До весны ещё далековато было, ещё лес шапкой снежней укрыт был. А вот в деревеньке, что многие старались обходить стороной, из-за слухов, разумеется, будто совсем уж дело к концу зимы шло. Будто и не было впереди ещё двух лун морозов и вьюг.
Таял снег, стекая звонкими ручьями с крыш, сугробы у плетня стремительно таяли, а с пригорка деревенского пятака весело журча целая речушка за околицу деревни устремилась.
- Крысья морда, - раздался визгливый голос девчонки с одной заплетённой косичкой. Вторая была растрёпана.
- Крыса кривоногая, - заорал мальчишка и кинул комом грязного снега в кого-то, кого старику видно не было.
- Наверное и хвост у него есть? Давайте штаны сдёрнем, да посмотрим, - кричал рыжий мальчишка, что был старше всех и явно был зачинщиком.
- Я сейчас с тебя портки сниму и прутом берёзовым так места мягкие разрисую, что о своих забавах долго помнить будешь. Узнаешь, как других на такие шалости подбивать. Не шучу, у своего бати спроси. Поди помнит, как в твоём возрасте на колене у меня висел и соплями на землю капал, пока я ему через это место ума прутом прибавлял, - рявкнул старик Агний так, что детвора в миг замолкла.
Опираясь на свою клюку, кряхтя, держа руку на пояснице, старик осторожно проковылял мимо грязного сугроба и огляделся. Толпа местных ребятишек, во главе с тем рыжим, что на пару зим старше остальных был, стояли против одного мальца, что совсем недавно в деревне появился. Кажется, прибыл меньше луны тому назад, с батькой, что без одной ноги был. И вроде как не нарочно пришли, а от холодов спасаясь, на деревню набрели, да и до весны остались.
- Он Милку за косу дёрнул, - буркнул рыжий.
- Она меня крысёнышем назвала, - шмыгнул носом малец, утирая лицо от попавшего в него снега.
- А если ты на крысёныша похож? Носом своим крысиным водишь тут. Небось, мамка твоя крысой была, - заверещала Милка.
- Сама ты крыса. Мамка моя красивая была, - рявкнул малец и сжал губы.
- Значит с крысами тебя нагуляла, пока папка твой пьяным валялся, - подбирая наиболее обидные слова, брызнув слюной крикнула девчонка и топнула ногой.
- Я… Да я вас… - на глазах мальчишки выступили слёзы. Его губы затряслись, и он готов был крикнуть самое обидное, что только могло прийти ему в голову. К счастью, ничего не приходило.
- Цыц всем! Сейчас все по заднице получите, - рявкнул Агний и клюкой своей стукнул прямо в лужу талого снега, да так, что всех забрызгал.
- Права не имеешь, - крикнул обиженный, кого остальные крысёнышем назвали.
- Тихо, - зашептала Милка. – Тут имеет, поверь.
Старик подошёл ближе, и посмотрел на мальца. Тот и правда чем-то был похож на лесную крысу. Близко посаженные глаза, нос длиннее обычного, и нижняя челюсть узковатая.
- Ну и чего? Чем вам крысы не угодили, - оглядев детвору поинтересовался Агний. - Есть деревни, где благодаря крысам только и выживают. Ну-ка, сопли подбираем и ко мне в хату, сушиться. Кой чего расскажу. И чтоб при мне не обзываться друг на друга.
Сделав несколько трудных шагов, старик остановился и медленно повернувшись взглянул на пришлого мальца.
- И ты тоже с нами давай. А то высеку.
В хате у Агния было скромно. Печь да стол дубовый, лавка да шкура слобнева на полу. Велев детворе снимать мокрые тулупы и рассаживаться, старик достал из печи котелок с горячим сбитнем и, сунув детворе пару деревянных кружек, молча принялся шарить за печкой.
Наконец старик уселся на лавке, поставив рядом всем знакомый кувшин, из которого несло брагой.
- Сейчас он нам сказку расскажет, скорей всего про крыс, - с недовольным лицом, выражающим явную обиду, Милка толкнула крысёныша, что мялся у двери и не решался сесть на шкуру. – Пошли, согреемся, - добавила девочка.
- Ну, - начал старик, оторвавшись от кувшина, причмокнув и вытирая усы. – Значит в нашей деревне опять завелись те, кто за внешность людей судит, а не по делам? Помнится, последним таким вот был годков пятнадцать назад Митькин батька, - взглянув сурово на рыжеволосого мальчишку Агний быстро перевёл взгляд на Милку. – А теперь, значит ты вот решила, что обзывать за так можно. А не боишься, что жаба удушит?
