Глава 71
– Аристарх Всеволодович, подойдите, пожалуйста, – прошу начальника службы безопасности. – Можете объяснить, что тут происходит?
Грозовой оказывается рядом. Внимательно глядит на экран. Потом ставит запись в начало, пересматривает. Затем уверенно произносит:
– Автоподстава, вот как это называется.
– Вы уверены?
– Безусловно. Прекрасно видно, как вот эта барышня выжидает удобный момент, чтобы броситься на капот автомобиля. Видите, вот тут заметно, как она сделала движение ногой, чтобы вовремя оттолкнуться? Как профессиональный спортсмен на старте. Да, грамотно сработано.
Я сижу, погружённая в свои мысли. Увиденное на экране меня шокировало. Зачем сестре Бориса понадобилось поступать столь подлым образом?! Да ещё не с кем-нибудь, а моим родным братом? Предположим, она не знала, кем Дима мне приходится. Просто выждала удобный момент, чтобы воплотить свой коварный замысел.
Но зачем?!
– Как вы думаете, Аристарх Всеволодович, для чего люди так делают? – спрашиваю, совершенно сбитая с толку.
– Уверен, ради шантажа. Зачем же ещё? Наезд на пешехода – серьёзное правонарушение. Там административным штрафом едва ли отделаешься. Скорее, уголовное наказание. Полагаю, юристы вам точнее скажут. Простите, доктор Печерская. А эта девушка, случайно, не та ли новая практикантка в вашем отделении?
Смотрю на Грозового несколько секунд, потом говорю:
– Я вам больше скажу, Аристарх Всеволодович. Точнее, признаюсь: водитель машины – мой родной брат, и после происшествия «пострадавшая» потребовала с него сто тысяч рублей. За моральную компенсацию.
– Как это потребовала? Разве был суд? Но запись сделана…
– Нет, неофициальным порядком потребовала, – вздыхаю огорчённо.
– В таком случае ваш брат должен знать, что связался с мошенницей. Полагаю, его надо предупредить, – говорит Грозовой.
– Конечно, конечно, мы всё сделаем, – говорю ему, потом прошу оставить наш разговор в тайне, и чтобы тот айтишник не распространялся. Аристарх Всеволодович даёт слово офицера, и я ухожу. Пока еду в лифте, смотрю на часы, а потом звоню Диме и говорю:
– В твоём «деле» возникли новые обстоятельства.
– Мне надо срочно приехать в Питер? – нервно интересуется он.
– Пока нет, я сама всем займусь. Оставайся дома, с семьёй. Позвоню, если что-то изменится. Не волнуйся, всё будет хорошо.
Отключаюсь и уверена: до моего следующего звонка Дима будет весь, как на иголках. Что ж, в какой-то степени он это заслужил. Нечего было налево ходить.
Проходит час, и вот я уже в операционной. Наблюдаю, как Заславский вместе с ассистентом делает операцию той пострадавшей в аварии девочке, Нелли.
– Выделим отросток и дугу, – произносит Валерьян Эдуардович.
– Острый обломок погружён в спинной мозг, – сообщает его коллега.
– Понятно, почему у неё ноги отнялись. Удалим осколок. Элли, – Заславский неожиданно обращается ко мне, – как насчёт перейти к нам?
Вопрос застаёт меня врасплох.
– К вам это куда?
– Мне тут предложили возглавить одну частную клинику. Зарплата в несколько раз больше, бумажной волокиты никакой, да ещё бонусы и плюшки в виде бесплатного отдыха на Карибах или где пожелаю. Вот я и подумал, что лучшей заменой мне в должности заведующего хирургией будешь ты. Если я соглашусь, конечно.
– Так вы ещё не сказали «да»?
– Я думаю. Ну, что скажешь?
– Хотите, чтобы я оставила отделение неотложной помощи? – мы перебрасываемся вопросами, как теннисисты мячиком.
– Ну а что там интересного? Сплошные проблемы. Зато посмотри, как здесь хорошо. Зарплата больше, интересные операции, а в перспективе сможешь, как ты и хотела когда-то, стать детским хирургом-кардиологом, – рассуждает Заславский, продолжая операцию.
– Обломок засел глубоко, – недовольно ворчит ассистент, прерывая нашу беседу.
– Осторожно, – отвечает ему Валерьян Эдуардович. – Здесь ошибаться нельзя.
В кармане начинает вибрировать телефон. Звонят из моего отделения.
– Я подумаю над вашим предложением, – говорю Заславскому и выхожу.
Конечно, оно весьма заманчивое. Хирурги – высшая каста в медицине. Некто вроде полубогов, их имена помнят, о них легенды слагают. Их именами называют клиники. А кто помнит тех, кто работал, как я? Если хирургов считают мастерами высшего класса, то мы для большинства граждан – простые подмастерья. Кто знает имена помощников Микеланджело, когда он создавал своего Давида? Многие скажут: вся слава лишь ему! Да, но в одиночку едва ли даже такой великий скульптор сумел бы обработать эту глыбу из мрамора. Увы, но подмастерья навсегда позабыты. Как и всегда, впрочем. И напрасно. Порой сначала мы, по локоть в крови, спасаем жизни, чтобы потом хирурги продолжили нами начатое.
«Разворчалась, как старая бабка!» – ругаю себя, когда лифт доезжает.
Вижу Андрея Потапова. Он стоит у двери палаты, в которой лежит его друг, Тимофей Догилев. Подхожу, и парень спрашивает:
– Тебе надо лежать.
– Он умрёт, да?
– Пока рано говорить. Пожалуйста, возвращайся на место.
Парень послушно идёт в свою палату, садится.
– Я осмотрю повязки, – говорю ему. – На снимке видно, что у тебя перелом ребра. Оно поболит несколько недель. Но срастётся само. Ты поступил очень храбро, вытащив своего друга.
– А что толку? – с горечью спрашивает Андрей.
– Мы делаем всё возможное.
– У меня взяли кровь. Они думают, что я был пьяный?
– Алкоголь в твоей крови 0,09%.
– Это много или мало?
– Предельно допустимый уровень – ноль процентов, мы не в Европе и не в Америке, – отвечаю ему голосом строгой учительницы.
Подбородок у Андрея начинает дрожать. Он куксится, готовый вот-вот заплакать:
– Я не хотел, чтобы так вышло!
Шмыгает носом.
– Будет сильно болеть, скажи мне.
– О, Господи! – в палату вбегает испуганная пара. Понимаю: это родители.
– Андрюшенька, сынок, что с тобой?! – бросается мать к сыну. – Он поправится?! – спрашивает меня.
– Ничего, мама, я в порядке, – парень старается держаться.
– Что случилось, сыночек?
– Это всё из-за музыки… я потянулся поменять трек… и разбил машину, – плаксиво отвечает Андрей.
Оставляю его с родителями, пусть утешат своё чадо. Да, и в 18 можно становиться ребёнком, когда попал в такую тяжёлую ситуацию. Иду проведать, как там Тёма Догилев. Медсестра мне сообщает, что дела его идут всё хуже: оксигенация падает, 93% на 15 литрах.
– Дыхательные пути обожжены? – уточняю.
– Да, волоски в носу обгорели, возможен отёк гортани.
– Что слышно из ожогового отделения?
– Пока места нет, но, вероятно, сегодня к вечеру появится.
– Надо интубировать, пока не поздно, – говорю, когда подходит Лидия Туманова.
– Я хотела дождаться родителей, – отвечает она.
– Они выехали полчаса назад, – докладывает медсестра.
– Только не доводи до трахеостомии, – рекомендую Тумановой. Впрочем, можно было бы этого и не делать. Она сама прекрасно всё понимает.
– А что, если мы не дозвонимся до его родителей? – это спрашивает Денис, стоящий неподалёку. Он слышал, о чём говорили старшие врачи.
– Мы интубируем его, и мальчик умрёт в ожоговом отделении в течение недели, – отвечаю с грустью. – Сейчас они хоть могут попрощаться со своим сыном.
Проходит ещё полтора часа. Кислород в крови Тёмы снизился до 92%. Встаю рядом с парнем. Он смотрит в потолок. Лицо закрывает маска. Спрашивать, как он себя чувствует, бессмысленно. Потому говорю, что нам придётся вставить ему в горло трубку, чтобы легче было дышать.
– Ты можешь говорить?
Кивает.
– Мы дозвонились твоим родителям. Они в машине, едут сюда. Поговори с ними, пока ты без трубки.
– Это надолго?
– Они приедут минут через 45, но мы не можем столько ждать.
– Нет, я про другое. Долго у меня будет эта трубка?
– Несколько дней, – отвечаю, стараясь вложить в свой голос нотки уверенности. – А сейчас я могу соединить тебя с мамой. Она дозвонилась до нас. Хорошо?
Несколько коротких отрывистых кивков.
Снимаю трубку с висящего на стене аппарата. Прикладываю осторожно к голове Тёмы.
– Привет… Я сам не могу поверить, – произносит он отрывисто. – Тебе врач сказала? Да… дело плохо. Наверное, я этим летом не смогу… с папой поехать на Ладогу. Не знаю. Говорят, ей делают операцию. Мне пока ничего не сказали… Мне тут вставят какую-то трубку, так что я не смогу говорить с вами несколько дней. Ладно… увидимся, когда приедете… Мамочка… ты не волнуйся. Я в порядке… ну, почти. Я тебя тоже люблю. Я тебя люблю.
– Кислород 89, – произносит медсестра.
– Приготовьте ларингоскоп и трубку номер восемь, – говорю ей.
Разговор на этом прекращается. По лицу Тёмы, на котором живого места нет, текут слёзы. Он очень сильный, этот юноша. Сдерживался до последнего, и дал волю чувствам лишь после того, как попрощался.
– Тёма, ты сейчас заснёшь. А когда проснёшься, специальный аппарат будет помогать тебе дышать, – говорю ему. Интубирую больного и оставляю с медсестрой.
Иду в регистратуру, хотя хочется прыгнуть в машину, уехать отсюда куда-нибудь далеко-далеко, на берег Финского залива и там, глядя на холодное Балтийское море, реветь так долго, пока солёная жидкость в организме не кончится. Но надо работать.
– Эллина Родионовна, вам послание, – говорит Дина Хворова. – Кто-то принёс и оставил, я не заметила.
Она протягивает мне конверт. Раскрываю, внутри сложенный лист бумаги. На нём корявыми буквами (очевидно, левой рукой кто-то старался) написано, читаю вслух:
– Спасибо, что подлатали Анну.
– Кто такая Анна? – спрашивает Хворова.
Начинаю улыбаться. Ба, да это же та самая «секретная девушка», которую привозили мнимые сотрудники ФСБ! Раскрываю конверт дальше. Ого! Внутри лежат десять купюр по 5000.
– Гуляем? – спрашивает Артур, который в это время стоит рядом и возится с карточками. Он высокий, заглянул мне за плечо.
Закрываю конверт. Говорю Хворовой, чтобы позвонила в управление ФСБ Николаю Малахитову.
– Пусть пришлёт кого-нибудь и заберут это «послание»,
– А деньги? – с улыбкой интересуется Куприянов.
– Всё заберут.
– Правильно. Нехорошо обманывать правоохранительные органы, – говорит он полушутя.
– Здравствуйте, наша фамилия Догилевы, наши сын и дочь попали в аварию, – к окну регистратуры подходят мужчина и женщина. Бледные, измученные, встревоженные.
Выхожу, представляюсь и говорю, что мы принимали обоих ребят в нашем отделении.
– Где они? – спрашивает отец.
– Нелли сделали операцию. У неё в спинном мозге застрял обломок позвонка.
– Но она выздоровеет? – спрашивает мать.
– Не исключено, что будет парализована ниже пояса.
– А-а-а, – женщина от ужаса широко раскрывает рот. – Боже…
– Тимофей получил ожоги третьей степени на большей части тела.
– Третьей степени? – уточняет отец.
– Всего их четыре, первая – самая лёгкая, – поясняю. – Его перевели в ожоговое отделение. Там делают всё возможное, чтобы облегчить ему страдания. Но я должна сказать вам, что при таких ожогах вероятность выжить очень мала.
Женщина начинает плакать, хотя и пытается сдерживаться. Её муж не даёт волю эмоциям, но и у него желваки ходят на скулах, а губы сжаты так крепко, что побелели.
– Он умрёт? – спрашивает меня.
– Вероятность выживания 20%.
– Боже, нет! Господи! – у матери начинается истерика. Отец мальчика стоит, и по его застывшему лицу начинают течь слёзы.
Мне ничего иного не остаётся, как попытаться успокоить несчастную женщину. Зову медсестру, чтобы ей дали успокоительное. Потом безутешные родители садятся в коридоре, чтобы прийти в себя. Я же иду проведать их дочь. Надо узнать, сможет ли она повидаться с мамой и папой.
– Ты не спишь? – сращиваю девушку.
Она поворачивает голову и смотрит на меня непонимающе.
– Где я?
– В послеоперационной палате. Мы сделали тебе операцию на позвоночнике, ты попала в аварию, помнишь?
Нелли качает головой.
– Я думала, это сон.
– Проведу небольшой тест, хорошо?
– Да.
– Скажи, когда что-то почувствуешь, – снимаю простыню с её ног. Прикладываю к ступне колесо Вартенберга и веду им по голени к колену. До бедра. – Нелли? Ты меня слышишь?
– Да.
Колесо оказывается в районе паха.
– Чувствую! – резко говорит девушка. – Что это значит?!
– Не хуже, не лучше, – отвечаю ей. Проверка болевой чувствительности провалилась. – Теперь проверим твой большой палец. Пошевели им, хорошо?
Девушка кивает и видно, что пытается, но… увы.
– Двигается? – спрашивает с надеждой.
– Будем наблюдать, – отвечаю уклончиво. – Сначала должен пройти отёк.
Я ухожу, поскольку нечем порадовать девочку. Вероятно, оставшуюся жизнь, несмотря на старания хирургов, она проведёт в инвалидном кресле. Потом спускаюсь, после отвожу родителей Тёмы и Нелли сначала в ожоговое отделение. Туда их проведёт медсестра. У меня нет больше моральных сил смотреть на страдания этой семьи. Да и рабочий день мой закончился. Есть время, чтобы вернуться домой, проведать Олюшку, а в восемь часов надо быть в условленном месте и встретиться там с шантажисткой Майей.
Пока еду, думаю о том, кого бы позвать с собой. В одиночку боязно. Да, у меня есть неопровержимый аргумент – видеозапись в телефоне, на которой видна проделка Майи. Но кто поддержит? Дима сразу отпадает. Это будет страшный скандал, да он и не успеет из Великого Новгорода. Рассуждаю дальше. Сначала хочу, чтобы рядом был Борис. Но его телефон оказался отключён. Позвонила в его компанию, там привычно ответили: генеральный директор в командировке, в Москве.
Потом была мысль позвать Грозового. Он мужчина представительный, сильный, но… Я и так уже втянула его в то, что ему знать, в общем-то, не обязательно. У него своя работа, и где гарантия, что завтра он не сообщит обо всём Вежновцу? Не потому, что подлый, а поскольку это его обязанность – следить за безопасностью клиники. А тут одного из ведущих специалистов шантажирует практикантка. Дело явно нечистое. Надежда на то, что Аристарх Всеволодович придержит доклад или вообще его не сделает.
Дальше собираюсь позвать Артура. Но увы, его смена закончилась раньше, он уже уехал, а дёргать человека из дома, вмешивая в свои дела… Как-то неправильно. Да, он симпатичен мне, но мы же просто коллеги. Наконец, приходит на ум позвонить полковнику Алексею Ивановичу, и в этот самый момент понимаю: приехала. Ставлю машину на парковочное место, выхожу…
– Добрый вечер, Элли, – опять этот знакомый до боли голос.
Оборачиваюсь, там Никита Гранин. С букетом алых роз. Протягивает их мне, берёт сумку с продуктами, купленными мной по дороге.
– Пошли, – говорит так, словно он мой муж.
– Куда? – спрашиваю, по какой-то непонятной мне и глупой причине обхватывая букет обеими руками.
– Домой, конечно.
– Нет, – резко отвечаю.
Гранин качает устало головой.
– Если ты не хочешь, чтобы я увидел Олюшку, то и не надо. Я просто приехал подарить тебе цветы и помогу вот, – он поднял пакет, – донести.
– Больше ничего? – спрашиваю, прищурившись.
– Ни-че-го, – серьёзно отвечает Гранин.
Тут я понимаю, кто сегодня составит мне компанию в непростом деле.