Глава 75
– Меня сегодня с утра вызвал к себе Вежновец. Сказал, что у нас большая проблема. С тобой, – Никита то смотрит мне в лицо, то отводит взгляд. – Есть информация, якобы ты торгуешь рецептами.
Гранин останавливается, потом смотрит мне в глаза.
– Элли, это правда?
Вот уж чего не ожидала от своего бывшего, так подобного вопроса. Надо же, каков! Порываюсь ответить ему жёстко, но останавливаю себя. «Вспомни, Элли, что ты подумала, когда узнала о задержании Гранина вместе с депутатом Мураховском? То-то и оно. Не решила сразу, что Никита преступник, конечно. Однако сомнение в его честности возникло, верно? Притом очень сильное», – подумала и решила не горячиться.
– Нет, Никита Михайлович, – отвечаю официальным тоном. – Я никогда, с того дня, как стала дипломированным врачом, не занималась подобными вещами. Считаю их аморальными.
– Ну ладно, чего ты? – слабо улыбается Гранин. – Обиделась? Да брось, я просто должен был это спросить. Вежновец накрутил мозги, понимаешь?
– Известно же, кто первым на ярмарке кричит «Держи вора!»
Никита поднимает брови, глядит вопросительно.
– Ты правда так думаешь?
– Нет, – пожимаю плечами. – Просто к слову пришлось.
– Ох, Элли. Смотри, среди коллектива не ляпни. Если до Вежновца дойдёт, что ты его… Короче. Съест с потрохами и не подавится.
– Зубы обломает на корню, – отвечаю дерзко. – У тебя всё?
– Ты подумала над моим предложением? – голос Гранина становится мягким.
– Над которым? – старательно делаю вид, что забыла. Пусть не думает, будто его идея поскорее пожениться привела меня в щенячий восторг и заставила попутно забыть его самые отвратительные поступки.
– Да, ты права, – кивает Никита. – Не время сейчас. Прости.
Удивлённо поджимаю губы. Надо же! Что-то с ним и правда случилось. Процесс трансформации завершён или продолжается? А его превращение в нормального человека – уж не игра ли, целью которой заставить меня ему поверить, чтобы потом просто получить опеку над Олюшкой? А её мать в этом случае можно и в сторону задвинуть. «С него станется», – думаю, и настроение идёт на спад.
– У тебя всё? Мне нужно работать, – говорю Гранину, вставая и давая понять, что разговор окончен.
– Да, конечно. Помни, Элли: я с тобой.
Никита уходит. Долго смотрю на закрытую за ним дверь. Кто же всё-таки из нашего персонала занимался подделкой рецептов? И хорошо, если это лишь один случай. А если массовый? В таком случае жалобы скоро начнут сыпаться из разных уголков Петербурга. Поживём-увидим.
Теперь хочу проведать моего найдёныша. Осматриваю его вместе с Ириной Марковой, и в процессе, подняв рубашечку, показываю небольшой шрам:
– Ты видела вот это?
– Похоже на послеоперационный рубчик, – отвечает медсестра.
– Не бойся, мы только посмотрим, – продолжаю пальпировать мальчика.
«Ясновидящая» сидит на кровати и смотрит прямо перед собой. Но не на стену, а в… подпространство. Как будто тоже участвует, только мысленно.
– У него установлен шунт, – обнаруживаю вдруг. – Из желудочков мозга в брюшную полость. Видимо, врождённая гидроцефалия.
– Что такое шунт? – вдруг прерывает Радочинская своё молчание.
– Тонкая трубочка, которая отводит лишнюю жидкость. В данном случае из мозга.
– Вот что я чувствовала у него внутри, – с видом Ньютона, открывшего закон всемирного тяготения, заявляет Селина.
– Ирина, пожалуйста, – говорю медсестре, делая знак, чтобы закрыла штору, разделяющую палату. Пусть «экстрасенс» (или кем там она себя считает) сидит дальше и своими делами занимается, но не вмешивается в наши.
– Простите, – говорит ей Ирина, задёргивая штору.
– Ничего, – улыбается Радочинская с довольным видом. – Главное, что тайна разгадана.