- Какая такая жаба? Это ж говорят так, что жаба душит, про жадных, - скривилась девочка.
- Про жадных так говорят, мол жаба душит. А есть жаба, что душит тех, кто других за внешность хаять надумал, кто за внешность прохода не даёт другим. Рассказывал я уж когда-то, может, вашим батькам и мамкам, а может, и вашим дедам и бабкам, когда они малыми были, про жабу, что в Обрезанках когда-то завелась. Видать, пора и вам эту историю рассказать, - Агний вновь приложился к кувшину с брагой и громко причмокнул.
- Как это? Как он бабкам и дедкам мог рассказывать, когда они маленькие были? - тихо поинтересовался крысёныш.
- Тихо ты, - зыркнула на него Милка. – Это секрет, понял?
Паренёк явно ничего не понял, но согласно кивнул. Старик же, окинув взглядом детвору, довольно утерев усы, начал.
Жаба
Началось это всё в тех самых Обрезанках. Это такое место на восточном краю леса нашего, куда и дорог-то толком нет. И вроде, к Сытым землям недалеко через лес, да он густой там такой, что даже пешим и налегке не протиснуться. И вокруг такой же густой, что зиму блукать можешь, и не выбраться. Из Обрезонок этих лишь одна дорога выводит, да и та, через гнилую Квачу, место столь гиблое, что мало кто решается через него пройти. Но и там люди живут как-то. Деревни три, да с пяток хуторов наберётся.
И вот, в одной их деревень таких, где на пяток калек один здоровый, где на семерых пьяниц один трезвый, где на десяток мужиков одна девка, и началась та история, с полторы сотни зим тому назад. Когда ещё сила гнилая не просто по лесу шастала, а в воздухе, будто запах браги моей, витала.
Случилась, вроде как, радость в деревне. Девочка у сапожных дел мастера родилась. Да с той радостью и горе пришло, жена померла. Мастер, как обычно от горя такого, запил так, что с десяток зим не просыхал. Конечно, как мог дочку растил, да больше всё само собой шло.
Девчонка-то росла, только вот ухода за ней никакого не было, да и научить некому было. Да и сама она страшненькая вышла. Губы слишком пухлые, нос вздёрнутый. Ну и толстовата была.
Пока совсем малая, как-то и внимания никто не обращал. А как подросла, всем в глаза бросаться начала обликом своим. Сарафан грязный, сама толстая, лицом вечно недовольная. За глаза прозвали её жабой. А так-то Клавкой батя её нарёк.
Бывало, соберутся ребятишки у дома сапожника и давай горлопанить, дескать, выходи Клавка, поиграем. Та на радостях выбегает, а они в неё дерьмом слобневым кидать, да обзываться.
Жаба кривоногая, бородавок тьма,
Жирна, неповоротлива, от кики рождена,
Тебе бы только квакать, да дрянь в болоте жрать,
Отправилась к Кондратию, тебя увидев мать.
Обидно было Клавке, да не шибко. Ну обзывают и ладно. Жила сама по себе, целыми днями на хозяйстве, по дому хлопотала. До чужих слов большого дела не было. Правда, до того дошло, что с вещами разговаривать принялась иногда, с отражением своим. Сперва так, чтоб тоску унять. А со временем научилась так представлять всё, будто и вещи в доме, и отражение, сами ей отвечают. Иногда и спорили с ней, иногда соглашались. Да всё лучше, чем в одиночестве с самой собой молчать. До того дошло, что верить начала, будто и взаправду вещи разговаривают с ней.
Может, так бы и прожила свой век. Да вот, природа-то своё берёт. К пятнадцатой весне начала на парней поглядывать. В деревне их в достатке было, целых пятеро незанятых. Но больше всего её привлекал сын старосты, Кий. Парень из тех, что в каждой деревне один да есть. Красивее остальных, с какой стороны не посмотри. Ловчее других, за какое дело не возьмись. Язык подвешен так, что за словом в карман не лезет, и в любом споре прав будет, потому как ещё и умён.
Как-то шла Клавка с вёдрами, да украдкой и подслушала разговор Кия и других парней. Те у старой кузни сидели, да о первой ночи костров болтали.
- Мне вот, - говорит один, - нравятся девки в теле, но не шибко чтоб. Такая, чтоб подержаться было за что, да не меж складок застревать.
- Тфу, - говорит другой, - не люблю таких. Мне вот стройные нравятся, прям чтоб худенькие. Чтоб на руки взять её можно было, да куда угодно на руках, хоть через весь лес.
