Глава 80
С утра пораньше, сразу после пятиминутки и обхода на следующий день:
– Элли, тебя вызывает главврач, – звучит в трубке голос Александры Фёдоровны. За то время, пока она работает у нас, мы успели подружиться. Но я по-прежнему к ней на «вы», поскольку она старше.
– Что ему понадобилось, не знаете? – спрашиваю.
– Злой, как бес, – шёпотом отвечает секретарь. – Прости. Но больше ничего неизвестно.
Вздыхаю, беру с собой папку с отчётами (на всякий случай) и поднимаюсь. Александра Фёдоровна, когда прохожу мимо, поднимает руку в характерном жесте: «Держись, подруга!» Киваю ей, молча благодаря за поддержку.
Вежновца в этот день укусили. Муха. Бешеная. Потому что он сразу, едва переступила порог его кабинета, принялся меня отчитывать. Суть его длинной, эмоциональной и не лишённой, надо признаться, рационального зерна речи сводилась к тому, что я заведующая отделением. Значит, мне не пристало носиться по стройкам и извлекать людей из-под завалов. Что я могла пострадать, в отделение могли поступить экстренные больные, что в моё отсутствие подразделение осталось без руководства, и это недопустимо. Конечно, он орал. Громко и обидно. Отчитывал, как сопливую девчонку. Но я стояла и молча слушала. Строила стену. Прочитала недавно в одной книге: если кто-то на тебя орёт или просто неприятен, представь, что ты берёшь кирпич и кладёшь его между вами. Один, второй, и так до тех пор, пока не получится прочная преграда.
Когда моя мысленная кладка дошла до груди Вежновца, он иссяк. Видимо, ожидал, что буду спорить, ссориться и т.п. Поняв, что сегодня ему обломилось, разочаровался и прекратил истерику. Заявил напоследок, что объявляет мне устное замечание, и отпустил. Я пулей выскочила из его кабинета, победно улыбнулась Александре Фёдоровне и поспешила вниз.
Там мне почти сразу пришлось окунуться в семейную трагедию. Привезли девушку 19-ти лет в очень плохом состоянии. Зовут Лера, рядом грустный отец, Михаил Иванович.
– Меланома? – спрашиваю его.
– Началось с маленькой родинки на спине, но не прошло и полугода, как сразу четвёртая стадия. Метастазы повсюду: в печени, в лёгких, в мозге.
– Химия не помогла?
– Провели шесть курсов, потом иммунотерапию.
– Кислород 89, – сообщает медсестра.
– Возможно, плевральный выпад, – делаю предположение, послушав больную. – Это жидкость в лёгких.
– В прошлый раз пришлось делать пункцию, – говорит отец девушки. В его голосе нет драмы, нервозности. Он произносит слова обыденно. Я понимаю: это вовсе не потому, что равнодушен к умирающей дочери. Просто человек эмоционально выгорел внутри. Ну, или у него стальная выдержка.
– Судорог недавно не было? – спрашиваю его.
– Нет, а что?
– Это объяснило бы спутанность сознания, – поясняю.
– Она такая уже месяц. Онколог говорит, это из-за метастазов в мозг или печёночная недостаточность.
– Ясно. Снимок грудной клетки, общий анализ крови и коагулограмму, – прошу медсестру.
– Учтите одну вещь, – произносит Михаил Иванович. – Она не хочет снова на аппарат ИВЛ.
– Отказывается от реанимации?
– Я привёз её потому, что усилились боли и одышка. Я надеялся, что вы облегчите её страдания.
– Это мы можем, – отвечаю ему.
Я знаю, что поступаю не совсем правильно. Девушку надо отправить в онкологическое отделение, а лучше всего – в паллиативное медицинское учреждение, где ей помогли бы без боли уйти в мир иной. Но всегда в таких случаях мне вспоминается сосед, живший в Волхове в соседнем доме. Интеллигентный, улыбчивый Владимир Константинович, всю жизнь проработавший капитаном речного флота: водил сухогрузы, нефтяные танкеры, толкачи… Когда у него обнаружили рак простаты, то он пять лет сражался с болезнью.
Под конец, едва ему становилось плохо, ни одна больница не хотела к себе брать. «Везите в онкологию, и точка», – вот был их ответ. Посреди ночи, в Питер?! За 130 км?! Я тогда не совсем понимала, почему соседка, супруга капитана, с которой он прожил 50 лет, так часто стала плакать в последнее время. Выйдет из дома, сядет на скамеечку и утирает слёзы платочком. Когда подросла, мама рассказала об их мучениях, и я дала себе обещание: стану врачом – таким больным отказывать не стану.
