Глава 79
К моему большому удивлению, Елена даже не стала назначать какое-то отдельное время для разговора с братом. Просто достала телефон и позвонила ему. Сказала, что попала в больницу после небольшого ДТП, и здесь ей помогла «очень хороший доктор Печерская». И что она (я то есть) обратилась с просьбой узнать про девушку, которая недавно устроилась к ним практиканткой. Зовут её Майя Александровна Симонова, магистрант Сеченовского университета по специальности «Общественное здравоохранение».
– Когда узнаешь? Да? Спасибо, мы подождём, – улыбается Елена. Кладёт телефон и сообщает, что брат прямо сейчас позвонит в ректорат и всё выяснит.
Пока продолжаю удивляться, болтаем о разных несущественных вещах. Нас прерывает звонок.
– Да? Ты уверен? Странно. Постой… – Елена обращается ко мне. – У вас есть её фотография?
– Да, конечно, делали фото на пропуск.
– Подожди, сейчас тебе отправлю.
Елена говорит мне номер своего телефона. Пересылаю ей портрет Майи с рабочего компьютера. Она отправляет брату.
Ответа приходится ждать чуть дольше, минут семь. Потом приходит ответ: «Такой обучающейся в Сеченовке нет». Я, поражённая этой новостью, прощаюсь с Еленой, поблагодарив её за помощь. Получается, студенческий билет Майи – подделка? Тот самый, который она предъявила нам для пропуска, сказав, что паспорт остался в Москве, и она обязательно привезёт его позже. Помню, я просила её, как же она без главного документа приехала. «Меня Боря привёз на машине», – был ответ.
«Да, всё интереснее становится с этой Майей», – думаю и решаю, что когда в следующий раз Борис объявится (он, судя по прошлой встрече, отставать не собирается), выложу ему этот факт. «А вдруг в университете ошиблись? Или вообще сказали первое, что в голову пришло?» – приходит мысль. Но это вряд ли. Чиновника из министерства образования обманывать побоялись бы. Ведь неизвестно, с какой целью он интересуется. А интерес у вышестоящих всегда скрывает в себе для подчинённых элемент скрытой угрозы. Потенциальной, но всё же.
Иду проведать малыша с пневмонией. Его недавно перевели в педиатрию.
– Как он? – спрашиваю медсестру, которая за ним присматривает.
– Лучше. Температура спала. Самочувствие неплохое.
– Хорошо. Он улыбнулся.
– Он у нас красавчик, – смеётся коллега. – Сейчас дам лекарства.
– Ты будешь сердцеедом, да? – шучу, глядя на малыша. – Подобных действий от препаратов нет?
– Нет. Он бравый солдатик. Пневмония почти прошла, ест всё подряд.
– Лейкоциты в норме?
– Да. Вот и всё. Умница. Я буду скучать.
– Его выписывают?
– Да. Скоро придёт чиновник.
– Нашли приёмную семью?
– Нет, его отвезут в приёмник-распределитель. Это временно. Я уверена, ему найдут родителей, – говорит медсестра.
– Кто усыновит малыша с такой наследственностью? Его же собственная мать долго не протянет.
– Она умерла два часа назад, – вздыхает коллега.
Бедный мальчик. Сначала родился в таких непростых обстоятельствах, едва выжил, а теперь ещё сиротой остался. Получается, социальный работник не нашла его родственников. Жалко маленького, аж сердце сжимается. Но что я могу сделать? Потому возвращаюсь в своё отделение и беру первую карточку, которая из очереди ожидающих. Это мальчик девяти лет. Зовут Гриша. Пришёл с мамой.
Осматриваю.
– Перепонки спокойны.
– Вы так смешно говорите, – хихикает ребёнок.
– Спасибо, – улыбаюсь ему. – Скажи «а».
– А-а-а…
– Горло красное. Видимо, ОРЗ. Какая температура?
– 37,2, – сообщает медсестра.
– Придётся давать антибиотик? – интересуется мама пациента.
– Нет, это вирусная инфекция. Достаточно обильного питья. Но мы пока возьмём анализы. Сделайте мазок на стрептококк. На всякий случай, – прошу коллегу.
– Хорошо.
– Доктор, – зовёт мама. – А если у него температура будет высокая?
– Не волнуйтесь. Температура – естественное средство против инфекции. В ней есть определённая польза. Ваш сын нормально её переносит? Судорог не бывает?
– Нет.
– В таком случае жаропонижающее следует давать, если температура выше 38,5°С.
Ухожу и вздыхаю. В интернете столько информации о любом заболевании! Но встревоженные мамочки, – причём молодые девушки и женщины, со смартфонами в руках! – порой чуть что, так сразу везут ребёнка сюда, в клинику. С другой стороны, их тоже можно понять: даже я, когда Олюшка болеет, места себе не нахожу. А ведь врач, с большим опытом.
Иду по коридору и вижу одинокую старушку. Она лежит в палате, маленькая, худенькая, с о смешными фиолетовыми (почему некоторые бабули обожают такой цвет?) волосами, что делает её похожей на Мальвину на пенсии. Рядом никого нет. Подхожу, чтобы проверить, всё ли в порядке. Когда приближаюсь, она просыпается, и я вспоминаю, что о ней говорили на утреннем обходе.
– Простите, не хотела вас тревожить.
– Ничего, ничего, – улыбается старушка. Смотрит непонимающе вокруг.
– Вы в клинике, – сообщаю ей. – Вас направили к нам из дома ветеранов.
– А где… книга?
– Какая?
– Красная.
Сначала мне кажется, что старушка бредит, но на всякий случай заглядываю в тумбочку и обнаруживаю там ежедневник, перетянутый простой верёвочкой. Достаю и кладу на грудь пациентке. Она с трепетом прижимает его к себе.
– Спасибо.
– Я тоже в юности вела дневник, – говорю ей с улыбкой. – Но потом терпения не хватило.
– Это не мой. Его вёл Паша. А я просто люблю, когда он рядом.
Замечаю на обложке христианскую символику. Там изображён храм, но картинка стёрлась наполовину.
– Павел был вашем мужем?
– Да.
– Священником?
– Ну что вы, – слабо улыбается старушка. – Обычный инженер на заводе. Но к старости стал верующим. Вы сами в Бога веруете?
– Да… – не слишком уверенно отвечаю, поскольку посты не соблюдаю, в церкви была последний раз, когда крестила Олюшку. И вообще не считаю себя слишком религиозным человеком.
– Надеюсь, вам это поможет, – говорит пациентка.
– О чём вы?
– В конце это не слишком помогает. Паше не помогло. Трудно верить в Бога, который так обошёлся с таким человеком. Жаль. Сейчас было бы неплохо…
– Хотите поговорить со священником? – спрашиваю её.
– Нет, что вы.
– Мы можем позвать.
– Не стоит беспокоиться.
– Нам это нетрудно…
– Не надо. Нет, – категорически отказывается старушка.
– Если что-то будет нужно, зовите. Вот здесь кнопка.
– Спасибо, доктор.
Я возвращаюсь к себе и думаю о том, помогает ли вера, когда болеешь? Наверное, всё-таки да. Не религия сама по себе, не догмы, а простая вера в то, что есть какая-то сила, способная тебя поддержать, утешить. И что потом, за гранью жизни, тебя встретят и поведут в другой мир, лучший, чем этот, и оставят там. Я бы не смогла стать атеисткой. Мысль, что после смерти я превращусь в распадающийся набор белковой массы, угнетает. А как там хорошо сказал Лука у Горького в пьесе «На дне»? «Во что веришь, то и есть».
Во время обеда выхожу проветриться. Думаю дойти до ресторанчика и побаловать себя латте, но внезапно подбегает мужчина в рабочей робе. Грязный, мокрый, часто дышит. Изо рта вырывается пар.
– Вы врач?! – спрашивает меня, заметив белый халат.
– Да, что случилось?
– Я со стройки. Тут недалеко. Там человека прижало. Он работал на кране. Придавило упавшей балкой, – отрывисто произносит незнакомец.
– Он в сознании? Дышит?
– Не знаю! Помогите, скорее!
– Адрес какой?
Называет.
– Да, ждите.
Бегу в приёмное, хватаю дежурную куртку. Стоит оказаться внутри, как меня замечает Артур.
– Что случилось?
– Авария на стройке.
– «Скорую» надо вызвать.
– Человек может погибнуть. Дина! – кричу администратору, – вызови МЧС и «Скорую» на такой-то адрес! – и вылетаю наружу. Слышу шаги за спиной – Куприянов бежит следом.
Снова в душе это тёплое чувство. Он рядом.
Бежим, стараясь не поскользнуться на снегу.
– Если дышит, трогать не будем, – говорю Артуру.
– Хорошо, – отвечает он.
Забегаем на стройку.
– Вон там! – кричит нам крупный мужчина с усами, прилично одетый. Видимо, прораб.
Перед нами предстаёт полная драматизма картина: на боку валяется автокран, засыпанный разной длины металлическими балками. Они напоминает рельсы, но не такие толстые.
– Наверно, крепёж слетел. Прямо на него грохнулось, – комментирует кто-то.
– Пропустите, мы врачи, – кричит Артур, пробираясь вперёд. У места, где находится пострадавший, один из рабочих пилит болгаркой кусок балки.
– Я почти разрезал, – кричит он.
– Как вас зовут? – спрашивает Куприянов, забираясь в нагромождение металла.
– Иван Самойлов, – говорит прораб.
– Пульс на сонной нитевидный, – сообщает Артур.
– Иван! Иван! Без сознания.
– Нога раздавлена, – говорит Куприянов.
– Грудь не двигается, – добавляю. – Надо интубировать.
– Сначала нужно туда пролезть. Дотянуться можешь?
– Я ничего не вижу.
– Попробую без ларингоскопа, – говорит Артур сверху.
– Когда-нибудь делал это вслепую?
– Нет, но мы должны помочь ему, – уверенно отвечает коллега.
– Тогда лучше я. Найди отверстие и будь моими глазами.
– Понял.
– Осторожно! Там не держится! – кричит кто-то из строителей.
«Раньше надо было предупреждать», – думаю в ответ.
– Где я? – спрашиваю, протягивая руку глубоко в узкий просвет между балками.
– Влево.
– От меня или от тебя?
– От тебя вправо. Так. Это его щека. Это ухо. Выше. Ещё. Открывай. Точно. Есть. Есть?
– Погоди. Так. Вот. Надгортанник. Сейчас отведу. Так…
– Не попади в пищевод, – комментирует Куприянов.
– Стараюсь.
В этот момент издалека, стремительно приближаясь, начинают звучать сирены «Скорой».
– Всё, я вошла! – сообщаю Артуру.
Он смотрит на меня сверху и улыбается.
Через пять минут наконец удаётся высвободить пострадавшего. Везём его в нашу клинику.
– Спутанное сознание. Сдавление левой нижней конечности, – сообщаю медсёстрам.
– Тут перелом бедра, почему не наложили шину? – удивляется Данила, прибывший на помощь.
– На эту тему были споры, – отвечаю ему. – У пострадавшего упало давление. Не было времени.
– Вы были на месте?
– Да, пришлось сбегать на стройку. Строители интубировали. Он не дышал.
Береговой переводит взгляд с меня на Артура.
– Ну вы даёте… – замечает ошеломлённо. – Так, и что здесь?
– Множественные закрытые травмы, левое бедро раздавлено. Гипотония.
– Давление 90 на 60, пульс 110, – оповещает медсестра.
– У него кровотечение, нужен лаваж, – говорит Данила.
– Спокойно, – отвечает Куприянов. – Всё по порядку. Дыхание симметричное, – он успел прослушать больного.
– Теперь лаваж? – вставляет Береговой.
– Да погоди ты, – начинает нервничать Артур.
«Что между ними происходит? Данила ревнует меня к Куприянову, что ли?» – думаю, глядя на обоих. Но это же глупость! Или Береговой решил, что я теперь больше Артуру внимания уделять стану, а про нашу дружбу забуду? Детский сад!
– Все анализы по травме, снять шейный отдел сбоку, грудную клетку, таз и левое бедро, – невозмутимо продолжает Куприянов, взяв себя в руки.
– Кровь нужна?
– Да, четыре дозы. Давящую повязку. Вытяжение. Готовить лаваж.
– Ну, а я что говорил? – Данила фыркает и выходит из палаты.
Вскоре больного удаётся стабилизировать и передать в хирургическое отделение. Когда возвращаюсь оттуда, вижу, как Куприянов и Береговой стоят в коридоре. Выглядят так, словно собираются подраться. Этого мне только не хватало! Вежновец только спит и видит, как бы мне устроить взбучку и желательно с выговором, а тут ему дают повод!
– Если ещё раз будешь вмешиваться в мои назначения, я тебе навешаю, понял? – спрашивает Артур.
– Больному он был нужен!
– Ну-ка, успокойтесь оба, – вмешиваюсь в «диспут на повышенных тонах». – Здесь не место и не время.
– Может, выйдем? – предлагает Береговой, надвигаясь на Артура. – Без году неделя здесь, а уже весь из себя такой умный!
– Никто никуда не выйдет, – жёстко заявляю, протискиваясь между докторами. – Так. Оба. Ко мне в кабинет. Немедленно.
Иду первая, спорщики за мной. Завожу, закрываю дверь.
– У вас мозги есть? – спрашиваю обоих.
– Элли… – начинает Данила, видимо надеясь, что ему, как другу, будет снисхождение.
– Сейчас я буду говорить, а вы слушать, доктор Береговой! – обрываю его резко. – Вы работаете в больнице, которая является одной из лучших в Санкт-Петербурге и России в целом. Поэтому обязаны держать марку нашего медицинского учреждения.
– Да, но он…
– Ни слова, доктор Куприянов! Это я ещё мягко с вами разговариваю, потому что вы новенький. А от тебя, Данила, не ожидала. Вы врачи отделения неотложной помощи, а не бойцы боёв без правил. Хотите друг другу физиономии бить? Увольняйтесь и делайте это, сколько угодно! А здесь будьте любезны неукоснительно соблюдать правила внутреннего трудового распорядка и законы страны! Это ясно?!
Оба пристыженно кивают. Тогда открываю дверь. Уходят.
Иду проведать старушку с дневником.
– Почему он ещё не пришёл? – спрашивает она меня грустным голосом.
– Что случилось? Кто не пришёл? Священник?
– Почему он не пришёл?
– Вы же сказали, что его звать не нужно.
– Я не хочу умирать в одиночестве.
– Хорошо, хорошо. Он сейчас придёт.
Я иду в регистратуру, звоню в ближайшую церковь. Но там мне сообщают, что батюшка лежит в больнице, причём не в нашей. Прошу найти священника ещё в двух, которые подальше, но и там мне отказывают. Вернее, говорят, что обязательно пришлют батюшку, только не сегодня, а завтра. Но время не терпит! Когда человек, особенно такой пожилой, просит позвать священника, это означает – жить осталось немного.
– В чём дело? – спрашивает меня новый врач, Кузнецов. Он уже уходит, принёс документы и пока не оформлен, потому одет в обычный цивильный костюм. Выглядит довольно мрачновато: чёрные пиджак, брюки и галстук, тёмно-синяя рубашка. «Где он такой выискал? Словно на похороны собрался», – думаю я и говорю коллеге:
– Старушка. Зовут Элеонора Марковна. 86 лет. Давление упало до 60. Почки не работают. Она попросила найти батюшку, хочет исповедоваться… Но я так и не смогла его найти.
– Вы пока поищите, я её посмотрю. Можно?
– Да, – отвечаю растерянно и отдаю Кузнецову её карточку.
Мои усилия оказываются напрасны. Что ж, можно понять: так быстро врача можно отыскать или пожарного, полицейского тоже. Но чтобы священника… Среди этой категории у меня знакомых, к сожалению, нет. Потому иду в палату, собираясь сама утешать старушку. Открываю дверь… замираю на пороге. Перед умирающей бабушкой сидит на стуле в позе мыслителя, подперев голову рукой, доктор Кузнецов. В палате погашен верхний свет, горит только ночник, и потому кажется, что коллега облачён во всё чёрное, словно батюшка в сутану.
Элеонора Марковна что-то говорит ему слабеющим голосом, а он кивает, добавляя:
– Я понимаю. Да, да…
– Но я хочу верить.
– И можете.
– Он… прощает меня?
– Прощает.
– Благословите меня, батюшка… – шепчет Элеонора Марковна, закрыв глаза. – Благословите…
Я вижу, как по лицу Кузнецова пробегает сомнение. Понимаю, какой непростой выбор сейчас перед ним. Прикинуться священником перед умирающей – разве это не страшный грех? Но ведь «во что веришь, то и есть», разве не так? И разве не станет легче несчастной, если Трофим Владимирович сделает то, о чём она просит?
Кузнецов молчит несколько секунд, потом медленно протягивает руку к голове старушки, крестит её и говорит едва слышно:
– Во имя Отца, Сына и Святого Духа, аминь…
Лицо старушки разглаживается, словно с её плеч упал тяжёлый груз. Ухожу, оставляя их вдвоём. Не мне судить Кузнецова. Как и пациентку, которая, предвидя скорый конец, захотела снова приобщиться к религии. Мне и самой иногда хочется пойти в церковь и поставить свечки. Только пока всё времени нет.