- Ага. Чтоб, в случае чего, на съедение твари какой бросить, а самому бежать, - засмеялся третий. – Я вот больше люблю таких девок, знаете, чтоб здоровая была, плечистая. Чтоб, коль надо, и бревно могла подать, и в рожу обидчику дать. Чтоб, коль мужику драться случилось, так и она не стояла, не визжала, а тоже в рожу могла дать, коль на неё какой супостат полезет.
- Ну-ну, и чтоб тебе рожу подправила, коль чего не так сделал, - засмеялся четвёртый, соломинкой в зубах ковыряясь. – Девка должна быть, прежде всего, ненасытной. Чтоб бревном в постели не валялась, чтоб всё при всём. Чтоб груди пышные такие, что зарыться в них можно было бы. Чтоб упругая такая, что хлопнешь и ладонь отобьёшь, а в ушах звон. Чтоб такая, с которой каждый день, как первый.
- Где ж ты такую найдёшь, - засмеялись остальные. – Разве что, где ни будь в дальних землях.
- Ерунду вы всё мелете, - вдруг фыркнул Кий. – Пухлая, тощая, грудастая, плечистая. Главное, чтоб верна тебе была, чтоб любила только тебя, чтоб на других мужиков и не смотрела. Чтоб всегда тебя дома ждала. Да чтоб дитя тебе могла народить. Чтоб готовила вкусно, чтоб хозяйственная была. Да чтоб слушалась. Главное это, а не какая снаружи. Чтоб интересно мне с ней было, сытно, уютно и удобно. А уж какая она будет обликом, то не важно.
Послушала Клава. И сердце чуть не выпрыгнуло. Домой прибежала, вся распаренная. Дышать тяжко, руки трясутся, внутри всё дрожит. В зеркало медное взглянула на себя и будто не сама с собой говорить начала, будто отражение ей отвечать принялось.
- Могу ли я верной быть? Как узнать? - спросила себя Клава.
- Конечно можешь. Ты же на Кия смотришь так, что других и не замечаешь, - отвечает отражение.
- Захочет ли он меня?
- А чего нет то? Хозяйственная, готовишь хорошо, и сама домашняя. Он же сказал, чтоб дома ждала его.
- Но он ведь вон какой, статен, лицом красен, речами сладок. А я вон какая, нескладная, толстая, и волосы у меня сальные, и на щеке эта родинка волосатая, и губы эти толстые, и нос задран.
- Он же прямо сказал, что ему не важен облик. А для тебя это только в пользу. Другие мужики на тебя смотреть не станут, знать и тебе соблазнов не будет.
- Признаться ему?
- Конечно, признаться.
Не думая долго, напекла Клавка пирогов душистых, да с щавелем, да с луком диким, да с ягодами. Такую корзину, что не каждому под силу поднять. Из запасов отцовских пузырь мутной достала, из подполья солений. Как умела принарядилась, как смогла, так и прихорошилась. На себя в зеркало взглянула, вроде и ничего так. Да и, главное ведь, какая она есть, а не какая обликом.
Села на лавке, время выжидает. Сама как на еже, спокойно сидеть не удаётся. То и дело в окошко поглядывает, ждёт, как потемнеет, чтоб по деревне прошмыгнуть незамеченной.
Вдруг дверь скрипнула, и батя в сливу мочёную, впрочем, как всегда, ввалился. Воды из ведра испил, на лавку плюхнулся и сапоги принялся стаскивать. Глядь, а дочка сидит рядом, ни жива, ни мертва.
- Ты чего это тут? Принарядилась, - удивился батя.
- Да вот… Погулять… Воздухом подышать… - залепетала Клавка.
- Погулять? По мужикам что ли? Не пойдёшь! Ишь, удумала, - рявкнул отец.
- Да, как же так, тятя? Я же уже собралась…
- Как собралась, так и передумаешь. Нечего тебе с парнями шастать, меня позорить.
- Чего сразу позорить то? Я погулять, - тихо зашептала Клавка и на глаза её слёзы накатились.
- Ты на себя давно смотрела. И так, вся деревня молвит, мол, жабу народил. Мол, жена, покойница, от кики какого, или от кимора нагуляла. И так стыда полон чан, хоть ложкой черпай. А коль ты ещё с парнями начнёшь шастать, так там вообще засмеют.
- Чего это?
- А того это. Потому как в здравом уме никакой мужик с такой любовь крутить не станет, - крикнул батя, бросив черпак в ведро, воду по хате расплескав. Лавку пнул, тулуп свой сняв, бросил. Велел дочери прибрать всё, а сам спать завалился.
