Предуведомление: в этой статье говорится не о смерти вообще и не о причинении смерти человеку вообще, а исключительно о смерти в порядке приведения в исполнение соответствующих судебных приговоров. Те, кто хочет разговаривать о смерти вообще или о причинении таковой, а также об альтернативах смертным приговорам, может это сделать в другом месте.
По крайней мере несколько человек высказали пожелание, чтобы я объявил о своём отношении к такому виду особенной репрессии как смертная казнь. В особенности после того, как я сказал, что я против неё. В принципе можно было бы ограничиться элементарным argumentum ad hominem, например, предложив примерить человеку на себя разные роли в этом действе, а затем предположив, что произошла некая ошибка... и предложить оценить тогда действия всех оперативников, следователей, прокуроров, судей, контролёров мест лишения свободы и исполнителя, имея в виду, что, как выяснилось, они, действуя организованно, незаконно причинили смерть иному лицу. Такой случай, строго говоря, следует квалифицировать как убийство, совершённое организованной преступной группой, да ещё и с использованием должностного положения, да и вообще целого вороха отягчающих вину обстоятельств (можете открыть УК РФ и потренироваться). А если мне скажут, что осуждение объективно невиновного на смерть вообще невозможно, или что речь идёт исключительно об очевидных случаях, то я обращу внимание на совершенно хрестоматийный случай витебского маньяка — Геннадия Модестовича Михасевича (тоже всем было всё так вот очевидно), а с другой стороны замечу, что вообще ничего «очевидно преступного» в расследовании преступления не может быть. А если она, такая вот очевидность, случилась для Вас, то Вам, именно Вам, нечего делать в расследовании преступления и в суждении о нём, так как Ваше суждение заведомо будет предубеждённым и строго нарушающим правила суждения о преступлении. И всё надо доказывать.
... Ну, если только вы не хотите скатить страну в открытую террористическую диктатуру... чего, между прочим, отчасти, и добиваются террористы. И, стало быть, отстаивая подобную позицию, Вы присоединяетесь именно к ним...
Но я поступлю иначе. Я попытаюсь вывести чисто юридически обоснование того, что я именно как юрист против смертной казни. Если я прав как юрист, то неприемлемость смертной казни должна быть только следствием каких-то иных верных умозаключений, полученных при рассмотрении правовой объективности, причём средствами юриспруденции. А по пути можно получить, как обычно бывает в науке, массу иных интересных выводов.
Самое первое, из чего я исхожу, так это из той посылки, что смертная казнь есть вид государственной или общественной особенной (не общей!) репрессии индивидуального характера.
Если вы полагаете иначе, постройте логику на своей посылке. Я буду строить именно на этой.
Поскольку мы будем исходить из того, что при любой диктатуре, кроме открытой террористической, любое деяние для применения любой особенной репрессии должно быть доказано, нам надо всё-таки разобраться что понимается под доказыванием.
Доказывание
Весьма часто от нас требуют доказывания того или иного умозаключения. Могу сразу сказать, что не всегда обоснованно требуют. Строго говоря, доказыванию может подлежать либо то, что не воспринимается непосредственно (тут, кстати, большой тоже вопрос — что такое вообще непосредственное восприятие, подозреваю, что вопрос непосредственности восприятия вообще-то «неисчерпаем, как атом»), либо обобщения, которые, кстати, тоже непосредственно никак не воспринимаются. Но вот далеко не все на самом деле задумываются над тем, что такое вообще «доказать»?
Только не надо хвататься за кодексы и тыкать мне нормы. Там ровно ничего нет о том, что такое вообще доказывание. Там указано только то, что может быть доказательством, в каком порядке производится доказывание, но вот что это такое не сказано ни слова.
Попытаюсь дать определение:
доказывание нечто есть некоторое построение непрерывной из иных нечто цепочки по определённым правилам из определённых объектов, причём на конце этой цепочки находится доказываемое нечто, при этом цепочка строится так, что каждое из иных нечто также находится на конце цепочки, построенной по тем же определённым правилам.
Ну, вот, вроде бы, определили. Однако тут начинают вылезать всякие хтонические чудовища.
Сначала приведу пример совершенно формальный. А что может быть формальнее математики?
Вот как я построю доказывание знаменитой формулы Эйлера, связывающей e, i, π, 1 и 0:
Строим цепочку с использованием правил чистой арифметики и двузначной логики.
При x = π получаем cosπ + i sinπ, sinπ=0, cosπ =-1, значит, cosπ + i sinπ =-1 + i0 = -1, значит ... мы доказали формулу Эйлера.
Хорошо, но меня могут спросить что такое, например, это самое е?
Я легко отвечу:
Меня могут спросить и что такое i? И я, не смущаясь, отвечу: «i это такое число, которое, будучи умноженным на самое себя, даст в результате -1». А если мне возразят, что такого числа нет или оно не существует, то, во-первых, я заявлю, что, если его нет, то о чём вы говорите вообще? Так что оно точно есть. А во-вторых, существует оно вот, например, потому уже, уже на том основании, что я его тут вам не только написал, но и дал ему формальное определение. Чем это оно вас не устраивает? Чем запись «i» хуже записи, скажем, «108909897789798798,45677576537653765»? Тем, что не арабскими цифрами написано? И что с того? А если я использую не арабские, а римские цифры, то это что, уже не запись чисел будет? Римляне думали, заметим, иначе. Кстати, и арабские цифры тоже лишь с большой натяжкой можно назвать арабскими, так они непохожи на то, чем они были вначале.
Ну, вы все, конечно, улыбнётесь и спрашивать меня ни о чём не будете, да?
А если кто-то появится особо «вредный», то он, например, вообще может задаться вопросом: а вот этот самый предел вообще существует или нет? А другой не менее «вредный» вдруг спросит ещё более странное нечто: вот тут написано, что x стремится к бесконечности, а как он стремится, что с ним происходит в этом стремлении? И не спешите бросаться тапками в этих «вредных» людей — они задали странные, но совершенно небессмысленные вопросы.
Однако вернёмся к нашему процессу доказывания. Если у вас при этом не возникает вообще никаких вопросов, то вы ленивы и нелюбопытны. А вот у меня немедленно бы возник вопрос:
а с чего вы взяли, что
?
А вот на это я могу ответить двумя способами.
Первый способ ответа состоит в том, что это — не предмет нашего доказывания, ведь мы доказывали, что
а вовсе не то, что вы от меня требуете.
Второй способ заключается в том, что я попытаюсь построить некоторую цепочку, на конце которой будет находится как раз то самое равенство:
В реальности я буду прав в обоих случаях.
Первый случай почти тривиален и мне скажут, что «так доказать можно всё, что угодно» (тоже, кстати, очень неочевидное утверждение), так как я исхожу из недоказанного нечто, а вот второй...
А вот второй случай, хоть тресни, ничем не будет отличаться от первого в этом смысле, так как я опять-таки в процессе доказывания тригонометрического представления (ну то, которое с синусом и косинусом) опять же с чего-то же да и начну. А то нечто, с которого я начну, не будет стоять на конце никакой цепочки.
(Вы уверены, что я только что написал нечто бесспорное? А я вот нет!)
Это значит, что надо как-то иначе взглянуть на определение доказывания.
Вот какое оно было:
доказывание нечто есть некоторое построение непрерывной из иных нечто цепочки по определённым правилам из определённых объектов, причём на конце этой цепочки находится доказываемое нечто, при этом цепочка строится так, что каждое из иных нечто также находится на конце цепочки, построенной по тем же определённым правилам.
Но мы видели, что
• либо мы имеем некоторый бесконечный, никогда не прекращающийся процесс доказывания, что, кстати, проделывает наука вообще в изучении,
• либо мы должны иметь конечный процесс доказывания, что требуется, заметим, в судебных процессах. Однако при конечном доказывании у меня далеко не все иные нечто окажутся на конце какой-то построенной цепочки.
Значит, надо выделить из понятия «доказывание» понятие «конечное доказывание», определив его так:
конечное доказывание это такое доказывание, в котором число иных нечто конечно.
А тогда мы сразу получим некоторое утверждение, что
в любом конечном доказывании любого нечто существуют иные нечто, которые не стоят на конце никакой цепочки доказывания.
Вот эти самые иные нечто, в отношение которых не ведётся доказывание, в разных областях деятельности имеют очень разные названия.
В математике такие иные нечто, которые не стоят на конце никакой цепочки доказывания называются гипотезами, а, если предполагается, что вообще никаких цепочек, которые бы вели к этим гипотезам, построить нельзя, то их называют аксиомами. Поэтому при любом доказывании надо иметь в виду, что любое доказывание существует только как гипотетическое, где есть некоторые выделенные гипотезы — аксиомы.
А вот в юриспруденции такие гипотезы называют презумпциями. О необходимости презумпций при доказывании можно посмотреть тут:
Итак, обратим внимание, что любое конечное доказывание, следовательно, обязательно зависит от выбора презумпций. Между прочим, замечу, что не все даже презумпции прямо закреплены в законодательстве. Скажем, существует презумпция верности научных выводов, существующих на момент процесса, но я знаю только один кодекс, в котором эта презумпция названа явно. Но вот зато я не знаю ни одного судебного процесса, в котором бы, например, оспаривался хоть кем-то, скажем.... первый закон Ньютона (кстати, сможете вспомнить?). А он не такой уж бесспорный и сам по себе не следует ни из чего. Между тем, замечу, что доказывание обладает определённо большей динамичностью в судебном процессе, чем в математике. Если в некоторой системе в математике противоречие аксиоме приводит к выводу неверности доказательства, — это, кстати, тоже небесспорно, так как могут существовать недоказуемые вообще утверждения, — то в юриспруденции презумпции, строго говоря, опровержимы, то есть они не являются аксиомами, а чистыми гипотезами, их можно опровергнуть, но нельзя исходить в доказывании из их отрицания.
Судебный процесс
Поскольку любые индивидуальные репрессии происходят при правоприменении, то стоит посмотреть вот эту статью:
Из неё отлично видно, что расстояние от правовой действительности до правоприменения существует по крайней мере два искажающих слоя: нормопорождение и нормоприменение связаны с интересами и представлениями, как личными, так и классовыми и вообще общественными.
Итак, можно с уверенностью сделать вывод, что в ходе судебного процесса всегда применяются нормы, которые с большим или меньшим, но никогда не с гарантированно нулевым искажением отражают закономерности правовой действительности. Кроме того, само правоприменение в судебном процессе с одной стороны связано с оценками доказательств, в ходе которого применяется усмотрение (да-да, те самые разговоры о внутреннем убеждении), а значит носят принципиально субъективный характер, с другой — ограничено исключительно материалами дела (замечу, что в процессуальных кодексах в СССР это было не так, суд не был ограничен материалами дела и доводами сторон, но насколько такое реализуемо вообще и насколько это отвечает принципу состязательности процесса — иной вопрос) и доводами сторон процесса (например, нет возможности допросить человека, который в зале суда из числа наблюдателей, присутствующих на этом процессе встал и завил, что он сам видел что произошло и может дать показания, иначе как по ходатайству об этом какой-либо стороны), а с третьей стороны носит, конечный характер.
Отсюда следует, что судебное суждение, основанное на конечном доказывании и ограниченном процессе, всегда будет содержать некоторые гипотезы, неопровержимые в самом судебном процессе и недоказуемые в нём самом, а кроме того вообще неопровержимые и недоказуемые судебным образом, так как судебный процесс является конечным
Реализация судебного суждения
Вслед за вынесением судебного суждения, вслед за тем, как это суждение стало объективным, следует его реализация, исполнение. Свойства судебного суждения и его степень соответствия действительности, в том числе и правовой объективности и фактической объективности мы видели. Но в таком случае надо иметь также в виду, что и реализация судебного суждения, исполнение судебного акта также должно с одной стороны удовлетворять правовой объективности (если оно производится по крайней мере государством, высшей целью которого является гарантирование и защита прав, а не что-либо иное, например, гарантирование исполнение любых норм, скажем, Нюрнбергских законов, а только такое государство, которое стремится гарантировать именно права и может считаться стремящимся к государству правовому), а с другой удовлетворять уже ставшему объективным судебному суждению. Из рассмотренного видно, что судебное суждение является и ограниченным и конечным. Следовательно, его исполнение должно быть также и ограниченным и конечным. Между тем, правовая объективность границ и конечности не знает, как не знает их и фактическая объективность. Иными словами: исполнение судебного акта ровно в той степени будет отвечать правовой объективности, в которой оно может быть с ней согласовано при любых обстоятельствах. Разумеется, утраченные человеком в заточении годы вернуть нельзя, но человека, который находится в заточении можно выпустить и вовсе не обязательно в результате амнистии, или сокращения срока, или помилования, но и в результате того, что, например, инкриминированное ему деяние перестало считаться преступным или наказуемым. Но вот такой вид исполнения приговора суда (а это — тоже судебный акт), как смертная казнь, не может быть повёрнут. Если человек лишён жизни, то никакими судебными или вообще иными суждениями никто никогда не сможет ему эту жизнь вернуть. То есть исполнение приговора о смертной казни противоречит представлению о конечности реализации судебного суждения. Это судебное суждение оказывается бесконечным.
А напомню ещё раз, что любое судебное суждение само по себе является конечным и ограниченным, а потому каким бы тщательным и добросовестным оно ни было, оно никак не является суждением научным.
Профессор М.В. Попов, а он как раз сторонник смертной казни, вполне осознавая, что возможно то, что именуют судебными ошибками, в публичных выступлениях несколько раз озвучивал предложение преодолевать такие вот ошибки путём отложения лет на десять исполнения смертного приговора, а в течение этого срока заняться перепроверкой всего дела заново.
Тут есть два прямых возражения.
Первое состоит в том, что все эти десять лет осуждённый будет умирать каждый день. И я не уверен, что он, будучи реабилитированным и освобождённым, не окажется почти с гарантией инвалидом. И тогда останётся только повторить слова пьяного М.О. Ефремова сразу после того, как он сотворил известное: «А я его вылечу. У меня много денег!». Совершенно, знаете ли... не смешно! И вот никак не согласуется вообще с правом.
Второе возражение заключается в том, что и это самое повторное суждение также будет и конечным и ограниченным, а значит оно также не даст никаких оснований для бесконечной реализации уже и этого суждения, объединённого с предыдущим. Понимаете,
ни из какого конечного числа конечного нельзя получить бесконечное, и ни из какого числа ограниченного нельзя получить неограниченное.
Иными словами: я могу быть сторонником смертной казни, если кто-то сможет мне указать способ, которым преодолевается противоречие между бесконечным исполнением судебного акта, полученного в результате заведомо ограниченного и заведомо конечного суждения.
Нарушение принципа презумпции невиновности
Я прошу обратить также внимание на то, что в уголовном судебном (подчёркиваю — судебном!) процессе существует один важный принцип, которого нет в гражданском процессе. Это — принцип презумпции невиновности. Он гласит:
невиновность всегда предполагается, вина предположена быть не может.
Это значит, что никогда никто для обоснования обвинения в суде ни при каких обстоятельствах не имеет права в рассуждении исходить, например, из такого: «если предположить, что подсудимый виновен, то...» Это — запрещённый способ вывода вообще. Он запрещён именно этим принципом, а не законами логики. Общей логике, общим закономерностям логического вывода это не противоречит.
Можете прочесть весь учебник логики:
и в нём Вы не найдёте такого запрета. Повторю, этот запрет — специфичен и следует не из правил формальной логики как таковой, а из правил судебного процесса, в котором на общую логику накладываются определённые ограничения.
