Странной выдалась шесть лет назад встреча Нового Года. Город точно вымер: ни ярких огней, ни бабаханья петард, ни громкой музыки.
Нельзя! Красный Петух рассердится, посчитает шум, блеск и яркость за вызов, за соперничество. Грозно распушит червонное перо, нальются кровью глазки, гребень и борода. Взлетит на крышу, трижды прокукарекает, раскинет огненные крылья. Быть беде, большому пожару в доме, в семье, в судьбе. А напоследок, жареный, ещё и клюнет так, что мало не покажется.
За новогодними столами все сидели смирно, на женщинах матовые платья. Всё блестящее поснимали: чтобы ни намёка на отблеск пламени. Чтобы не приманить, не спровоцировать, не раздразнить драчливого персонажа китайского календаря.
Наоборот, задобрить: между свечами были расставлены плошки с крупой, гречкой, горохом, кистями рябины, семечками, накрошенным хлебушком. Поклюй — и улетай с богом, и не посещай нас. Чтобы нам с тобой весь год не видеться и мирно распрощаться ещё на 12 лет по басурманскому календарю.
***
Под самый Новый Год потеплело. Я пробиралась по вымершему, затемнённому как при воздушной тревоге городу, к единственному ярко освещённому окошку. Сходство с войной и бомбёжкой добавлял грохот снежных козырьков, которые то и дело обламываются и съезжают с крыш.
Снег — мороз — оттепель. Снег — мороз — оттепель. В результате климатических аномалий на крышах образуются многослойные, многотонные «пирожные». Пропитанные, как сиропом, талой водой, они не выдерживают собственной тяжести, отламываются ломтями. Либо, жутко ухнув и хлопнув, сходят лавиной. Да какие плотные — наутро бульдозер тщетно пыхтит, пытаясь сдвинуть с места плотные горы.
Даже самый маленький слоистый снежно-ледяной ком, учитывая ускорение, весит килограмм 50—100. Представляете: чапаете вы по своим делам, а на вас сверху прилетает парочка «мешков с сахаром» весом в центнер…
«Вот скажите, — бормотала я, пробираясь через сугробы, — каким местом думают наши архитекторы, проектируя покатые лавиноопасные крыши? Не крыши, а льдо-и снегосборники. Крыши-убийцы. Архитекторы что, не знают наших коварных городских зим: то слякотных и гнилых, то метельных и с трескучими морозами?
Брали бы за образец коттеджный пригород. Там высятся островерхие, сказочные, как у Андерсена, дома-башенки, с крышами крутыми будто горки. Даже разовый, самый липкий снежок на такой крутизне не задерживается и сдувается ветром. А не копится и прессуется всю зиму в сотни тонн снежной смерти.
Вон, как раз идёт капремонт, меняют крыши. Что стоит чуть изменить планировку, поднять стропИла, увеличить угол ската… Мне ясно, горожанам ясно, только архитекторы прикидываются ясными пеньками.
В результате каждую зиму и весну наш город — да чего там, вся страна — играет в увлекательную смертельную игру «русская рулетка». Повезёт — не повезёт, шмякнется — не шмякнется, насмерть — или только повредит члены?
***
Вот говорят, дурные привычки укорачивают жизнь. Да мне дурная привычка однажды жизнь спасла. Остановилась я на пять секунд щёлкнуть зажигалкой, поднесла огонёк к сигарете. Через пять секунд в пяти шагах от меня рухнула и раскололась глыба: аж четырёхэтажный дом подпрыгнул и земля затряслась. Что бы от меня осталось? Мокрое место и некролог петИтом в уголке местной газеты.
Дядька, проходя, глянул на меня, застывшую и белую, как только что съехавшая лавина. Покачал головой:
— Ого, девка, повезло тебе. Бог спас.
Да не Бог, а сигарета. Я потом её, до ободка нервно докуренную, со следами помады, засунула в хрустальный флакончик и повесила на серебряной цепочке на зеркало. Будет моим талисманом.
***
— Как ты не видишь взаимосвязи и истинного хода событий? — терпеливо внушает подруга Варя. — Это и называется — судьба. Это Бог тобой руководил: чтобы ты именно за пять шагов вынула зажигалку, прикурила…
— Вот уж не знала, что Бог — это пагубная привычка, — хихикнула я.
— Не богохульствуй!
Гостьи начинают наперебой припоминать разные чудесные случаи, сбывания примет, намёки судьбы.