Комок к горлу Клавки подкатил от обиды. Да такой, что в глазах темнеть начало. Такой, что померещилось ей, будто каждая тень в доме густой дрянью обернулась и смеётся над ней. Да что там тени. Будто каждая вещь в доме издевается.
- Жаба, жаба, жаба, - шепчет отцовская шапка.
- Жаба уродливая, уродливая, - визжит лампа масленая.
- Фу, жаба и есть, отвратная, - пыхтит печка.
Лицо руками закрыла Клавка, да прочь из хаты выбежала. На воздухе ночном разрыдалась, да быстро успокоилась. Отдышалась, вроде и отпустило наваждение это. Огляделась и к старой кузне, где обычно Кий с дружками сидят, побежала.
Ну а парни то там не просто сидят, тайком от отцов своих брагу хлещут. Косые уже, как ивы после сильного ветра. Один по нужде малой отойти хотел, да с Клавкой нос к носу столкнулся, чуть по большому не сходил.
А Клавка то твёрдо решила, что не просто так пришла. Молодца со спущенными штанами в сторону отодвинула, и к Кию.
- К тебе я, - говорит Клава.
- Чой-то? Я тебя не звал, - удивился Кий.
- Ты не думай. Я хозяйственная, я любящая, я верная. Я тебе пирогов напекла, я тебе мутную заготовила. Скажи, мог бы меня полюбить за то, какая я?
- Полюбить, - замешкался Кий не зная, что и ответить на такой напор. – А где, говоришь, пироги и мутная? На сытое брюхо проще такие ответы давать. А то ты так сразу насела, я и растерялся, - отвечает Кий.
Спохватилась Клава, а корзинку-то дома оставила. Руками всплеснула.
- Я сейчас, я быстро, - прокричала она и бежать. Уж так спешила, что земли под собой не чуяла. Уж так торопилась, что чуть дверь с петель не сорвала. Корзинку схватила и назад.
Торопилась. Споткнулась. Упала. Колено оцарапала, юбку замарала. Но ничего, стерпится. Бегом, быстрее, и пусть дышать уж тяжело, пусть в боку колет, пусть в лопатке ломит. Но бежать. Бегом.
Недалече от того места, где парни сидели, остановилась Клавдия, отдышаться, да оправиться. Ну, чтоб совсем растрёпанной перед своим избранником не явиться. Да как кровь в ушах перестала стучать, услышала разговоры.
- Ну, где там твоя судьба пропадает? Жрать охота, - засмеялся один.
- Такая сама по пути всё сожрёт, - мерзко хмыкнул другой.
- Да ладно. Она вон, мохнатку для Кия как распушила. Ей не до еды сейчас, - с издёвкой произнёс третий.
- Да ну, дураки вы. Ничего вы не понимаете, - сурово ответил Кий. – Говорю ж, главное, это не внешность.
- Ты чего это? Ты на Жабу глаз положил? Совсем из ума выжил, - прошептал кто-то из парней.
- Да сами вы из ума выжили. Девка не целованная, хозяйственная, мужика не знавшая. Такая одна на весь мир, - усмехнулся Кий.
Слушает Клава, а у неё аж сердце заходится. Так про неё никто не говорил и никогда. Одна на весь мир. Юбку поправила, платок подтянула и уже выйти хотела, да только Кий говорить продолжил.
- Одна на весь мир. Страшная, жирная и тупая, как дно бочки. Неужто вам самим не интересно с такой вот жабой разок покувыркаться? Свои силы проверить, да и узнать, каково это в такой квашне запортками барахтаться? Вот сейчас принесёт пожрать и выпить, её подпоим и узнаем, чего там у неё.
- А вдруг там у неё зубы, - засмеялся кто-то из парней, и остальные тоже засмеялись.
- Погоди, погоди. А коль она потом чего требовать начнёт? Коль расскажет кому? Стыда не оберёшься, коль узнают, что мы жабу тетерили, - умерив голос пробормотал кто-то.
- А кто жабе то поверит, что её в здравом уме мужик возжелал и на её холмы трясущиеся влез? Скажем - не было такого, и всё тут. Жаба то страшная, всеми нелюбимая, вот с горя умом и тронулась, придумала чего-то себе, а то и вовсе ей приснилось, - засмеялся Кий.
Горько Клавке стало. Так горько, что комок к горлу подкатил. И видится ей, будто всё вокруг над ней смеётся. И груша старая хохочет, и камень у дороги с хохоту надрывается, и даже старый кувшин потрескавшийся, что у забора стоит с водой для кур, ржёт как ненормальный, воду расплёскивая.
