Глава 78
– Ты почему не звонишь? – спрашивает он, и я сразу улавливаю в свежем морозном воздухе исходящий от Бориса запах алкоголя. Осознание этого очень неприятно. По-хорошему, надо бы прекратить этот «диалог», но что я могу сделать, если прямо передо мной крупный нетрезвый мужчина? Как назло, вокруг никого, даже на помощь не позвать. Да и он вроде не собирается нападать.
Но какая наглость в голосе!
– А ты забыл, как во время последнего разговора грубо послал меня матом? – спрашиваю вместо ответа.
– Прости, Элли, – вздыхает Борис. – Я сделал огромную ошибку. Ты столько для меня сделала, помогла с лечением, а я… пожалуйста, прости. Ты очень дорога мне. Нет оправдания тому поступку, скажу только, что на работе тогда была очень большая проблема, связанная с травмой нескольких человек…
Слушаю и не верю ни единому слову. Во-первых, я не слышала ни о какой массовой травме. А такая информация к нам рано или поздно поступила бы, поскольку мы тесно общаемся с диспетчерскими «Скорой помощи». Во-вторых, да что тут рассуждать вообще! Тогда, посылая меня подальше, он был искренен. Теперь играет роль. Но зачем ему это понадобилось?
– История с поддельными рецептами твоё рук дело? Или, точнее, твоей сестры?
– Поддельными рецептами? – глаза Бориса становятся круглыми от удивления. – Прости, Элли. Я совершенно не понимаю, о чём речь. – У тебя проблемы, милая? – он опять пытается цапнуть меня за руку, но я делаю полшага назад.
– Если не ты источник этой проблемы, то тебя она совершенно не касается, – отвечаю ему холодно. И вот что. У меня был неприятный разговор с твоей сестрой. Она, оказывается, шантажистка.
Опять брови поднял. Надо же, какой неосведомлённый брат! Если вообще родственник.
– Шантажистка?.. Элли, прости. Но мне кажется, ты под веществами.
– Пусти. Дай пройти! – требую немедленно.
– Да что я такого сказал? Ну извини! – и снова не пускает. – Слушай. Может, пойдём к тебе, неудобно как-то на улице.
Видит мой взгляд и понимает: не прокатило.
– Может, тогда ко мне в машину? Хорошо, в твою.
– Нет.
– Элли, послушай. Моя сестра, конечно, глупая девчонка. Она вся на нервах из-за того, что произошло в Москве…
– Сестра? Почему тогда она сказала про тебя «мой мужчина»?
Пауза. Вижу по глазам, как у Бориса мозг напрягается на сто процентов, пытаясь придумать ответ. Да не такой, «лишь бы брякнуть, а там разберёмся». Нет, он мучительно сочиняет нечто, по его мнению, обдуманное, аргументы ищет.
– Выпила лишнего, наверное, вот и…
– Она была абсолютно трезва. Уж поверь, я в этих вещах разбираюсь, – говорю с иронией, чтобы понял, на кого намёк.
Чуть смущается. Ненадолго.
– Ну… Майя уж точно не принимает запрещённые вещества.
– Уверен?
– Да!
– Тогда зачем она это сказала?
– Наверное, чтобы просто поссорить нас, – пожимает Борис широкими плечами. – А что ты там говорила про какие-то рецепты?
В это время в кармане начинает вибрировать телефон. Беру. Звонит няня. Спрашивает, когда я вернусь, – ей нужно домой к девяти.
– Мне пора, – говорю Борису, убрав смартфон.
Вздох. Ах, сколько томности в этом звуке!
– Элли, давай встретимся на этой неделе? Пожалуйста, я по тебе так скучаю…
– Нет.
– Да что ты упёртая такая! – внезапно взрывается Борис, но тут же гасит свой порыв. – Прости, прости… – и тянет руку.
Отодвигаюсь ещё. Стою на самом краю парковки. За спиной – жидкое месиво из мокрой земли.
– Давай послезавтра? – слышу вопрос.
«Вот же прицепился, как клещ энцефалитный!» – думаю о нём.
– Я… подумаю, – отвечаю, только чтобы отвязался.
– Спасибо, Элли! – Борис кидается ко мне, и я не могу сделать шаг назад, иначе мне придётся вступить в грязь, а там по щиколотку, – вон чьи-то неудачные глубокие следы виднеются. Из-за этого мужчине удаётся дотянутся до моей щеки губами. Чмокает и убегает. Садится в машину и прочь отсюда.
Я достаю из сумочки влажную салфетку и тщательно протираю кожу. Противно. Потом иду домой. Завтра же поговорю с начальником службы безопасности. Пусть расскажет, как продвигается расследование. Борис лжёт. Майя приложила к этому руку. И никакая она ему не сестра. Не знаю, откуда во мне эта уверенность, но… Тут меня осеняет: что, если позвонить коллегам из Сеченовского университета и спросить об этой Майе? «Почему только я раньше этого не сделала? – укоряю себя и сама же отвечаю. – Потому что повода не было не доверять Борису».
***
Увы, но в университете, где учится Майя, давать о ней информацию мне оказались, сославшись на закон о персональных данных. Мол, вы вам ничего не скажем, а уж тем более по телефону. Мне что же, в самом деле, ехать в Москву? Я расстроилась и в таком состоянии пошла принимать пострадавшую в дорожной аварии.
– Женщина, 32 года, показатели в норме, жалобы на боли в шее. В клинику ехать не хотела, но вела себя очень вежливо.
– Если не хотела, почему не подписала отказ от госпитализации? – удивляюсь врачу «неотложки».
– Потому что я уговорил, – улыбается он, – а пациентка была не против.
– Сама не знаю, почему согласилась. Ерундовая авария. Я совершенно невредима, – говорит женщина, и её голос кажется мне знакомым. Обхожу каталку. Да, точно! Это же та самая женщина, которая однажды привозила к нам своего сынишку – очаровательного блондина с ярко голубыми глазками и большими кудряшками. Он тогда ещё шутки ради проглотил ключ от дома, пришлось ждать, пока выйдет естественным путём. Вспоминаю, как её зовут… Елена Николаенко! Спасибо, память!
– Добрый день, вы меня не помните? – обращаюсь к ней с улыбкой.
Она смотрит на меня, и тоже радуется.
– Здравствуйте, доктор Печерская! Простите, можно снять эту штуку? – она показывает на жёсткий бандаж шейного отдела, который ей надели при поступлении, чтобы зафиксировать пострадавшее место.
– Да, конечно. Только полежите тихо, пока я вас осмотрю. Так не больно? Поверните голову направо, налево. Движение в полном объёме. Всё нормально.
– Встать можно?
– Да. Так лучше?
– Значит, шея не болит?
– Болит у меня мизинец. Кажется, мне его прищемили, когда уложили на каталку.
– Посмотрим.
Во время пальпации Елена тихонько вскрикивает.
– Снимок кисти, – говорю медсестре и поясняю пациентке. – Надо исключить перелом.
– Значит, я здесь надолго?
– На несколько часов.
– Слава Богу! – улыбается женщина. – Мне вечером надо Гришу от няни забрать. Это мой сынишка.
– Любитель глотать ключи? – смеюсь, и Елена меня поддерживает. – Кстати, как он?
– Прекрасно. В следующем году в школу.
– Какой большой. А моя пока дома, тоже с няней. В садик ей пока рано.
– Они такие чудесные, пока маленькие, – говорит Елена.
– У вас ещё есть дети?
– Нет, но есть старший брат. На целый час. Мы близнецы. Прекрасно помню, как родители с нами мучились, когда мы оба стали подростками. Постоянно цапались. А теперь он солидный человек. В Москве, в Министерстве образования РФ.
Эта информация цепляется за мои недавние мысли.
– Простите, что спрашиваю. А чем он занимается в министерстве?
– Да ну что вы. Не секрет. Трудится в отдел координации деятельности образовательных организаций.
«Мне её сам Бог послал, не иначе!» – вспыхивает мысль. Только вот попросить напрямую как-то… неудобно. Может, попозже представится случай?
Иду проведать малыша, которого привезли вместе с больной матерью-одиночкой. На снимке бактериальная пневмония.
– Здравствуйте, я из Центра соцподдержки, – входит пухлая дама лет 45. Представляется. Уточняет, тот ли это самый ребёнок, который ей нужен. Отвечаю на её вопрос, а потом на ещё один – «Долго ли малыш здесь пробудет?»
– Несколько дней, не меньше.
– Чем дольше, тем лучше, – замечает соцработник. – Нам нужно время, чтобы найти ему место.
– Где, например?
– Не знаю, в таких случаях всё очень сложно. Мать умирает от запущенного плеврита, но пока она жива, мы должны ждать, не придёт ли в себя. Попутно ищем родственников, может, они будут готовы взять к себе мальчика. Но такое бывает очень редко, – грустно говорит дама.
– Почему?
– Судя по тому, как выглядит их квартира, мать мальчика не поддерживала отношения со своей семьёй. Там всё такое… словно нежилое, понимаете? Съёмный угол, что ещё скажешь? Временное пристанище.
Я смотрю на ребёнка. Малыш идёт на поправку, и как дальше сложится его судьба? От мыслей меня отрывает Дина Хворова. Говорит, что меня просят подойти к телефону в кабинете.
– Пусть звонят на сотовый.
– Вы его там и оставили, – замечает администратор.
Хлопаю по карману. А ведь верно! Лежит на столе, вибрирует.
– Да, я слушаю.
– Эллина Родионовна? Вас беспокоит адвокат Никиты Михайловича Гранина. Меня зовут Артём Аркадьевич Факторович, – слышу приятный голос. Только меня от этих звуков холод пробирает и рождается чувство злости. Гранин! Вот же паразит! Сам прикинулся белым и пушистым, даже предложение руки и сердца сделал, а сам… Видимо, решил, что раз по-хорошему не вышло, придётся по-плохому.
– Что вам нужно? – спрашиваю не слишком вежливо.
– Встретиться, переговорить.
– Где и когда?
– Если у вас есть время, то через десять минут в кабинете Никиты Михайловича.
– Буду, – отвечаю коротко и прекращаю разговор.
По-хорошему, мне бы надо вызвать и своего адвоката. Но пока она приедет, да и сможет ли так срочно? Решаю сходить на разведку.
Когда захожу, у Гранина лицо виноватое и грустное. Делает вид, что не собирался ничего такого устраивать. Смотрю на него с нескрываемым презрением. Что, прямо сказать духу не хватило? Трус! Какой же он всё-таки жалкий, циничный трус!
Господин Факторович приветствует меня усаживает нас за столом для переговоров напротив друг друга. Сам располагается в кресле Гранина и начинает:
– Что ж, господа. Перейдём сразу к делу. Как вы знаете, мы пытаемся выработать соглашение об опеке над вашей дочерью. Я не судья, и наша встреча конфиденциальна. Ничто из сказанного здесь не может быть использовано на судебном процессе, понимаете?
– А почему нельзя просто пойти в суд и представить доказательства, что господин Гранин не имеет к моей дочери никакого отношения? Кроме биологического, о чём я сильно сожалею, – говорю его адвокату.
– Потому что суд назначил эту встречу, Элли, – замечает Никита.
– Да, потому что ты устроил нам с Олюшкой этот спектакль!
– Я бы не стал этого делать, если бы ты разрешила мне участвовать в её жизни.
– Никита Михайлович… – примирительно говорит ему Факторович.
– С чего я должна это делать? Ты меня бросил ещё до беременности, а когда узнал, то не сделал ничего, чтобы заявить о своём праве на ребёнка. Чего ждал? Выяснял, родится ли она, будет ли здорова, верно?
– Я ничего такого не делал, а не звонил, потому что ты уехала в командировку в Австралию!
– Цель этой встречи, – повышает голос адвокат, заставляя нас прекратить перепалку, – обсудить нужды вашего ребёнка.
– Моей дочери нужно быть с матерью, – заявляю я.
– И с отцом, – упрямо добавляет Гранин, заставляя меня закатить глаза.
– И что? Ты будешь идти с работы, забирать её из детсада, а потом укладывать спать на диване в своей гостиной? Да?
– У вас в квартире нет детской? – спрашивает Никиту Факторович.