– Возможно, шунт инфицирован, – делаю дальнейший прогноз. – Нужна пункция.
– Уходить, уходить, – вдруг лопочет мальчик.
Мы с коллегой улыбаемся: это первые слова, которые он произнёс за всё время нашего непродолжительного знакомства.
– Ты хочешь уйти отсюда, малыш? – улыбаюсь ему. – Потерпи немножко. Сначала нам нужно тебя вылечить.
Вызываю Машу, чтобы приготовила ребёнка к взятию пункции. Сама спешу в первую смотровую. Туда поступил 40-летний мужчина, пострадавший в перестрелке. Не знаю деталей случившегося, но, как сообщили работники «Скорой», этот тип покушался на жизнь правоохранителя. Кажется, напал с ножом, за что и получил. Увы, офицер тоже пострадал, но его отвезли в ведомственное учреждение.
– Два ранения грудной клетки слева. Полная остановка. Вошли в две вены. Был слабый пульс, он пропал, – говорит фельдшер и уходит.
– Лена, учись ставить предсердный катетер, – говорю ординатору Севастьяновой. – Набор для торакотомии.
– Асистолия!
– Я покачаю мешок, – сообщает Елена.
– Надо ввести кровь как можно быстрее, – прошу коллег. – Рёберный расширитель. Мне нужен отсос. Салфетки. Левый желудочек в клочья. Губку. Вторая пуля перебила восходящую аорту.
– Влито две дозы. По-прежнему асистолия, – докладывает медсестра.
– Посмотрим… Всё ясно. Здесь мы бессильны. Время смерти 15.10.
Мы прекращаем свои усилия. У пострадавшего не было шансов. В этот момент в палату заглядывает капитан Рубанов.
– Не выжил? – спрашивает, кивая на мужчину на столе.
– Нет. Нам сказали, что преступник ранил полицейского.
– Ему чуть задело плечо. Ничего страшного, – сообщает Илья.
– Могло быть и хуже, – пытаюсь как-то ободрить Рубанова.
Он чуть улыбается. Потом смотрит на меня.
– Вы по мою душу, верно? – спрашиваю его.
– Кто? Я? Нет, простите, – ещё шире начинает улыбаться офицер. – Просто… – и он смущённо переводит взгляд. В его глазах возникают сомнение и насторожённость, когда смотрит на умершего.
– Так это вы его застрелили? – спрашиваю капитана.
Молча кивает.
– Защищал товарища, понимаете? – то ли информирует, а скорее ищет для себя оправдания или сочувствия.
– Вы всё правильно сделали, – твёрдо заявляю Рубанову. Правда, я не в курсе деталей случившегося. Но слышала много историй, когда ещё совсем недавно наши полицейские вели себя, как примерные христиане: им по лицу кулаком, а они подставляли другую щёку. Наконец-то начали защищаться.
Мне кажется, Рубанов пришёл ещё и затем, чтобы поговорить с кем-нибудь. Потому веду его в коридор. Вижу, капитан нервничает. Наливаю ему чая.
– Тот мужчина. Он сам распорядился своей жизнью, – говорю офицеру.
– Там было ещё с десяток полицейских, – рассказывает Илья. – Моя машина оказалась ближе всех. Наверное, это случайность.
– Знаете, у меня последнее время тоже… столько всего навалилось. Только думала: почему я? За что мне одной так много? Но потом поняла: так было нужно.
– Что-то я не понимаю.
– Думаю, Бог посылает мне испытания, чтобы я поняла: дело не в том, что с нами случается. А в том, как мы с этим справляемся. У нас есть выбор: наша жизнь в наших руках.
– Вы думаете, случившемся сегодня со мной – это вроде послания?
– Возможно. Но это случилось не с вами. А для вас.
Капитан глубоко вздыхает.
– Я вас понимаю, только мне от этого не стало хорошо.
– Вот сейчас выпьете чаю, и сразу полегчает, обещаю.
Мы некоторое время сидим в тишине. Каждый думает о своём. Через несколько минут Рубанов встаёт, благодарит за моральную поддержку и уходит. Мне тоже на душе становится полегче.