Ладонями лицо прикрыла девка и будто лободырная бежать прочь от всего этого. Бежит и сама не ведает куда. Слёзы глаза застилают, обида горло сдавливает, сердце от боли выпрыгивает. И только ноги сами собой несут.
Вертится всё вокруг, крутится. Каждый куст, каждое дерево, каждый камень смеются над Клавкой.
- Жаба, жаба, жаба. Жаба парня захотела захомутать. Жаба думала, что и она красивая. Жаба, жаба.
Бросилась Клавка наземь, уши руками закрыла и лежала не движимая, ждала либо смерти от голода, либо чтоб волки её съели, либо чтоб смех вокруг утих. А после и вовсе заснула.
Проснулась Клавка, уже и ночь тёмная была кругом. И то, может и дальше бы осталась на земле лежать, да крип в лесу так орал, что кровь стыла в жилах. Страшно Клавке было, зябко было, пить хотелось.
Осторожно поднялась она с земли и, глаза тараща, по тёмной чаще поплелась, пытаясь грибы путеводные сыскать. Да, только темна земля под ногами и не светится ничего. Глядь, а вдалеке огонёк, а там и ещё. Бросилась девка к тем огонькам, да сама не поняла, как по пояс в муть болотную и угодила бродячими огоньками увлечённая. Чуть не потонула, с трудом выбралась. Лежит на земле, вся в грязи, воздух губами хватает. И вновь чудится ей, что всё вокруг разумом наделено.
- И куда ты, дура глупая, поплелась? Чего тебе дома-то, не сиделось, - прохрипел старый пень.
- Куда, куда? Бежать хочу от всего этого, - шмыгнула носом Клава.
- По что тебе бежать? От себя не убежать, - захихикала молодая ёлочка.
- Домой вертайся, дурёха. Батька там, пожалуй, уже всю мутную выжрал и хворает, - вмешался в разговор какой-то камень. – А то задержишься в этом болоте, и правда в жабу превратишься.
- Ага. В такую огромную, мерзопакостную, - засмеялся пень.
- Видать, и правда от себя не убежать, если даже пень смеётся надо мной, - шмыгнула носом Клава.
Посидев чуток ещё, малость пообсохнув, успокоившись, решила она, что и впрямь, пора домой возвращаться. К тому же, есть уже хотелось сильно, в животе урчало так, что дикий слобень в лесу отзываться начал.
Поднялась с земли, да как представляя путь, так и пошла. Ведь далеко убежать от деревни не могла. Решила, что даже заблудившись, поплутает чуть и дорогу отыщет.
И правда, повезло ей, отыскала дорогу, в тех местах она всего одна такая была, по обе стороны прямая. Указатель попался, что гласил, будто налево поселение, именуемое Крестом находится, а знать топать направо нужно. Аккурат к деревне выйти получится.
Идёт Клавка, вроде и успокоилась обида в ней. Вроде и пни с ёлками насмехаться перестали и камни молчат, как того камням и полагается. Смотрит, а на обочине три телеги крытые стоят, слобнями запряжённые. Костёр горит, котелок парит, мужики возятся, и баба какая-то всё причитает. А поодаль, в кустах, парень сидит по нужде, страдает так, что жуть.
Хотела Клавка мимо пройти, да мужики её приметили, бабе сказали, та и велела подойти. Оглядела девку, руками всплеснула.
- Ты, чего это одна, на дороге, грязная вся такая? Случилось чего? Аль напали? Аль снасильничали? – причитает баба. А Клавка смотрит на неё и стыдно становится. Та, хоть и не молодая, а красивая, опрятная.
- Да в болото угодила, - отвечает Клава. – Домой иду.
- Да как же в таком виде то? - запричитала баба, да быстро перестала, потому как парень из кустов выбрался, еле живой.
Под руки бедолагу схватили, в телегу отвели, уложили.
- Чего это с ним? Хворый? Бледный, как сам Кондратий, - поинтересовалась Клавка.
- Ой, хворь подхватил, - говорит один из мужиков. – Ехали мы в Обрезанки, к мастеру одному, что любые вещи чинит. Да в пути барчонок съел чего-то. Вот и несёт его так, что против ветра на пять шагов вдарить может. От самой Квачи несёт, по пол дня на месте стоим. Маменька его вон места себе не находит.
- Так, а корой дубовой отпаивали? Отваром шишек поили?
- Это как это?
- Сразу видно, барские. Ох, и занесло же вас в такую даль, - хлопнув себя по бедру с укоризной произнесла Клавка. – Соберите молодых сосновых шишек с маленьких сосен, отыщите дуб и коры надерите, только дуб постарше ищите. И всё сюда. Вылечим мы вашего барчонка в два счёта. