Страницы отечественной истории
Из воспоминаний Г. Е. Степановой-Ключниковой
2
После двух лет строгой изоляции нам, наконец, разрешили переписку. Объявили, что можно посылать два письма в год. Сколько было радости и волнений. Однако многие не знали, куда и кому писать. Кто из родственников остался на свободе, кто отрекся, кто убоялся и не отзовется? Вскоре стали приходить ответные весточки. Мама сразу же прислала письмо и посылку. В ней была копченая колбаса, консервы, сладости.
"Зачем,- сетовала я - эти деликатесы. Дешевле и лучше свиной смальц, чеснок, сахар". Потом лагерь взволновало новое событие. Несколько женщин взяли в этап. Куда? Почему? - Мы гадали, судачили, но не догадались. За первыми ласточками улетели еще пять счастливиц. Теперь мы уже знали, что они едут на поселение - в ссылку.
В третьей партии оказались я, Вера Герценберг, жена секретаря райкома Москвы - Петрова и Оля Никитина.
Нас вызвали к начальнику лагеря Баринову. Он сообщил, что приговоры наши пересмотрены, лагерь заменен ссылкой и что нас этапом отправят в Алма-Ату, где выдадут направление к месту жительства. Что послужило причиной к смягчению приговора? После реабилитации, во время хрущевской "оттепели" все "алжирки", находившиеся со мной в лагере и просидевшие там 5 и 8 лет, получили такое же, как и я, извещение: "Ваш муж умер в 1939 году". Все они расстреляны или погибли в тюрьмах и все (какое совпадение) в 1939 году. Так почему же некоторым из нас лагерь был заменен ссылкой?
Позднее один из работников КГБ объяснил мне это тем, что в 1939 г. в НКВД произошла смена власти — вместо Ежова наркомом стал Берия. Чтобы прослыть гуманным и справедливым, этот новый палач разыграл рекламный фарс - освободил из московских тюрем несколько заключенных, чьи дела еще не были закончены в бытность Ежова, а также заменил лагеря ссылкой женам, о которых просили родственники. Волей судеб эти заявления попали в поле зрения Берии. Так немногим выпала счастливая карта, а другие отбыли в лагере весь свой срок, а часто и сверх того.
А когда мы уезжали, нас поздравляли, нам завидовали, просили с воли написать родным. Мы обещали, заучивали адреса, зная, что через тюрьмы записок не пронести.
В радостном ожидании прошло несколько дней. И вот мы едем.
Опять грузовик с конвоем и знакомый акмолинский разъезд. Только в этот раз нас ждала не теплушка, а похожий на почтовый тюремный вагон с отделениями для арестантов и проходом, отгороженным решеткой для конвоя.
В нашем отделении мы были одни. В других мужчины и женщины иных отделений Карлага. Все они направлялись в разные лагеря. Мы их не видели, но когда конвой уходил к себе в купе, можно было перекинуться несколькими словами. Вскорости наш вагон прицепили к какому-то составу, и мы поехали. К ночи были в Петропавловске. Нас троих вывели из вагона и передали новым конвоирам. Те провели нас задами, посадили в грузовик и повезли в тюрьму.
По сравнению с Бутыркой Петропавловская тюрьма просто комфортабельна. Большая камера, пустые нары, окна с низкими намордниками, оставлявшими широкий кусок неба и даже пропускавшими солнце.
Составы зеков транзитом шли мимо. Петропавловская тюрьма служила пересылкой лишь тем, кого перебрасывали из одного лагеря в другой. Здесь мы чувствовали себя словно в доме отдыха.
Перед самым нашим отъездом из лагеря Вера Герценберг получила от матери - профессора МГУ - большую посылку, которую оставили нам в камере. Мы ели с пайкой украинское сало, грызли сухую колбасу, пили чай с сахаром. Спать могли даже днем, по часу гуляли в тюремном дворе - дом отдыха! Так прошла неделя. Потом опять ночной грузовик, тюремный вагон, окрики конвоиров и вот знаменитая Новосибирская тюрьма - пересылка. Стоя на перекрестке дорог, она формировала составы заключенных в Якутию, Колыму, Кузбасс, Восточный Казахстан или перебрасывала их на запад в Печерлаг, в Воркуту.
Здесь царила вольница. На высоких двухэтажных нарах, словно на банных полках, шумело цветистое общество уголовников. Размалеванные девки играли в карты, курили, смачно ругались, горланили похабные частушки. Воровки, налетчицы, рецидивистки - все они переезжали из одних лагерей в другие. Всякими уловками пробирались к своим дружкам, бежали от мести врагов, выполняли секретные поручения вожаков - словом, ехали обделывать свои делишки. Другим пересмотрели сроки и перегоняли в новые лагеря и тюрьмы, третьих вызывали для дорасследования.
Узнав, что нас направляют в Алма-Ату, все потеряли к нам интерес. Как видно, казахская столица урок у себя не держала.
Несмотря на конец ноября, в камере было жарко. На многих "красотках" были надеты одни майки, а то и просто бюстгальтеры.
Все эти оголенные женские тела пестрели синей татуировкой. Целые картины нательной графики красовались на руках, животе, спине, бедрах и даже на грудях. Чем больше и "смелее" сюжет татуировки, тем выше было положение ее обладательницы в уголовном обществе. Перед ней заискивали, ей угождали, и она намеренно демонстрировала свою татуировку.
С надсмотрщиками они не церемонились - огрызались на окрики и угрозы, горланили песни, кричали через окна непристойности мужчинам соседних камер. Если не нравилась баланда, поднимали крик и ругательства, стучали в дверь камеры, требовали начальника тюрьмы. В общем вели себя независимо и нагло, не то, что мы - ЧСИРы - послушные овечки.
Нары в тюрьме располагались вдоль стен, оставляя широкий проход посередине. Каждый вечер этот проход служил ареной необычного цирка. После ужина, когда тюремный шум утихал, в камере появлялись крысы. Целые стаи огромных рыжих зверюг с голыми, мерзкими хвостами спокойно разгуливали по полу. Тогда кто-нибудь из зрителей, разместившихся на нарах, привязывал на веревке сухую корку хлеба и опускал ее на пол. Сразу же на корку набрасывались несколько крыс. Каждая старалась завладеть находкой. Они попискивали, скалили зубы, дрались, старались крепче вцепиться в кусок и утащить куда подальше. Тогда веревку начинали подтягивать вверх. Крысы цеплялись за добычу зубами, лапами, даже старались приспособить для этого хвост.
Все выше и выше поднимали их от пола. Некоторые срывались, вскакивали, пищали, подпрыгивали, стараясь дотянуться до хлеба. Вот осталась лишь одна. Она всех крепче уцепилась зубами. Висит, вытянув отвратительное тело, перебирает лапами. Ее медленно подтягивают почти до верхних нар, но и она срывается и падает вниз.
Девки хохочут, улюлюкают, держат пари, чья крыса выше подтянется. Я с ужасом и отвращением смотрю на это представление. До жути боюсь крыс. Ночью мы спим по очереди. Одна из нас дежурит, отгоняет нахальных крыс. Они рыскают по нарам, бегают по телам и головам спящих женщин, выискивают спрятанные продукты, грызут мыло.
Продолжение следует.
