Глава 73
Вскоре мы уже в палате и осматриваем Аллу Боровикову.
– Меня сильно затошнило, я резко нажала на газ, – поясняет она.
– Приготовьте первую отрицательную на случай коллапса, – прошу медсестёр.
– Где Боря? – спрашивает пострадавшая, порываясь подняться.
– Алла, лежите спокойно, – говорю ей, аккуратно придерживая её за плечо. – Он в ординаторской, мы за ним присматриваем, не волнуйтесь.
– Кровь в печёночно-почечном кармане, – сообщает Лидия Туманова. – Наверное, удилище проткнуло печень.
– Готовим к операции.
– Это от лекарств. Ничего не могу есть. У меня цитомегалия. О, Боже…
– Что такое?
– Её снова тошнит. На бок, быстрее!
В этот момент одна из медсестёр, новенькая Ирина Маркова, вместо того чтобы продолжить помогать, вдруг резко отскакивает назад и смотрит на больную так, словно та собирается в неё выстрелить.
– Ирина, вернитесь и помогите! – требует Туманова.
Но девушка с испуганным лицом разворачивается и устремляется прочь из палаты. Да что с ней такое?! В последующие полчаса нам удаётся стабилизировать больную и срочно отвезти в операционную. Сразу после этого ищу Маркову. Она сидит в сестринской, у окна, и задумчиво смотрит на мокрый снег, который с утра сыплет со свинцового неба крупными хлопьями.
– Ирина, что с тобой? – спрашиваю девушку.
– Всё нормально. Простите, что я так… у меня неудачный день.
– По-моему, это недостаточное объяснение.
– Извините, Эллина Родионовна, мне сейчас не до этого.
– Ты беременна? – задаю вопрос в лоб. К чему ходить вокруг да около?
Маркова резко поворачивает ко мне голову.
– Кто вам сказал? – спрашивает недоверчиво. Вижу по глазам: перебирает в уме тех, кто знает и мог проболтаться.
– Сама поняла, – говорю ей спокойно. – Ты испугалась больной с цитомегаловирусной инфекцией.
– Да… Я подчинилась инстинкту самосохранения. Сама я никогда не боялась рисковать здоровьем, поэтому и стала работать в медицине. Но…
– Это совершенно естественно, – говорю коллеге. – Какой срок?
– Почти пятнадцать недель, – признаётся Маркова и чуть улыбается. Кажется, поняла, что я не собираюсь её жёстко отчитывать.
– Хорошо. Главное ничего не подхватить в первом триместре, – говорю ей. – Можешь воздержаться от лечения инфекционных больных и даже от всего, что вызывает у тебя сомнение. Остальные проблемы будем решать по мере их возникновения. Хорошо?
– Ладно.
Собираюсь уходить и слышу за спиной.
– Спасибо вам, Эллина Родионовна.
Я оборачиваюсь с улыбкой.
– Сама не так давно ходила беременная, понимаю.
Проходит ещё пара часов. За это время в операционной из тела Аллы извлекли удилище, ушили рану на печени и повреждённые мягкие ткани вокруг. «Кровопотеря небольшая», – сообщает медсестра по телефону. Ещё через час могу навестить пострадавшую в палате. Говорю ей, что мы нашли няню для Бори. Она присмотрит за мальчиком в небольшой гостинице при клинике.
– Как он там?
– Спит.
Алла улыбается.
– Спасибо.
– Вы… простите нашу медсестру, что она убежала.
– Не надо объяснять, доктор. Я понимаю. Она, конечно же, испугалась цитомегалии.
Киваю. Слышу, как рядом раздаётся короткий мелодичный сигнал.
– Это у вас?
– Да, – страдальчески произносит Алла.
Достаю из пакета с её вещами смартфон. На экране вижу уведомление о необходимости принять лекарства.
– Они у вас с собой?
– Дома.
– Я могу раздобыть их у нас, если хотите, – предлагаю.
– Не надо. Спасибо, – твёрдым голосом говорит Алла. Её лицо становится отрешённым. Куда только пропали мягкость и доверие, заметные, когда мы говорили о её сынишке.
– Эти препараты лучше принимать без пропусков, – поясняю пациентке.
– Я с ними покончила.
– Что-что?
– Перестала принимать таблетки.
– Постойте. Как это? Вирус значительно воздействует на иммунную систему в дальнейшей жизни и может быть причиной гибели.
– Да. Знаю. Но препараты превращают меня в развалину.
– Я понимаю, вы сейчас расстроены. Но если не лечиться, то…
– Знаю, что будет. Боре пять лет. Ему нужна мать. Лучше пусть у него будет здоровая мать сейчас, чем больная. Но на пару лет дольше. Хотя бы успею подготовить его к школе, отвести в первый класс. А там, как говорится, что Бог даст.
Что ж, я могла бы с ней, конечно, начать спорить. Даже пригласить психиатра, чтобы успокоил, помог разобраться. Но делать этого не стану. По глазам вижу: это решение Алла приняла не спонтанно. Не в тот момент, когда её, раненую, везли сюда вертолётом. Вывод сделан давно, а уж насколько он справедлив… не мне решать.
После этого отправляюсь на обед. Хочу спокойно посидеть в кафе неподалёку от клиники. Чтобы не видеть коллег, пациентов или кого-то ещё. Наслаждаюсь тарелкой куриного супа, салатом и даже булочкой с кофе. После иду, стараясь не наступать в лужи: снег к этому времени уже прекратился, всё начало таять и растекаться во все стороны. Неспеша иду по улице, как вдруг замечаю… малыша. Маленького мальчика лёт трёх примерно.
Он стоит на перекрёстке и ждёт, пока загорится зелёный свет. Одет он жутко неряшливо: замызганная курточка, джинсовые штанишки, почти чёрные от грязи ботиночки. На голове нелепая вязаная шапочка. Постояв с минуту и не дождавшись, пока переключится светофор, малыш поворачивает и бежит направо, вдоль домов.
Оглядываюсь и жду, что вот-вот его окликнет мама или папа. Но рядом никого нет. Прохожие идут мимо, кто-то бросает взгляд, но всем безразлична судьба маленького ребёнка. Между тем он подбегает к уличному торговцу фруктами. Я давно знаю эту пожилую женщину: она стоит тут много лет и продаёт нехитрый набор, яблоки да бананы. В полукилометре есть сетевой магазин, так она там затаривается и здесь реализует, добавив немного. Такой вот простенький бизнес. Видимо, прибавка к пенсии.
Малыш берёт банан и, пытаясь его разделать на ходу, идёт дальше. Продавщица не видела, она в тот момент отвернулась. Подхожу к ней.
– Простите, вы знаете этого мальчика? Он ваш? – спрашиваю её.
– Который? – удивляется она, увидев малыша. – Нет, не мой. Откуда он взялся?
Я не успеваю ей ответить, да и не знаю. Спешу за маленьким незнакомцем. Он останавливается около молодой пары. Двое общаются возле парадного.
– Это ваш ребёнок? – спрашиваю у них.
Ребята опускают глаза.
– Нет, – и спешно уходят.
Я присаживаюсь рядом с мальчиком на корточки. Боже, какой же он чумазый! Напоминает беспризорника, сбежавшего из детского дома.
– Привет. Где твоя мама? – спрашиваю.
Малыш молчит, теребя грязными ручонками банан.
– Всё в порядке? – подходит продавщица фруктов.
– Нет, – осматриваю ребёнка. – С ним что-то не так. У тебя ничего не болит?
На все мои вопросы он не отвечает ни слова.
– Как тебя зовут?
Снова молчание и грустный-грустный взгляд.
– Ну ничего, ничего, мы тебе поможем, – прижимаю его к себе, не боясь испачкаться. – Не бойся, всё будет хорошо.
Поднимаю его на руки и несу в клинику. Беспризорник доверчиво прижимается ко мне. Ощущаю, как под курточкой он весь дрожит.
– Ты просто нашла его? Как котёнка? – удивляется Маша, когда я зову её в смотровую.
– Он бродил по улице тут рядом. Зрачки сужены. На свет не реагирует.
– На ноге ссадина. Похоже, с нагноением, – сообщает медсестра.
– Кислородную маску. Общий анализ крови, электролиты, токсины, ЭКГ и собрать мочу.
– Думаешь, он потерялся? – спрашивает Маша.
– Или его бросили, – предполагает одна из медсестёр.
– Судя по редкому дыханию и сужению зрачков, ему могли давать сильные успокоительные. Держать наготове набор для интубации, – делаю предварительное заключение.
– Он обезвожен. Не могу найти вену, – докладывает Маша. – На кисти и локте ничего не выходит.
– В ноги нельзя, там воспаление. Вызывайте хирурга, – говорю коллегам. – Нам нужен центральный катетер.
– Дыхание стало реже. Будешь интубировать? – это Маша.
– Нет, дайте мне антидот, я введу в подъязычную вену.
Делаю инъекцию, ожидая, что маленький начнёт плакать. Но он терпеливо выносит процедуру, хотя она и неприятная: шприц тоненький, иголка крошечная, и всё-таки…
– Подай голосок, ну? Подай, – просит Маша.
Мы стоим над мальчиком, склонившись. Ждём. Секунда, другая… и неожиданно он начинает кукситься, а потом плакать. Четыре женщины радостно улыбаются. Наконец-то! Значит, лекарство подействовало. Теперь будем лечить дальше.
Проходит ещё несколько минут, малыш успокаивается. Засовывает большой палец в рот и сосёт, глядя на нас уже с некоторым интересом, а не как прежде, то есть безразлично.
– Что вызвало температуру? – в палате нам уже помогает прибывшая на вызов доктор Горчакова. Она будет ставить центральный катетер.
– Возможно, флегмона, – отвечаю ей.
– Эллина Родионовна, – от двери слышу голос администратора. – Полиция пришла, капитан Рубанов.
Он заходит, кивает мне и улыбается, как старой знакомой. Делаю то же в ответ.
– Нам нужна фотография мальчика, – просит офицер. – Для проведения разыскных мероприятий.
– Да, конечно.
Рубанов достаёт смартфон, делает несколько снимков.
– Что за родители могли выбросить ребёнка на улицу, как щенка? – спрашивает Нина Геннадьевна. Слышу в её тоне риторику. Она права. Так поступить способны лишь отбросы общества.
– Может, они и не бросали? Если наркоманы или алкоголики, могли вообще не заметить, что малыш пропал.
– Лишать таких родительских прав. Навсегда, – ворчит Горчакова. – Я выделила вену.
– Это неизвестный ребёнок? – в палату входит Артур.
– Да, – говорит Маша. – Ему примерно два года.
– Я поставила катетер. Введём струйно физраствор и антибиотик, после поставим капельницу с антидотом, – сообщает Нина Геннадьевна.
Соглашаюсь и иду на следующий вызов. Беру карточку. Антон, 15 лет, ученик 9 класса средней школы, которая неподалёку от моего дома. Иными словами, в перспективе там может учиться моя Олюшка. Интересно, что за место, как там вообще? Понимаю, что все школы в общем похожи, но ведь каждый родитель надеется на лучшее.
Рядом с парнишкой стоит мама. Довольно строгая дама лет тридцати пяти. Смотрю на её сына, и вид у него так себе, мягко говоря: рубашка на груди забрызгана кровью. На лице травм не видно. Здороваюсь, надеваю перчатки.
– Это один соседский хулиган сделал, я уже написала на него заявление в полицию, – начинает мама. – Жаль, что тебе приходится ходит с ним в школу!
– Мама, не мешай доктору работать, – по-взрослому осаживает её сын.
– Расскажи, что случилось? – спрашиваю его.
– Меня побили и кошелёк отобрали.
– Следи за пальцем, – делаю пальценосовую пробу, проверяя наличие мозжечковой патологии. Её, к счастью, нет. Значит, мальчику просто разбили нос и губу (отсюда кровь на рубашке). Это же подтверждает осмотр отоскопом.
– Снимки черепа? – спрашивает медсестра.
– Да. Проверим, нет ли перелома глазницы, – говорю ей.
Когда пальпирую синяк возле левого глаза, парень морщится. То же, когда прикасаюсь к его носу. Он не сломан.
– А если есть перелом, что делать? – спрашивает мать. Вид у неё очень боевой. Того и гляди, сейчас поедет куда-то, найдёт обидчика сына и расколошматит ему физиономию.
– Приложить лёд, спать на высокой подушке, – отвечаю спокойно. – После рентгена решим насчёт антибиотика.
Иду проведать найдёныша. В палате, рассчитанной на двоих (детской у нас, к сожалению, ещё нет, поскольку главврач Вежновец отказался подписывать заявку на финансирование), двое: сам мальчик и женщина лет 50-ти. Подхожу к мальчику, который с удовольствием лежит в обнимку с плюшевым мишкой – его принесли из педиатрии.
– Около ультразвука я видела мужчину. Думаю, сегодня он расстанется с желчным пузырём, – говорит пациентка, пока медсестра помогает ей облачиться в домашний халат. Больничный ей не пришёлся по вкусу, видимо.
– Такой высокий, рыжий? – интересуется медик.
– Он самый.
– Вы правы. Его привезли на операцию, – удивлённо замечает медсестра.
– Какой милый малыш, – женщина смотрит на беспризорника. – Он не будет плакать.
Мне кажется, что это вопрос.
– Не волнуйтесь, он будет лежать тихо. Он молчаливый, – спешу ей сообщить. Знаю, что есть пациенты, не выносящие детского общества.
– Я и не волнуюсь, – говорит женщина. – Он и не собирается плакать.
Да откуда столько уверенности?
– Доктор Печерская, разрешите вам представить. Это Селина Радочинская, поступила с подозрением на аппендицит. Она медицинская ясновидящая.
– Кто?
– Я могу сказать, что происходит с человеком внутри, – улыбается Селина. – Я некто вроде экстрасенса. Но не предсказываю, а просто чувствую, что есть сейчас. Это началось в детстве и так и не прошло.
– Но про себя вы сказать не можете, есть аппендицит или нет? – спрашиваю с иронией.
– Я не могу никого вылечить, – улыбается Радочинская, заметив мою эмоцию. Видимо, привыкла к такому отношению. – Кстати, у вас всё хорошо, – вдруг говорит, глянув на меня.
– Что хорошо?
– Вы кормите грудью. Правильно делаете.
У меня приоткрывается рот. Осматриваю себя сверху. Как она догадалась? Но этому должно быть рациональное объяснение. Подзываю медсестру и спрашиваю тихонечко:
– Вы вызвали психиатра?
– Да, – так же тихо отвечает она.
– Он многое пережил, – произносит Радочинская, переведя взгляд на малыша.
– Да. Потерялся, бродил сам по себе по улицам…
– Он не потерялся. Он нашёлся.
Да, с этой дамой могут быть проблемы.
Возвращаюсь в кабинет. Звонок нарушает моё короткое уединение.
– Эллина Родионовна, у нас проблема, – в трубке звучит голос начальника службы безопасности.
– Что случилось?
– Не телефонный разговор. Можно к вам зайти?
– Да, конечно.
– Буду через пять минут.
Успеваю только выпить немного кофе, как Аристарх Всеволодович Грозовой сидит напротив. Лицо напряжённое.
– Что такое?
– Простите, что принёс неприятное известие. Но лучше я вам скажу, по-свойски, так сказать…
– Да что произошло? – начинаю нервничать.
– Поступила информация, что вы используете своё служебное положение.
– Я? Каким же образом? К распределению финансирования отношение имею самое опосредованное, как член бюджетной комиссии. Материально-технические средства не закупаю и распределяю…
– Есть информация, что вы торгуете наркосодержащими препаратами.
Я смотрю на Грозового. Это что, шутка такая? Увы, он абсолютно серьёзен.