У хозяйки Варежки (Вари) уютно. Её малогабаритная квартирка забита комнатными цветами, статуэтками, картинами, подружками, смехом, болтовнёй. Здесь всегда жарко, шумно, весело и всегда вкусно пахнет. Когда ни загляни: на ноябрьские, на майские, на 8 марта, в выходные, просто в будни… И в центре комнаты сидит, и кивает направо и налево, и приветливо улыбается, как солнышко, красавица Наташа: Варина дочка.
Говорят, для женщины существует три грозных признака наступившей старости.
Когда она разлюбит шоколад — раз.
Когда она при любом удобном случае избегает надевать лифчик, маскируясь балахонистыми кофтами. Типа, «косточки режут, лямки впиваются, давят, нечем дышать».
И третье: когда от выпитого вина ей хочется спать, а не петь в караоке, прыгать козой и делать глупости.
На Варежкину грудь, которую поддерживают жёсткие кружевные чашечки, можно смело ставить поднос. Даже когда она дома в халатике, не даёт расслабиться и передохнуть своему пятому номеру. От вина у неё щурятся, смеются, блестят, порочно темнеют и влажнеют глаза. Шоколад прячет от самой себя: не то, как чеховская героиня «Драмы на охоте», объестся и будет плакать.
Варежка не верит в приметы, не боится Красного Петуха: на ней платье цвета рубинового вина, клюквенные туфли. На Наташе коралловое ожерелье, пурпУрная блузка. Чистые разлетающиеся девичьи волосы обвиты венком из золотистой ёлочной гирлянды.
Варино окошко — единственное во дворе, а может, в городе — бесстрашно переливается, подмигивает разноцветными огнями.
***
Новый Год — вообще-то домашний праздник. Но самые бесприютные из нас собираются у Варежки своей компанией. В основном те, кому грозит перспектива в одиночестве чокаться бокалом с телеэкраном, с «Иронией судьбы» и Голубым Огоньком.
Вот у меня благоверный начал «набираться» с трёх часов дня:
— А в Петропавловске-Камчатском — полночь!
И ведь не поспоришь. Встречал аккуратно подряд по всем часовым поясам. На пермском Новом Годе не выдержал, рухнул прямо с рюмкой.
Ну, я тут же халатик поменяла на платье, мазнула помадой по губам, подмигнула в зеркало талисманчику-окурку. И, прихватив не пригодившиеся миски с салатами, на улицу — минуя взрывоопасные места, где может рухнуть снег, пригибаясь как при бомбардировке — бегом к Варежке, благо живём рядом.
***
Здесь женский клуб, вечный девичник, проходной двор, цыганский табор. Здесь всем рады, все двери настежь, дым коромыслом, сногсшибательный запах ёлки, женских духов и вкусностей.
На кухне кто-то гремит противнями, заглядывает в духовку, карауля томно истекающий жиром и соком кусок свинины. Кто-то выводит на трёхъярусном торте морозные узоры. В гостиной накрывают на стол: хлопают крахмальной скатертью как парусом, звенят стеклом и старым мельхиором.
В прихожей кто-то не успел и торопливо снимает перед трюмо бигуди. Из ванной слышится шум воды. На балконе мелькают сигаретные огни. В спальне самое столпотворение: примеряют, закалывают, ушивают на скорую руку, меняются бижутерией, хвастаются обновками. Кто-то вертится в мужнином подарке: норковой шубке. Кто-то пудрит синяк под глазом: тоже мужнин подарок.
Во всех розетках бессовестно торчат разномастные телефонные подзарядки. Потом Варежка удивляется электрическим счетам. Гостьи являются к ней, как к себе домой, и устанавливают свои порядки. Хулиганят: не хотят спать, а хотят петь песни, лить слёзы, хохотать и всю ночь разговаривать за жизнь. Чтобы Варежка утешала их, вытирала слёзы, мирила с мужьями и топила для них электробаню в три часа ночи.
Однажды она явилась ко мне под утро с одеялом:
— Мне на работу, я хронически не высыпаюсь.
— Гони нас всех к чёртовой матери!
— Что ты, мне без вас скучно! Вы такие несчастные, милые!
***
В центре комнаты, как будто происходящая суматоха их не касается, царицами восседают сияющая Варежка с красавицей Наташей. Наташа одаряет всех радушной ослепительной улыбкой.
Идёт глубокомысленный и бестолковый женский разговор, одновременно обо всём и ни о чём. Вся комната щебечет, вернее, чирикает.
— Вот муж кого больше любит: тебя или ребёнка?
— Ребёнка.
— А должен — тебя!
