Верочку Люба все же оставила у Маши, хоть и боязно было оставлять малышку с чужими людьми.
— Не бойся. Они ее не обидят, — успокаивала ее баба Надя.
— Ты с Макаровной будь осторожна, у нее не только глаз плохой, но и язык поганый. Дулю скрути в кармане, так и держи ее все время, пока мы с тобой не уйдем.
— Как же я вашу Наталью осматривать буду с дулей в кармане? — спросила Люба. — Так и если ваша Макаровна такая противная, зачем она у лежачей дежурит?
— У нас так положено. Да и скандал будет, если ей в этом отказать.
— Как скандал? Человека не будут напрягать с уходом за больной, а она еще и ругаться будет? — удивилась Люба.
— Не участвуешь в жизни деревни, не жди, что она будет участвовать в твоей, — усмехнулась баба Надя. — А обособленно у нас очень сложно жить. Даже городские в скором времени это понимают.
— У вас есть еще и городские?
— Ага. Муж с женой. Оба на пенсии. Приехали к нам свой век коротать. Он пасекой занялся, а она интересные штуки из макраме плетет и по хозяйству хлопочет. Хорошие люди.
— Ясно, — вздохнула Люба.
— Погодь, — остановилась бабушка, — у меня кое-что есть, от дурного глаза помогает.
Она сунула в карман руку и вытащила связку английских булавок.
— Не боись, они новые. Сама я их не носила, как-то в город ездила, купила и в приличном тулупе забыла. Вот и пригодились.
Баба Надя ловко прикрепила булавку к Любиному пуховику.
— Все зло убери, от злого глаза отврати, от порчи и сглаза Любу защити, да будет так, слово мое — закон, — прошептала бабулька, — давай еще на край кофты застегнем.
— Если вам от этого легче станет, то я согласна, — со смехом сказала Люба.
— Ты не зубоскаль, а смотри и запоминай, — проворчала баба Надя.
— Хорошо.
Люба расстегнула пуховик, и бабушка прикрепила к кофте булавку с тем же шепотком.
Они дошли до небольшого крепкого домика с резными ставнями. Их встретила крикливая маленькая собачонка.
— Уйди, Тузик, это свои, — сказала ему баба Надя. — Будешь плохо себя вести, не принесу тебе больше вкусных косточек.
Тот сразу кинулся ластиться и поскуливать.
— Смотри, собака, а всё понимает, — покачала головой бабушка.
Они вошли в темные, затхлые сени. Люба собралась разуваться, как баба Надя ее остановила.
— Не надо туточки одежду оставлять. У нее михрютка живет, вещи портит и пачкает, — сказала она.
— Ясно, — вздохнула Люба. — Не дадим ему наши вещи испортить, — с улыбкой произнесла она.
— Ну тебя.
В коридоре споткнулись об чью-то разбросанную обувь.
— Опять Макаровна чудит, — проворчала баба Надя. — Вешай вон туда свою одежду.
Из комнаты доносились слова молитвы. Старушка поморщилась, как от зубной боли. Они с Любой вошли в комнату. На кровати лежала худая, изможденная старуха с чернотой вокруг глаз и с ужасом смотрела на бабку в цветастом платке, которая раскачивалась и читала какую-то молитву.
— Макаровна, ты опять за свое? — сердито тронула ее за плечо баба Надя.
Любе показалось, что бабка подскочила и кинулась куда-то в угол. Она даже проследила взглядом за ней, пока та не исчезла в темноте. Однако Макаровна продолжала сидеть на своем месте. Она сердито смотрела то на Любу, то на бабу Надю.
— Чертовщина какая-то, — передернула плечами Люба. — Вот же привидится всякое. Это, наверно, от недостатка кислорода.
Опять глянула в угол. Ей показалось, что кто-то оттуда на нее смотрит и улыбается. Пока старухи ругались, Люба распахнула все темные шторы и открыла форточку. В комнату ворвался свежий воздух, а темный жуткий угол осветили лучи солнца.
— Так-то лучше, — вздохнула она.
— Ты чего это тут понаделала? — кинулась к Любе Макаровна. — Я свечи жгу, а она воздух портит.
— Ты сама некрещеная, и Наташа тоже некрещеная. Ты зачем богохульствуешь? Чего читаешь непонятные молитвы? Где ты их взяла? - подбоченилась баба Надя.
— Я ее душу отмаливаю, — взвилась Макаровна.
— Свою отмаливай, а в чужую не лезь, — зло ответила баба Надя.
— Я ей помочь хочу.
— Начни с себя. Сначала себе помоги, ишь какие все умные пошли, сами сидят в навозе, а другим помогать лезут.
Люба села рядом с бабушкой Натальей, взяла ее за руку, чтобы посчитать пульс. В голове вдруг пронеслось: «Я жить не хочу. Пусть эти вороны замолкнут. Сил нет, еще их слушать». Люба с удивлением посмотрела на Наталью, та тяжело вздохнула.
— Если хотите ругаться, то делайте это на улице, — сердито сказала Люба. — Вы мне мешаете.
— Ишь какая у тебя внучка с характером, никакого уважения к старшим, — прошипела Макаровна и выскочила из комнаты.
— Вся в меня пошла, — фыркнула баба Надя и вышла следом за старухой.
Следом за ними вылетела тень из самого темного угла.
Люба осмотрела Наталью, проверила все рефлексы, перебрала баночки и блистеры с лекарством на тумбочке.
— Надо вас все же в город отправить, — сказала она. — Хоть рядом с родными будете, а не в окружении странных старушек.
Она вышла из комнаты и прошла в кухню. За столом сидели Макаровна и баба Надя и молча пили чай, свербя друг друга злым взглядом.
— Что скажешь? — спросила баба Надя.
— В город ей надо, пусть последние дни с родными проведет, — сказала Люба.
— А я тебе говорила, а ты никого слушать не хочешь. Привыкла, что все делают по-твоему. Тоже мне большуха нашлась, — принялась тараторить Макаровна.
— Захлопни варежку, — прикрикнула на нее баба Надя. — Я большуха и есть. Пока жива, ей и останусь.
Она о чем-то задумалась.
— Ты ничего делать не будешь больше? — спросила она Любу.
— А чего там делать? Я не врач. Так посмотрела, бабушка чистенькая, пролежней нет, не голодает, давление нормальное, пульс тоже, болячек и отеков нет. Гимнастика и прочее физиолечение — это не ко мне, это к специалистам. Еще бы днем от солнца ее не прятать, да комнату периодически проветривать. А в остальном я мнение свое высказала.
— Тогда идем, — встала баба Надя. — А ты, — повернулась она к Макаровне, — не смей больше ничего такого читать, сама не знаешь, чего несешь, только хуже делаешь.
— Без тебя разберусь.
— Я тогда тебя побью, — пригрозила баба Надя.
Макаровна сердито посмотрела на огромную фигуру, которая над ней нависала.
— Нечего меня пугать, пуганые, — проворчала она.
Баба Надя сунула ей в нос кулак.
— Поняла?
— Угу, иди, иди уже, легкого тебе пути и спокойной дороги.
— При себе оставь свои пожелания.
Люба не стала слушать, как бранятся старушки, а направилась в коридор. Она натянула на себя пуховик, надела сапоги и шапку и вышла в сени, а затем во двор. Там она втянула в себя чистый морозный воздух. Следом за ней выскочила баба Надя.
— Ты видела эту самовольницу, нет, ты видела? — возмущалась она.
— Ну видела, и что? Читает она свои молитвы, ну и пусть читает. Что вы так на нее взъелись?
— Если бы ты присмотрелась, да прислушалась, то поняла бы, что не во благо все идет, а во вред. Что это совсем не то, о чем ты думаешь.
— Ненастоящие, что ли, молитвы?
— Ну, как тебе сказать, рабочие точно, но вот во вред они идут нашей Наташе.
— Макаровна чернокнижница?
— Что-то типа того, — кивнула баба Надя.
— А вы правда ее побьете, если она продолжит? - с удивлением спросила Люба.
— По настроению.
— Я вас боюсь.
— Не бойся, девка, тебе я вредить не стану. У тебя душа добрая и чуткая. Позвоню я сегодня Наташиной дочери, пусть ее забирает, — вздохнула баба Надя.
Они направились за Верочкой в дом мельника.
Автор Потапова Евгения