– Элли, тебя снова вызывает Вежновец, – слышу спустя полчаса.
«Да какого лешего ему нужно, только от работы отрывает!» – ворчу, поднимаясь на административный этаж после того, как заканчиваю осмотр ещё одного больного.
На сей раз главврач сменил тактику. От шума и ярости перешёл к злой иронии.
– Батюшки! – демонстративно смотрит на свои шикарные наручные часы, на которые наверняка можно было купить аппарат МРТ. – Эллина Родионовна! Вы шли ко мне целых 20 минут! Я поражён. Думал, вы явитесь минут через пять, от силы десять.
– Что это значит?
– А я ожидал услышать «спасибо за оказанную помощь».
– Вы о чём?
– О вашем решении оставить в своём отделении Валерию Бойко. Ту девушку с последней стадией рака.
– Поясните.
– Ну, вы её приняли, а должны были перенаправить в онкологическое отделение. Хотя в её ситуации, скорее, подошёл бы хоспис, – всё так же иронично говорит Вежновец.
– Вы это серьёзно?
– Так и есть, Эллина, – наглеет Иван Валерьевич, лишая меня отчества. – Вы меня знаете. Я бы мог сделать вам второе за сегодня взыскание. Но не буду этого делать. Знаете почему?
– Нет.
– Я хочу встряхнуть эту клинику. Внести свежую струю, – говоря это, он выходит из кабинета и направляется куда-то по коридору. Следую за ним, поскольку разговор ещё не окончен. – Да, проводите меня до туалета.
Игнорирую последние слова.
– Почему вы сначала не поговорили со мной? Я бы объяснила…
– А зачем? Я знал, что вы всё равно поступите по-своему.
– Но вы могли бы выслушать мои аргументы.
– Так вы отказываетесь оставить несчастную девушку у себя? – опять ёрничает Вежновец.
Я молчу, едва сдерживаясь.
– Сомневаюсь, – ухмыляется он. – Что ж, с вами, Эллина, и так всё понятно. Вы же считаете меня мерзкой жабой, поскольку сами – материалистка, причём весьма честолюбивая. Вон какой быстрый сделали карьерный прыжок. Из врачей в заведующие за столь короткий срок. Мне пришлось добиваться должности намного дольше.
– Речь не об этом.
– Речь о том, что я сделал вам одолжение и разрешил оставить больную, потратить на неё время и материально-технические ресурсы моей клиники. Кроме того, я и в последующем не буду вас тревожить по пустякам. Но с одним условием, – говорит Вежновец, останавливаясь напротив двери с буквой «М».
Смотрю вопросительно.
– Вы будете мне подчиняться, а не вести себя так, словно ваше отделение – самостоятельная структура, – говорит Иван Валерьевич уже совершенно серьёзно.
Я молча сверлю его взглядом.
– Не считаю вас мерзкой жабой, – говорю наконец. Не произношу вслух «как хирурга», чтобы не обидеть.
– Не могу передать, как я рад это слышать, – снова он кривит губы в подобии ухмылки. Потом заходит в мужской туалет, оставляя меня в коридоре.
Ну, и чего же он хотел? Чтобы я делала вид, будто полностью признаю его авторитет? Медицинский, – да, безусловно. Но административный… В то же время понимаю, что не стоит открыто бодаться с главврачом. Не в той я должности, поскольку недавно с меня даже приставку «заместитель главврача» убрали. Очень просто: Вежновец переназначил на эту должность другого человека, и я не стала спорить. В зарплате потеряла чуть, зато обязанностей стало меньше. А быть замом у Вежновца – сомнительное удовольствие.
Возвращаюсь, забирая снимки Леры.
– Жидкость в плевральной полости и много метастазов, – озвучиваю то, что вижу. Потом делаю девушке пункцию.
– Это поможет? – спрашивает её отец.
– Живот довольно сильно напряжён. Это уменьшит боль в животе и снимет давление с диафрагмы. Но дышать всё-таки будет трудновато.
В итоге из девушки удаётся извлечь почти три литра жидкости. Прошу медсестру отнести материал в лабораторию. Михаил Иванович говорит, что ему нужно отойти и позвонить матери Леры.
– Не волнуйся, солнышко, – он нежно целует её в щёку. – Я скоро вернусь.
Не проходит и нескольких минут, как девушка приходит в себя и стягивает с лица кислородную маску, практически сразу же начиная задыхаться. Я пытаюсь вернуть маску на место и объясняю Лере, что так делать не нужно.