— Но я тоже люблю нашего ребёнка больше, чем мужа!
— Для матери это нормально, естественно. Но семья только тогда благополучна, когда муж больше любит жену.
На другом конце стола слышится:
… — Бывают мужья, по натуре — волки, а бывают мужья — псы. Волки — всё в дом, верны до смерти, зубами порвут за близких. А псы — те увиваются на собачью свадьбу за первым хвостом, только унюхают течку… Одно слово: кобелИ.
Рядом со мной шепчутся соседки:
… — В перестройку границы открылись, и все эти «мисски» и красавицы ломанулись за кордон. И слава Богу, туда им дорога! Меньше конкуренция, а на безрыбье и рак рыба. Раньше-то на меня мой Валерка и не посмотрел бы…
Рядом незнакомая мне женщина возмущается:
… — Она мне говорит: «Я человек настроения». Звучит красиво, как «человек дождя» — а на самом деле просто хамка! Говорит: «Я ведь не осуждаю, осуждать — грех. Я только привожу факты, сухие факты».
***
Бестолковый разговор переходит на французские духи:
— Нюхнёшь — душные, тяжёлые, в нос шибают. Какая там Франция, льют из одной цистерны. Вы настоящих-то духов не видели, а мне приходилось на излёте советских времён. Откроешь шкаф с платьями — оттуда до сих пор, через десятки лет — отголоски милого тонкого неповторимого аромата.
— Как вкусно вы описываете. А вот от нашей Варежки всегда так хорошо пахнет… Чем душишься?
Варежка улыбается:
— Голь на выдумку хитра. Берёте самую недорогую туалетную воду, любую: стойкую, но не резкую и не приторную. С вечера слегка обрызгиваете одежду обязательно ниже колен. Оставляете в расправленном виде, чтобы запах не задохнулся. Утром надеваете. Всё.
***
Я любуюсь Варежкой в её рубиновом, винном платье. Какие болваны эти мужчины, что до сих пор не сделали ей предложения!
Монашкой она, конечно, не жила — а как по-другому урвать кусочек коротенького женского счастья? Не навязывалась, не требовала ничего взамен: ни подарков, ни ресторанов, ни турпоездок, ни развода с женой.
И как-то у неё всё выходило женственно, нежно, чисто и целомудренно — хотя речь, в общем-то, идёт о прелюбодеЯньях. Как-то она могла устроить так, что жёны даже не догадывались о маленьких победоносных походах мужей налево.
Поездки к морю — фи. Жарко, тесно, скользко от пота. То ли дело северные реки Урал, Печора, Шексна.
Безлюдье, вековая тишина, древний гранит, суровая природа. В палатке, под треск костерка, гул елей и плеск озёрной волны, под мелкими холодными звёздами Варя зачала Наташку. Мужественный отец о том не подозревал. Поцеловав, пощекотав на прощание бородой милую Варюшу, уехал к семье.
— Ты хоть искала его? На алименты подавала?
— Упаси бог, зачем? Разве за счастье подают на алименты? Я ему так благодарна!
***
— Не понимаю некоторых женщин, — поджала губы сотрудница, тот самый «человек дождя». — Вот чтобы я без штампа с мужиком в постель легла… Сначала паспорт покажи.
Ну я ей заткнула рот, тотчас набрав в поисковике старинную фразу о женской неприступности:
«Знайте же вы, что часто целомудрие сравнивают с запертою шкатулкою с сокровищем. Сокровище это лишь потому цело, что не нашлось желающих им завладеть».
Пока сотрудница зеленела от жёлчи, я ей популярно расшифровывала смысл цитаты: бывают женщины темпераментные — а бывают фригидные, холоднокровные как лягушки, бр-р.
И нечего собственное не востребование и лягушАчью физиологию выдавать за чистоту и гордость. Скажи прямо: не привелось испытать страсть, которая сметает на своём пути все условности.
А наша Варежка — и есть та самая щедрая шкатулка с сокровищами. Я так думаю: трястись над красотой до старости как Скупой рыцарь — так же преступно, как зарывать талант в землю. Прятать хлеб в голодный год. Выливать воду в песок — в засуху и жажду…
Да, звучит спорно. Так спорьте, аргументируйте, доказывайте свою правоту, точку зрения — а не бросайте в одинокую красивую женщину комья грязи.
***
— Блудница, корчила из себя святую! Вот Бог и наказал. А нечего было с чужими мужьями гулять! — сорвалось с языка всё у той же любительницы «сухих фактов».
Случилось это в весенний день, когда всё радовалось, сверкало, журчало, звенело капелью. Умница и красавица, студентка, без пяти минут экономист, Наташка бежала с занятий. Размахивала красным рюкзачком, в цвет шапочки с весёлым помпоном…
…Глухой мощный хлопок вверху: будто что-то нутряное лопнуло — и грузной тушей летящий с крыши грязный снег. По красному помпону её и обнаружили в образовавшемся гигантском сугробе. Разрыли руками…
Варежка не отходила от дочери. Вместо неё бегали по судам мы. Накипело, потому скажу по-мужски грубо: против ветра не сс… сь, с богатым и государством не судись. Самый справедливый и гуманный суд в мире отказал даже в возмещении физического вреда.
Юркий, молодой да ранний, адвокат дьявола и по совместительству управляющей компании, виртуозно, как напёрстками на базаре, манипулировал статьями Уголовного Кодекса. И уже непонятно было: съехал снег то ли с крыши, то ли с балкона глухой столетней старушки, с которой и взять нечего. То ли было огорожено красными тряпочками, то ли не было…
С той поры Наташа сидит в кресле недвижно и прямо, никого не узнаёт и одинаково всем улыбается ослепительной ровной улыбкой.
***
Вот тогда Варя взмолилась: «За что, Господи?!».
И впервые усомнилась — и на сердце стало пусто и гулко, как будто насосом выкачали весь воздух.
Вдруг подумалось: «Бога нет. Есть злобный неумный космический мальчишка-оболтус. Он сидит за своим вселенским компьютером и играет в злую, жестокую, бессмысленную игру в судьбы маленьких людей.
И мать, такая же звероподобная и низколобая, зовёт мальчишку ужинать. А он кричит:
— Мам, я тут с одной человеческой тёткой ещё шестой уровень не прошёл!
И, уплетая космическую котлету, восторженно рассказывает:
— Мам, я над ней эксперимент провожу. Уже столько раз убивал — а тётка всё не убивается, всё ползёт и ползет. Живучая! Вот дочку её прихлопнул…
Наутро поняла, что если так думать — это мрак и смерть, конец всему. То же самое, что заживо себя похоронить.
Святые отшельники добровольно хоронили себя заживо. Но в них горел огонь. А без огня человек — труп.
В церковь Варя не ходила, но была у неё духовнИца, матушка Глафира. К ней она поехала в монастырь, долго говорили. Надо было жить дальше.
***
Пока часть женщин отсыпалась после бурной новогодней ночи, Варежка уже вовсю хлопотала. Прибрала в кухне, перемыла посуду, сбегала в магазин за молоком, сварила кашку для Наташи. Вывезла её в кресле на полозьях погулять по мягкому выпавшему снежку.
Когда возвращались, замешкались у подъезда. Палочку, которой припирали входную дверь, кто-то выбросил. Дом спит, некому придержать дверь на тугой пружине.
На автостоянке целеустремлённо прохаживался мужчина в длиннополом кашемире, энергично ругался по мобильнику, в уголке рта прыгала не зажжённая сигарета. Прямо персонаж из фильма девяностых про новых русских.
— Муссина, — смешно просюсюкала-прошепелявила Варежка. — Не угостите даму сигареткой? Да не пугайтесь вы так. Если серьёзно: придержите, пожалуйста, дверь.
Тот сунул мобильник в карман. Деловитым взглядом оценил обстановку, властно отобрал у Варежки управление коляской, проводил до квартиры.
— Сестрёнка? Красавица!
— Доченька.
— А знаете, есть примета, — сказала ему Варежка. — Если в новогоднее утро первым в дом войдёт гость мужчина — с ним войдёт счастье… Милости прошу, угощу кофе с остатками изумительного торта. Вчерашнего, правда…
Через неделю мужчина, которого звали Олег, перевёз к Варежке из гостиницы чемодан.
Олег оказался крупным специалистом, приехал на завод в командировку, устанавливать какую-то линию. Давно и прочно разведён. После развода дал зарок не жениться — но перед нашей Варежкой не устоял.
***
Этим летом они полетят за границу, повезут Наташку: списались с клиникой, где успешно делают операции на позвоночнике. Оба, как выяснилось, обожают суровые северные пейзажи. Мечтают каждое лето втроём проводить месяц в гулкой тишине на берегах карельских бездонных чёрных озёр.
…То ли птица в клюве ей принесла счастье, то ли в ладонь обронила счастливое сказочное перо. А вы говорите: Год Красного Петуха, Год Красного петуха…
Мои рассказы, которые, возможно, вы не читали:
