Глава 61
Но на следующее утро Гранин, к моему большому облегчению, в отделении неотложной помощи не появляется. Я понимаю, что это затишье перед бурей, и он рано или поздно спустится с высоты своего административного положения к нам, грешным. Но тешу себя надеждой, что случится это нескоро. Да и что ему тут делать? Марина Арнольдовна, к примеру, приходила раз в пару месяцев. Хорошо, если Никита переймёт эту традицию. А уж так редко я как-нибудь смогу его вытерпеть.
Слишком долго рассуждать о перспективах общения с бывшим не получается, к счастью. Вчера поступила старушка 83-х лет. Её принял Данила, но недавно его смена закончилась, и пациентка досталась мне. Обращаюсь к ней, а она смотрит на меня и… ни слова не понимает. Я же по наивности своей сперва решила, что женщина из Средней Азии. Оказалось, немного дальше – китаянка. Самая настоящая, и по-русски ни слова не знает. Вызываю медсестру, и та мне рассказывает: бабулю вчера привезли сын с невесткой. Они с утра здесь, но пока вышли куда-то.
– Нашли время, – ворчу недовольно. Старушка продолжает меня о чём-то спрашивать, жестикулирует сухонькими руками, а я ну ничегошеньки не могу понять. Мне остаётся только повторять. – Госпожа Цзян, всё будет в порядке. Мы отвезём вас в палату.
Надеюсь, она хотя бы имя своё понимает. Ой… или это фамилия? По документам – Цзян Цин. Так, у китайцев сначала фамилия, потом имя. Как в случае с Мао Цзэдуном. Я, пока в школе училась, была уверена: Мао – это имя. Оказалось, наоборот.
– Всё нормально? – в палату быстро входит хорошо одетый мужчина. Рядом с ним женщина, и я догадываюсь: сын старушки и его жена. Он обращается к матери, что-то быстро лопочут на китайском. – У неё опять были судороги, – переводит мне.
– Всё в порядке, – отвечаю им. – Ей сделали компьютерную томографию. Если можно, будьте рядом. Я не говорю по-китайски, а переводчика так рано найти трудно.
– Мы вышли купить… – женщина произносит какое-то незнакомое слово и достаёт из цветастой, расписанной золотыми драконами коробочки нечто напоминающее конфету.
– Что это такое?
– От желудка, – поясняет она.
– Не нужно вашей свекрови сейчас это давать, – замечаю я.
– Это травы, ей станет легче, – упрямится китаянка.
– Простите, но здесь действуют законы Российской Федерации в части здравоохранения, поэтому я делаю назначения, как лечащий врач, – настаиваю. – Понимаете?
Смотрят оба недоверчиво. Но соглашаются.
В этот момент входит медсестра, отдаёт мне результаты МРТ. Смотрю их…
– Господа, боюсь, новости плохие, – приходится огорчить пару. Вернее, уже трио, поскольку к ним присоединилась внучка.
– У вашей матери запущенное онкологическое заболевание, – говорю прямо. – Отсюда и судороги.
– Боже мой… – выдыхает внучка, девушка лет 19-ти.
– Я понимаю, как вам тяжело это слышать.
– Мы знаем о раке уже год, – отвечает мужчина. Его дочь быстро поворачивает голову к отцу и смотрит недоумённо.
– Почему вы мне не сказали?
– Ты была в университете, – отвечает мать.
– Не могли позвонить?
– Вы можете выйти в кафетерий и поговорить, – предлагаю семье Цзян. Увы, меня никто не слышит.
– Мы не хотели тебя огорчать, дочка, – произносит отец.
– Но получилось ещё хуже! – возмущается девушка.
– Поговорите, а потом я приду. Обсудим результаты с вашей мамой, – предлагаю снова и хочу уйти, но глава семейства меня останавливает.
– Это ни к чему.
Смотрю на него вопросительно.
– Моя мама не знает о болезни.
– Вы ей не сказали?! – снова поражается дочь.
– И не скажем, –резко отвечает ей мать.
– О, Боже, – девушка резко разворачивается и уходит.
– Госпоже Цзян надо показаться онкологу и пройти лечение, – говорю я. – Не понимаю, зачем вы так поступаете.
– Это сразит её наповал, – отвечает мужчина. – И она только быстрее умрёт.
– Облучение облегчит ей жизнь и прекратит судороги, – пытаюсь достучаться до упрямцев. – Она должно знать!
– Мы ей не скажем и вас просим не говорить, – отвечает глава семьи. – Вы действительно не понимаете, доктор Печерская. – Пошли, – он берёт жену за руку и уводит. Остаюсь в полном недоумении. Зачем они так поступают с несчастной старушкой? Вообще-то, по закону, я должна ей сказать о диагнозе. Но сделать этого не могу – пациентка не понимает по-русски.
В растерянности выхожу на улицу. Идёт небольшой снежок, лёгкий морозец. Ничего, сейчас отсужу голову… вижу в сторонке ту девушку, дочь семейства Цзян. Она сидит на лавочке, понурившись, смотрит на свои сапожки. Подхожу, сажусь рядом, отряхнув снег.
– Не выношу, когда они себя так ведут, – замечает девушка.
– Как?
– Консервативно, мягко выражаясь… – некоторое время молчим, потом она спрашивает. – Каков прогноз?
– У неё четвертая стадия, – отвечаю. – Это значит, что госпоже Цзян осталось несколько месяцев.
– Если бы они сказали мне, я провела бы с ней больше времени, – грустно произносит девушка. – Вы что-то говорили о лечении?
– Ей показаны определённые процедуры. Но как её лечить, не сообщив?
– Родители думают, что если бабушка узнает о болезни, то страшно расстроится, и ей станет хуже, – рассуждает студентка.
– А вы как считаете? Думаете, она должна знать?
Девушка смотрит на меня немного гневно.
– Она сильная женщина! Родилась в 1940 году в Нанкине, спустя три года после того, как японские войска устроили там геноцид нашего народа, – рассказывает студентка. – Представляете, что там творилось тогда? Но она выжила. И теперь будет бороться.
В глазах моей собеседницы столько уверенности, что я невольно заражаюсь этим чувством. Потом возвращаюсь в отделение, надо проведать вчерашнего богатыря. Ночь он провёл хорошо, колено не слишком доставало, а теперь необходимо сделать рентген. И кто же об этом мне сообщает? Майя, сестра Бориса! Вьётся около Святослава, словно пчела вокруг мёда. Кокетничает, улыбается. Не могу понять: что не так с этой девушкой? Она уже успела доктору Лебедеву голову вскружить, теперь вот за пациента принялась.
– Майя, почему вы сами везёте пациента на рентген? – спрашиваю, пока она помогает Святославу пересесть на кресло-каталку.
– У медсестёр запарка, я решила помочь, – улыбается она.
Молча смотрю, как Майя везёт пациента по коридору, а сама восхищённо говорит ему, что обожает, когда у мужчин такие широкие плечи.
– Она странная, тебе не кажется? – раздаётся рядом вопрос. Узнаю голос Маши.
– Возможно, – пожимаю плечами. – Завидуешь? Или боишься конкуренции?
Подруга фыркает в ответ. Мол, что за чушь я несу! И, независимо тряхнув головой, уходит. Смотрю вслед Майе. Какая-то она всё-таки странная. Надо бы позвонить Борису, рассказать о любовных похождениях его сестры. Да, но почему он сам не появляется? Ни звонка, ни сообщения. То ли снова бизнесом своим так увлёкся, то ли… Мне всё больше кажется, что нет у нас с ним никаких отношений. Это печально, поскольку… одинокая жизнь не сахар. Порой вечером так хочется рассказать, как день прошёл, поделиться эмоциями и мыслями, а не с кем. Или даже просто поплакать в сильное мужское плечо… но пока такие плечи лишь вон, таким как Майя, достаются.
Ладно, не буду грустить. Иду проведать, как там госпожа Цзян. К ней пришла внучка, они общаются. Старушка ласково гладит девушку по щеке, улыбается. Подхожу поближе и говорю:
– Господа Цзян, кто будет принимать решение о вашем здоровье?
Внучка переводит, пациентка отвечает.
– Она просит поговорить с моим отцом, – произносит девушка недовольным тоном и вдруг спрашивает. – Может, зря мы с вами это затеяли?
– Вы не хотите сами поговорить с нами о состоянии вашего здоровья? – задаю наводящий вопрос.
Девушка снова переводит.
– Год назад папа сказал бабушке, что у неё больные лёгкие.
– Это для того, чтобы не говорить об онкологии, – произношу тихим голосом.
Внезапно старушка приподнимается на кровати, смотрит на меня, в её взгляде плещется страх.
– Онкология?! – спрашивает она на вполне приемлемом русском языке.
Смотрю на неё широко раскрытыми глазами. Пока я думаю, что ответить, старушка падает обратно и начинает дёргаться всем телом. Судороги.
– Два кубика успокоительного, – проговариваю быстро. – Следите за дыханием.
– Сделайте что-нибудь! – нервно просит внучка.
Не проходит и минуты, как в палату влетает пара Цзян.
– Что случилось?! Вы сообщили ей о раке, да? – возмущается мужчина.
– Видите, что вы наделали! – поддерживает его жена.
– Сколько кислород?
– 96, – отвечает медсестра.
– Мы ведь просили вас, – продолжает глава семейства. – Но вы не послушали. Вы во всём виноваты! Вы!
Стараюсь не слушать. После инъекции состояние старушки стабилизируется.
– Она очнётся? – спрашивает внучка.
– Трудно сказать.
– А если очнётся, последствия останутся? – интересуется господин Цзян.
– После долгих судорог может быть потеря памяти, – поясняю ситуацию.
– Я хочу поговорить с главным врачом, я недоволен лечением, – вдруг говорит глава семейства.
– Всё было сделано правильно, – отвечаю ему.
– Да, папа. Доктор Печерская не сообщала бабушке о настоящем заболевании, – добавляет внучка в мою защиту. Мы просто обсуждали это с Эллиной Родионовной, а бабушка случайно услышала знакомое слово и разволновалась.
– Если вы хотите, чтобы вашу маму осмотрел главврач, то он сделает это наверху, в отделении онкологии, – сообщаю мужчине.
Потом выхожу из палаты. Не хватало мне ещё одного судебного разбирательства!
Иду посмотреть, как там богатырь Святослав, но не успеваю: «Скорая» привозит пострадавшего.
– Андрей Разумихин, 17 лет, перелом таза, давление было 70, влито два литра физраствора, поднялось до 80, – сообщает фельдшер.
– Здесь нужна интубация! – принимаю пациента. – Трубку восемь, общий крови, совместить восемь доз, большую биохимию, передвижной рентген, снимки таза с изотопом.
– Давление 75, кислород 88.
– Две дозы первой отрицательной.
– Что здесь? – в палату входит Артур Куприянов.
– Сбит машиной «Скорой помощи».
– И такое случается? – удивляется коллега.
Пожимаю плечами.
– Качайте мешок, – говорю медсестре. – Как дыхание? – спрашиваю у Артура.
– Симметричное. Смотри. Кровь из уретры.
– Наверное, разрыв. Я готовлю уретрографию, – сообщаю коллегам.
– Нужен перитониальный лаваж, – произносит Куприянов.
– Подключите инфузор. Мне нужны перчатки и катетер. Быстрее!
Вскоре привозят рентген. С его помощью становится понятно: у мальчика травма мочевого пузыря и перелом со смещением.
– Лаваж отрицательный, – сообщает медсестра. – Давление поднялось.
– Рано радоваться, – хмуро замечает Артур. – Я введу в курс урологов и травматологов.
– Там пришёл отец мальчика. Хочет с кем-нибудь поговорить, – сообщает администратор.
– Я сделаю, – отвечаю и выхожу.
Здороваюсь с взволнованным мужчиной лет сорока. Представляюсь, он в ответ.
– Александр Иванович, у вашего сына Максима перелом таза и внутреннее кровотечение, – сообщаю ему.
– Его придётся оперировать?
– Не обязательно. Хирурги остановят кровотечение с помощью катетера.
– Это долго?
– Около часа.
– Мне сказали, что его сбила «Скорая помощь».
– Видимо, да.
– Как это могло случиться?
– Мы будем знать больше о его состоянии через час, – ухожу от прямого ответа.
– Я не хочу вас беспокоить, но этого так не оставлю, потому что кто-то должен ответить. Слыханное ли дело: «Неотложка» сбила ребёнка! – возмущается отец мальчика.
Иду по коридору, снова вижу Машу и вдруг в голове словно лампочка загорается: так она же должна была обследоваться?! Что в отделении делает? Совсем я уже увлеклась пациентами! Иду к ней, прошу поговорить со мной.
– Прости, я забыла тебя спросить: как себя чувствуешь? – говорю ей с виноватым лицом.
Маша улыбается.
– Я думала, ты не вспомнишь. Нормально.
– Тебе что-то прописали?
– Да, – и называет препарат.
– Побочного действия нет?
– Нет, со мной всё хорошо, – улыбается подруга.
– Если хочешь, давай вечером после работы сходим куда-нибудь, поболтаем, – предлагаю.
– Спасибо, не могу, – отвечает Маша. – Встречаюсь со знакомой.
Меня немного коробит такой ответ. Значит, она предпочла мне кого-то ещё. Что ж, видимо, я заслужила своим невниманием. Буду исправляться.
– Простите, вы тут главная? – ко мне подходит полицейский – капитан в камуфляжной форме. Выглядит так, словно на спецзадание по поимке преступника собрался.
Смотрю на него и внутренне напрягаюсь. Уж не по мою ли душу снова?!
– Да, я заведующая отделением, – отвечаю.
– Мы из следственного изолятора, – сообщает офицер. Только присмотревшись, замечаю, что у него шеврон немного отличается от полицейского. Это ФСИН. – У нас один заключённый лечился у вас.
– Да? А зачем вы сюда его привезли? У вас же должно быть своё медицинское учреждение.
– Там карантин, вот и пришлось, – пожимает плечами.
– Как зовут пациента?
– Адил… Аделаш… Адельша Аюпов, – говорит офицер.
– Что с ним? – спрашиваю.
– Ничего не ест и не пьёт. Надо бы осмотреть.
Подхожу к бывшему санитару, осматриваю и понимаю, что мужчина сильно обезвожен. Везём его в смотровую. Полицейские приковывают запястья Адельши к койке наручниками. По дороге офицер рассказывает, что с первого дня задержания и ареста заключённый Аюпов не произнёс ни слова.
Когда оказываемся в палате, прошу офицера выйти. Он пожимает плечами и соглашается.
– Здравствуйте, Адельша. Как ваши дела? – спрашиваю пациента.
Он молчит, неподвижно глядя в потолок.
– Вы обезвожены. Нам нужно ваше согласие, чтобы ввести жидкость внутривенно, – поясняю ему. – Вы не против?
Ни слова в ответ.
Что ж, приходится действовать самим.
– Вам рассказали о Мунире? – спрашиваю дальше.
Ни звука.
Ставлю стул возле койки. Что ж, если гора не идёт к Магомету…
– Мунира наверху, в реанимации, – сообщаю Адельше. – Операция прошла хорошо. Но ваша жена в коме. Однако есть надежда, что она очнётся. Я видела, как вы любите свою супругу, Адельша. Я знаю, что вы не желали ей зла и верю, просто потеряли контроль над собой. Мы хотим вам помочь. Понимаете?
Пациент лежит, словно парализованный. Не шевелится. Ни один мускул не дрогнет на его застывшем лице.