– Есть, конечно! – торопливо выпаливает Гранин и тут же осекается. – То есть… я хотел сказать, что будет.
– С каких это пор? – интересуюсь язвительно.
– Я собираюсь всё обустроить, – отвечает Никита.
– И как ты собираешься ухаживать за Олюшкой, живя один? Ты весь день на работе.
– Простите, а ваши родители помогать не могут? – спрашивает его адвокат.
– Они умерли, – признаётся Гранин.
– То есть вы живёте один?
– Да.
Лицо у Факторовича становится чуть менее оптимистичным.
– Ну, что я говорила?
– Ты тоже, между прочим, живёшь одна, – вредничает Гранин.
– Пока меня нет дома, Олюшкой занимается опытная няня.
– Я тоже в состоянии нанять няню!
Ничем этот разговор в итоге не заканчивается. Одно я понимаю: Никита объявил мне войну. Теперь уже всё серьёзно. Что ж, буду биться за свою дочь до конца.
Возвращаюсь в отделение, сразу погружаясь в работу. Смотрю снимки Елены Николаенко.
– И каков прогноз? – спрашивает она, когда вхожу в палату.
– Перелома нет.
– Это хорошо. Значит, я свободна?
– Конечно.
– Сейчас вызову такси и поскорее прочь отсюда, – смеётся Елена. – Простите, я не вас имела в виду. Просто не люблю больницы. Я ожидала, кстати, чего-то более драматичного, – она смотрит на свою кисть. – Гипса или хотя бы повязки.
– Хорошо, что всё так закончилось. У нас такое редко бывает, – говорю, а сама думаю, как бы обратиться к Елене с просьбой. Но увы. Моя природная скромность не позволяет этого сделать. Потому теперь уже бывшая пациентка покидает клинику.
Мою грусть прерывает вой сирены. «Скорая» привезла кого-то.
– Женщина, 31 год, беременная. Автотравма. Получила сильный удар сбоку. Остановка сердца 10 минут назад, интубировать не смогли.
Срочно везём её в палату, перекладываем.
– Похоже, роды начались, – замечаю я. – Артур, продолжай массаж.
Куприянов, как всегда, оказывается рядом. Нет, он определённо даёт взятки администратору, чтобы так подстроить своё расписание. Но думаю я об этом в положительном ключе. Мне приятно, что он рядом.
– Трубку восемь, – говорю медсестре. – Мне нужен центральный катетер, четыре дозы первой отрицательной. Послушай сердце плода.
– На мониторе асистолия.
– Надави на гортань, – просит Артур. – Спасибо. Я вошёл. Ампулу адреналина по трубке.
– Кровь прибыла!
– Ставь через инфузор. Я поставлю подключичку.
– Сердце плода слышно? – спрашиваю.
– Не могу найти, отвечает медсестра.
– Матери?
– Асистолия. Уже 12 минут.
– Она умерла. Надо спасать ребёнка, – принимаю непростое решение. – Мне нужен ретрактор.
– Может, всё-таки попробуем? – чуть нервно спрашивает Куприянов. Тот редкий случай, когда он не согласен со мной.
– Нет, слишком поздно.
– Катетер стоит. Переливайте кровь, – упрямится Артур. – Продолжаем непрямой массаж!
Мне ничего не остаётся, как сделать надрез на животе, вскрыть матку и извлечь малыша.
– Это девочка, – замечает кто-то.
На удивление, малышка, едва оказавшись вне тела матери, начинает двигаться и начинает плакать. Она жива и, насколько видно, здорова. А вот её мамочка…
– По-прежнему асистолия, – говорит медсестра Артуру.
– Попробуем последний раз, – упорствует он. – Продолжаем массаж. Адреналин.
Спустя четыре минуты Куприянов сдаётся и озвучивает время смерти.
Я привожу себя в порядок и возвращаюсь в кабинет. Около него меня, что удивительно, ожидает Елена Николаенко.
– Простите, что отвлекаю, – улыбается смущённо. – Я такая глупая. Оставила выписку в такси, ну или просто потеряла где-то. Мне для работы нужно. Администратор к вам отправила.
«Это мой второй шанс», – думаю, глядя на неё и приглашаю войти.
