руки, всегда просила не брать грех на душу, не обагрять руки кровью о ее жестокого мужа. Может душегуб когда-нибудь сам пострадает от своей злости.
Фотинья искала глазами отца, но того не было нигде. Он отсиживался у Марфы.
-- Ты знаешь, я это, жëнку свою кажется убил. -- Говорил он Марфе, опустив голову. Та доставала сковороду с жареной картошкой из печки, от услышанного она чуть не выронила все на пол. Медленно повернулась к нему:
-- Что ты сказал, я не поняла?
-- Жену, говорю тебе, убил, кажется. -- Вымолвил Василей.
-- И, что ты от меня хочешь? Чтобы я сейчас упала и стала волосы на себе рвать? Да меня ваши семейные дрязги не касаются. Или ты пришел за утешением? Так не будет этого, я тебя просила все бросить и перейти жить ко мне, а ты что мне сказал, а? Ты помнишь? Халупа видите ли ему не приглянулась, а теперь закуют в кандалы и пойдешь по этапу за убийство, тебе это надо было?! -- Марфа уже не сдерживала крик, она лупила его ладонями, то по голове, то по лицу, но Василей сидел опустив плечи. Он будто уменьшился и не замечал оплеух.
-- Ну, а что же ты здесь околачиваешься? -- Спросила Марфа.
-- А что мне делать? -- Тупо спросил он.
-- Дома быть, если померла жинка, то схоронить. Давай, собирай свои хабары и иди отсюда. Марфа очень испугалась:
-- А вдруг решат, что я с этим дураком в сговоре, чтобы убить его жену? -- Думала она.
-- Иди отсюда и не приходи, пока все не успокоится. Василей собрался и тихо вышел от Марфы.
Фотинья как одинокая волчица кружила вокруг отцовской заимки. Она поджидала его, чтобы спросить с него за смерть матери. Томча ее упрашивала, выкинуть месть из головы, но Фотька была неумолима.
-- Убийца матери должен быть наказан, -- тихо как змея шипела она в лицо сестры.
-- Он же отец наш? -- Уговаривала Тамара.
-- Мне он не отец, тот кто убил мою мать - враг мне. И пощады ему не будет. Смерть он получит самую страшную, уж это я тебе обещаю. -- Глаза Фотиньи горели бесовским огнем мести.
Василей тихо бродил по опустевшему двору. Он брался то за одно, то за другое и ничего у него не ладилось.
-- Как же я жил? Я так хотел чтобы Прасковьи рядом не было, а теперь мне ее не хватает. Изба не топленая, выхоложенная, опустела и выглядела необжитою. Не пахло хлебным духом, вкусным запахом наваристых щей, которые умела готовить так только Прасковья. Даже его матушка не так вкусно готовила, а она считалась мастерицей. Василей не знал куда себя деть. Он вышел за ворота, не удосужившись их закрыть и опустив голову побрел в сторону погоста.
Невысокий холмик земли, да свежий крест, вот и все, что осталось от Прасковьи.
-- Ну, здравствуй Прасковья Киприяновна. Он впервые назвал ее по имени отчеству. Всегда она у него была лярва, да рыба сонная.
-- Ты прости меня Прасковья, не такой жизни я хотел. Я ведь не на тебе жениться думал, была у меня невеста, которую я любил. Эх, если бы не матушка с батей, -- Василей замолчал, окунувшись в воспоминания, в тот день как он Прасковью сделал своей женой. Вспомнил ее испуганный взгляд и себя, как будто со стороны смотрел на свои деяния. Он вдруг подумал, что Прасковья была такая же жертва, как и он. Может она тоже кого-то до него любила? Он вдруг подумал о ней, как о человеке.
-- Ты прости меня...
-- Что, совесть проснулась? Или убийца всегда приходит на могилу к своей жертве? -- Фотинья в упор с ненавистью смотрела на отца.
-- Замолчи девка, уйди от греха подальше пока я тебя не зашиб тут. Раскаяние слетело с Василея, он вдруг разозлился на свою непокорную дочь, и увидел в ней себя.
-- Ты Фотинья, мели да не заговаривайся, а то я ведь не посмотрю..
-- А ты меня не пугай, -- не дала договорить ему Фотька.
-- Твоей власти теперь нет надо мной. А за смерть матушки, получишь по полной, я тебя накажу.
-- Это ты то меня накажешь? -- Василей смотрел на свою дочь и начинал смеяться, сначала тихо так, будто нехотя, а потом его накрыл неудержимый хохот переросший в звериный рев.
-- Уди от греха подальше и не попадайся мне на глаза, а то я не посмотрю, что ты моя кровь, порву на куски и собакам скормлю. Он плюнул в сторону Фотьки и большими шагами пошел с погоста. Фотька было кинулась за ним, но вышедшая из-за могильного памятника Секлетинья, остановила ее.
-- Остынь, еще не пришло время. Его песочные часы начали свой бег, но ты не должна пока вмешиваться...
Прошла весна, наступило лето. На заимке у Василея уже хозяйничала новая хозяйка. Василей преобразился, помолодел и повеселел. Фотинья не узнавала душегуба.
-- Ну-ну, -- думала она, -- не долго тебе осталось. Вон как обхаживает новую жену. С матушкой только на кулаках, да тычках разговаривал, а тут вона как выплясывает. Фотька места себе не находила, она каждый день приходила к заимке и подсматривала за отцом в дырку в частоколе. Душа ее наполнилась до краев ненавистью. Она не могла простить этой женщине, ведь матери и полгода не прошло, а он уже приволок себе новую жену. Конечно она видела как выглядела Марфа, моложавая, веселая, цветущая и сравнивала ее со своей матушкой. Конечно, последняя проигрывала, рано постаревшая, седая, с плотно сжатыми губами, матушка вставала у Фотьки перед глазами. В такие моменты ненависть душила девушку, ей было нечем дышать, и она, задыхаясь, падала на землю, рыдая и царапая землю, ломая об нее ногти. Секлетинья появлялась, казалось из ниоткуда. Она молча садилась рядом и ждала, когда у Фотиньи пройдет этот приступ.
-- Терпение и только терпение, ему отомстит вселенная, она спросит с него по полной за его грехи. Ты ведьма не должна свои руки марать в крови. Мы белые ведьмы, никогда не были черными. В нашем роду такого не было. Запомни это, я тебе не дам ступить на неверный путь. Жди, уже скоро, нить его судьбы тоньше паутины стала, -- сказала Секлетинья...
Продолжение следует...