А знаете, что из этого следует? Из этого следует, что виновность подсудимого должна быть доказана. (Экая неожиданность, да?!) То есть должна существовать какая-то цепочка рассуждений, в качестве конечного звена в которой находится вывод о вине подсудимого. А теперь вспомним, что судебное доказывание всегда ограничено и всегда конечно, оно всегда существует на некоторых гипотезах. А тогда даже при самом аккуратном и точном доказывании в начале цепочки у вас будет находиться недоказанное и неопровергнутое утверждение — гипотеза.
Но это сразу же значит, что при прямом доказывании мы никогда не можем иметь достаточных оснований, среди которых не было бы гипотез.
Можно было бы попытаться проверить эти гипотезы доказательством от противного, обращая цепочку доказывания (апогогикой, доказательством от противного) и имея в виду, что (А ⇒ Б) ⇔ (¬Б ⇒ ¬А), где Б — утверждение о виновности, а (¬Б) — предположение (уже!) о невиновности (напомню, что предполагать Б, то есть виновность нам запрещено принципом), но в этом случае мы докажем только и исключительно отрицание гипотезы А, а поскольку А никак не доказывается и не опровергается сама по себе, об истинности А нам ничего не известно, то всё равно ничего об истинности Б на достаточных основаниях мы сказать не в состоянии.
С разделительным доказыванием всё оказывается ещё сложнее, так как становится ещё необходимым доказывать, что нами учтены все в принципе возможные посылки. В упрощённых моделях это возможно, в реальных процессах опять-таки такое допущение о полноте рассмотрения оказывается... гипотезой.
Ну, грубо говоря, именно попытка разделительного доказывания часто выглядит так:
Утверждение: в развязывании войны на Украине виновата Россия
Доказательство: а кто же ещё?!
<завiса падає>
Можете проверить всё это сами прямо по учебнику логики:
Это значит, что принцип презумпции невиновности исключает вообще достаточность доказательств для вины в любом конечном и ограниченном судебном процессе.
Ну, грубо говоря, всегда есть возможность объяснить при доказывании вины, что есть некоторый фактор, который не был учтён. И доказать надо принципиальное отсутствие такого рода факторов (скрытых параметров рассматриваемой системы). И мешает этому подтверждению лишь конечность и ограниченность судебного процесса.
А вот теперь, когда всё указанное рассмотрено, вернёмся к самому началу и проанализируем, как следует рассматривать действия организованной группы лиц, которая организовала причинение смерти конкретному лицу и при этом не могла не сознавать, что она это делает на принципиально недостаточных основаниях, а затем выяснилось, что расстреляли «не того».
Это — несомненно организованная (в государственные институты) группа лиц, не так ли? В неё входят: все судебные составы, рассматривавшие дело, все следователи, которые вели производство по этому делу, все представители надзора и обвинения, которые имели касательство к этому делу, все исполнители приговора. Под вопросом остаются только роли технических участников — скажем, секретарей судебного заседания.
Каждый из этой группы лиц не мог не знать или должен был знать, что достаточных оснований для причинения смерти лицу нет и быть не может.
Объективная сторона в данном случае — само исполнение приговора.
Объект тут вполне ясен.
Субъекты — перечислены выше.
Остаётся только разобраться с субъективной стороной каждого из соучастников.
Но последнее — вопрос уже следственных действий, причём вот тут уже с самой по себе виной всё будет предельно ясно, так как известно что расстреляли «не того» и остаётся только определить степень вины, роль каждого в этой организованной преступной группе и вменяемость каждого.
Может быть кто-то хочет начать применять соответствующие нормы ответственности за убийство при отягчающих вину обстоятельствах в отношении указанных категорий лиц? Нет? А почему? Вот что-то мне подсказывает, что если только при любом приговоре, правильность которого окажется опровергнутой, и который ставит под угрозу жизнь другого человека, дело дойдёт до обвинения в убийстве (хоть бы и через покушение) при отягчающих вину обстоятельствах всех членов вышеозначенной организованной группы, смертные приговоры, даже при наличии таковых в законе, выноситься не будут вообще.
И да, я — против двойных стандартов — закон есть закон и он должен действовать один на всех и в равной мере. Лично я не хотел бы оказаться в этой группе лиц. А Вы?
Вот ровно поэтому я против смертной казни.