Вскоре я стою в регистратуре.
– Полиция что-нибудь узнала о найдёныше? – спрашивает Артур. – Я слушал, у него шунт?
– Пока ничего. Я попросила администратора разослать всем оперирующим нейрохирургам Питера по электронной почте данные ребёнка и фотографию.
– Всем?
– Таких специалистов не так уж много, и они все есть в базе данных, к счастью, – отвечаю Куприянову. – Надеюсь, ребёнка кто-то узнает.
– Эллина Родионовна, там ваш знакомый поступил. Школьник.
Спешу в третью смотровую. Там, на койке, девятиклассник Антон Богомолов. Тот самый, который был здесь не так давно в сопровождении мамы. Теперь один. Вид у паренька жутковатый. Левая часть лица разбита – под глазом большая кровоточащая рана. Сам глаз заплыл.
– На тебя опять напали? Кто? – спрашиваю, натягивая перчатки. – Тот же самый тип, да?
– Нет, – школьник старается улыбнуться. – Я напал на него.
– Что?
– Он опять попытался отнять мои вещи. Я не мог этого так оставить.
– Почему? Что бы ты потерял? Пару сотен рублей? И ради этого…
– Вы как моя мама, – усмехается парнишка.
– Давление 128 на 74, – сообщает медсестра. – И пульс 96.
– Живот не болит? Тебя били в живот? – спрашиваю Антона.
– Нет, только по лицу.
Пока пальпирую, замечаю, как мальчик тихо стонет, когда прикасаюсь к запястью.
– Похоже, перелом Коллеса, – делаю вывод. – Нужна закрытая репозиция.
– Что это такое? – интересуется школьник.
– Первое – перелом лучевой кости предплечья вблизи запястья, приводящий к смещению лучевой кости вверх (назад) и явной деформации. Второе – сопоставление фрагментов кости после перелома для обеспечения лучшего сращения кости, – отвечаю сразу же. Закрытая, то есть без вскрытия кожного покрова.
Пальпирую дальше.
– Перелом пятой пястной кости с торсионным смещением. Что ж, могу тебя «поздравить». Ты сломал обе руки. Так. Снимки глазниц. Левой руки. Правого запястья, – это для медсестры.
– Мне сделают операцию?
– Да, вставят штифт в правую руку. Будешь ходить в гипсе. Ещё полтора месяца не сможешь сам ни одеваться, ни шнурки завязывать. Ни даже сморкаться.
– Это не ваша проблема, – недовольно бурчит Антон, слыша в моём голосе материнские нотки.
– Нет, моя. Мне теперь приходится с тобой возиться. Ну скажи, и ради чего ты всё это устроил? Ради пары сотен рублей и чтобы накостылять какому-то хулигану? – не выдерживаю и повышаю голос.
– Вы ничего не знаете! – вредничает школьник.
– Зато ты теперь узнаешь, каково это – ходить в гипсе и пропускать уроки вместо того, чтобы жить полноценной жизнью!
– Эллина Родионовна, – умиротворяющим тоном произносит медсестра.
– Что?! – набрасываюсь на неё. Та в ответ неодобрительно качает головой. Это гасит мой гнев. – Не забудьте вызвать ортопеда, – говорю ей и ухожу.
Знаю, что мальчишки в этом возрасте – агрессивные обезьяны. Но мне искренне жаль маму Антона!
Возвращаюсь в регистратуру. Там мне говорят, что пришли анализы найдёныша. К счастью, его шунт не инфицирован.
– Наверное, всё-таки флегмона? – спрашивает Ирина Маркова.
– А может, родители бросили его из-за шунта? – делаю предположение.
– Что?
– Ну… из-за того, что мальчик родился с дефектом. Что он нездоров.
– Даже думать не хочется, хотя всё бывает, – философски замечает медсестра.
После такого разговора ловлю себя на мысли, что мне снова хочется посмотреть, как там наш малыш, в которого влюбилась, кажется, уже вся женская часть коллектива. Уверена, что и мужская тоже испытывает к нему симпатию. Только не признаётся, как обычно. Мужчинам трудно проявлять эмоции. Считают это слабостью.
– Как ты тут, маленький? – вскоре сижу рядом и смотрю, как найдёныш возится с плюшевым зайчиком. – Хочешь сок? Я принесла тебе яблочный. Меня зовут Элли, а тебя как?
– Ваня, – слышу, но не от мальчика, а от Ирины Марковой, которая неслышно вошла в палату. – Иван Семичастный.
– Пришёл ответ?
– Детский нейрохирург одной из больниц узнал мальчика по фото, – сообщает медсестра. – Это он устанавливал шунт. А последний раз осматривал Ванечку два месяца назад. Он позвонил родителям.
– Они едут?
– Да, бросились со всех ног. Я говорила с его мамой. Ванечку похитили две недели назад.
– Что?!
– Кошмар, да? Няня и её дружок-алкоголик.
– Видимо, они его бросили, – делаю предположение, глядя, как Ваня тянет сок из коробочки.
– Я сообщила в полицию, – говорит Ирина.
– Правильно.
Смотрю на малыша.
– Ну вот, теперь мы знаем, кто ты, – улыбаюсь маленькому. – Сейчас приедут мама и папа, и ты поедешь домой.
– Да, – тихонько произносит мальчик.
Мы с коллегой смотрим на него и улыбаемся. Вот они, наши лучики счастья. Этот скоро снова будет освещать свой дом. Мой лучик теперь с няней, а Ирине его предстоит увидеть меньше чем через девять месяцев.
Перед тем, как отправиться домой, иду навестить Антона. Как-то не слишком хорошо мы с ним расстались прошлый раз. Испытываю угрызения совести. Накричала на парнишку.
– Ну что, твоя мама сильно разозлилась? – спрашиваю его.
– Примерно как вы.
– Значит сильно.
– Как будто я убил в себе скрипача, – хмыкает школьник.
– Смешно.
– Слышал по телевизору.
– Какой ещё телевизор? Тебе уроки делать надо, – подкалываю юного пациента.
– Ну вы точно, как моя мама, – качает головой Антон и улыбается.
– Я желаю тебе добра, – говорю уже серьёзно. – Но, наверное, мама лучше умеет тебя понимать.
– Ей главное, чтобы я вырос таким же, как она.
– Это мне знакомо. Моя семья хотела, чтобы я стала честной труженицей.
– Так вы и стали. Они, небось, на седьмом небе, – хихикает мальчик.
– Что-то типа того, – отвечаю ему.
Проходит пара минут, и Антона увозят в операционную. Надо заняться его сломанной рукой. Собираюсь домой, но перед самым уходом, когда оказываюсь около регистратуры, меня останавливает Артур.
– Элли, задержись на минутку, пожалуйста, – просит он.
– Да, слушаю.
Куприянов отводит меня в тихий уголок.
– Элли, ты не забыла о моём приглашении? Я про друзей и морскую прогулку.
– Да, я помню, только…
Поднимаю голову и оказываюсь во власти голубых глаз, смотрящих на меня с надеждой и… как-то ещё там есть чувство. Интерес? Уважение? Нет, что-то иное, но пока не могу распознать. Проходит секунда, вторая… вдруг понимаю, что не хочется говорить «нет». Совсем. Но как же снова сказать няне, что сегодня ей снова придётся задержаться у меня подольше?
– Понимаешь, у меня маленькая дочка с няней… – начинаю попытку отказаться.
– Это всего на пару часов, а потом обещаю тебя вернуть домой в целости и сохранности, – со всё той же надеждой говорит Артур.
Это всё-таки немного неправильно. Я – его непосредственный руководитель. Словно угадав эти мои мысли, Куприянов широко улыбается, и лучики морщинок появляются в уголках глаз, делая его лицо ещё добрее и даже… привлекательнее.
– Будем считать, что это не свидание, а… дружеская прогулка. Хорошо? – говорит он.
Эти слова всё решают. Я соглашаюсь, и Артур будто начинает светиться изнутри. Скороговоркой, видимо боясь, что могу передумать, говорит, когда заедет за мной и быстро уходит. Смотрю ему в спину и улыбаюсь. На душе вдруг стало так легко. К чему бы это?