– Я… задыхаюсь… – выговаривает она, с большим трудом втягивая воздух.
– Лера, меня зовут доктор Печерская. Вы в клинике. Вас сюда привёз папа. Понимаете? Эта маска вам очень нужна.
Снова слабой рукой цепляется за неё.
– Помогите мне… – произносит умоляющим голосом.
– Лера, я могу ввести обезболивающее, чтобы вам стало легче.
– Не сегодня…
– Что?
– Я не хочу умирать сегодня.
Смотрю в её наполненные страданием глаза и пытаюсь понять, почему она так сказала.
– Вы хотите, чтобы я подключила вас к аппарату, который поможет вам дышать?
Она кивает.
– Возможно, вас уже не получится снять с аппарата, – объясняю одно из наиболее возможных последствий такого решения.
– Я… не хочу… умирать.
Зову медсестру и говорю, что здесь нужен быстрый вводный наркоз. Даю назначение.
– Будете интубировать? – спрашивает она.
– Но девушка ведь отказалась.
– Ситуация изменилась. Работаем.
Вскоре Лера нормально дышит. Вернее, это делает за неё аппарат ИВЛ, но по крайней мере девушка перестала жадно хватать сухими губами воздух. Её отец возвращается спустя несколько минут и остаётся крайне недоволен моим решением.
– Она была на ИВЛ больше двух недель, – говорит он. – Потом ей поставили искусственный проток в печень и перелили восемь пакетов крови. С неё хватит!
– Я понимаю, Михаил Иванович, – пытаюсь успокоить его. – Но она сама этого захотела.
– Она раньше отказалась от реанимации!
– Вы знаете её меньше двух часов, а я её отец, сколько раз повторять? – продолжает психовать мужчина. – Она этого не хочет! Мы решили.
Внезапно рядом оказывается Вежновец. Да что с ним такое сегодня?! Преследует меня, что ли?
– Здравствуйте, меня зовут Иван Валерьевич, – представляется он отцу Леры.
– Вы кто?
– Её начальник, – кивает на меня с довольным видом. – Что случилось?
– Моя дочь умирает от рака. Она отказалась от реанимации. Стоило мне выйти, как она, – указывает на меня, – подключила Леру к аппарату ИВЛ и теперь не хочет снимать.
– Она меня попросила, – объясняю свой поступок.
– Она не могла этого сделать! – рычит Михаил Иванович.
– У вас есть письменное подтверждение решения вашей дочери?
– Да, могу привезти.
– Пожалуй, стоит, – замечает Вежновец. – Когда больной интубирован, всё значительно усложняется.
– В каком смысле?
– Мы не можем вытащить трубку, пока ваша дочь не сможет дышать сама, – говорит главврач.
Михаил Иванович тяжело вздыхает. То ли спорить устал, то ли понимает: закон на нашей стороне. Как бы сам больной не отказывался от реанимации, если врач решает, что его надо спасать, он будет прав.
– Я звоню своему адвокату, – говорит отец Леры после продолжительного раздумья. – Это немыслимо! – он смотрит мне в глаза. Взгляд тяжёлый, решительный.
– Эллина, что вы делаете? – спрашивает Вежновец, когда Михаил Иванович уходит.
– Свою работу. Вас это не касается.
– Касается, я главный врач.
Ну что будешь делать? Не ругаться же с ним.
– Поступайте, как вам совесть велит, – говорю и ухожу.
Сажусь в ординаторской, наливаю себе кофе «три в одном». Думаю посидеть тут и отдохнуть.
– У тебя всё в порядке? – входит Артур.
– Да всё эта история… – признаюсь неохотно.
– Какая?
Рассказываю вкратце.
– Отец вызвал адвоката, Вежновец… кошмар, – тру глаза.
– Элли, может, возьмёшь отпуск? – спрашивает Куприянов. – У тебя же стресс, а дома Олюшка.
– При чём тут она?
– Ей хочется видеть маму доброй и счастливой, а не издёрганной.
– Пора за работу, – встаю и ухожу. Нельзя мне сейчас расслабляться. Ощущение, что Вежновец только и ждёт, как бы найти мне замену, придумав повод, как избавиться. И мысли эти, к сожалению, подтверждаются очередным звонком. На этот раз главврач сам соизволил набрать мой номер. Включаю громкую связь, чтобы не слушать вопли прямо в ухо.
– Михаил Иванович Бойко поднял большой шум, – сообщает он. – Мне нужен подробный отчёт о лечении его дочери. Вы хотя бы понимаете, в какое положение поставили нашу клинику?
– Я всё делала по правилам, согласно желания больной, – отвечаю ему. – Она совершеннолетняя.
– Она подписала отказ от реанимации и передала отцу право опеки. Он решает, понимаете? – Иван Валерьевич снова погружается в родную стихию. То есть начинает говорить на повышенных тонах.
– Если вы не знаете, то в российском законодательстве нет нормы, узаконивающие подобные «отказы». И неважно, есть у отца право опеки или нет, – пытаюсь просветить Вежновца.
– Да вы не понимаете, что он влиятельный человек, крупный бизнесмен, у него знакомые в Смольном и даже на самой Старой площади! – бушует Вежновец. – Слышали про «телефонное право», в конце концов? Что вы, ей-Богу, как маленькая! Будто не в России живёте!
– Я делаю свою работу, основываясь на законодательстве Российской Федерации. Ни о каком «телефонном праве» там слова нет!
«Достал! Достал! Достал!» – буквально кричу, но… молча.
– Эллина Родионовна, у Леры экстрасистолы, – появляется медсестра.
– Сколько?
– 10-12. Её можно реанимировать?
– Да, – отвечаю.
– Нет! – рявкает Вежновец, слышащий наш диалог.
– Так что делать при остановке? – интересуется растерянно коллега.
– Реанимировать, – говорю.
– Не смейте! – рычит главврач.
– Иван Валерьевич, это моя больная!
– Я не позволю игнорировать отказ от реанимации!
– Она его отменила.
– Не могла! У неё спутанное сознание. Вы видели её томограмму? Я да. Весь мозг в метастазах. Она на обезболивающем. В состоянии нехватки кислорода.
– Я говорила с ней. Больная была в ясном сознании.
– Я этого не видел! – рявкает Вежновец.
– Поверьте мне! – уже почти сама кричу в ответ.
Главврач молчит несколько секунд, только слышно его дыхание.
– Я не уверен, что сейчас вы, доктор Печерская, можете быть объективной.
– Иван Валерьевич…
– Я беру эту больную на себя.
– Я всё сделаю сама…
– Эллина Родионовна! Я беру эту больную.
– Сначала вам придётся уволить меня, – бросаю последний аргумент.
– Так что делать при остановке? – робко интересуется медсестра.
– Ничего. Ничего не делайте, – чётко говорит Вежновец и отключается.
– Будет остановка, зовите меня, – говорю коллеге и говорю, какой препарат надо ввести.
Не проходит и десяти минут, как срочный вызов:
– Эллина Родионовна, у Леры фибрилляция!
Бегу спасать девушку.
– Пульс есть? – сращиваю сразу.
– Слабый.
– Давление?
– 60. Электроды готовы.
В нерешительности останавливаюсь. Мне очень не хочется идти на открытую конфронтацию с Вежновцом. Значит, самой придётся решать. Какой же сделать выбор? Спасать умирающую от рака или дать ей всё-таки уйти в мир иной? Поступить, как велит совесть доктора или послушаться главврача?
– Ладно, пока дадим разряд…
– Не надо, здесь отказ, – в палату входит Иван Валерьевич, не к ночи будь помянут. Смотрит на меня. – Ничего, доктор Печерская. Я понимаю, что вы в неловком положении.
– Вы допустите остановку? – спрашиваю его.
– Я же сказал: беру всё на себя.
– Может, хоть что-нибудь введём?
– Нет, мы не будем её реанимировать, – упрямится Вежновец.
– Хотя бы… обезболивающее.
– Эллина Родионовна, девушка всё равно не придёт в себя. Она хотела этого, её семья тоже. Не трогайте её. Понятно?
Кардиомонитор пищит. Прямо передо мной больная. А я просто стою и ничего не делаю, поскольку таков приказ.
– Что здесь? – влетает Артур. Что ему здесь нужно? Не знаю.
– Фибрилляция, – говорит медсестра.
– Да чтоб вас, доктор Вежновец! – рычит Куприянов. – Элли! Начинай массаж! Заряжайте на двести!
Медсестра боится пошевелиться.
Меня вдруг тоже выводит эта ситуация из себя.
– Иван Валерьевич, решайте! Или мы реанимируем, или я увольняюсь! – заявляю.
К чести Вежновца, он делает короткий кивок головой.
Но все наши усилия, к сожалению, заканчиваются смертью девушки. Главврач, и снова отмечаю, что есть в нём достойные черты, уходит с расстроенным видом. Не потому, что меня не удалось «нагнуть». Ему тоже искренне жаль несчастную Леру. Я же иду к себе и там, закрывшись на ключ, тихо плачу.
Может, мне в самом деле пора в отпуск?
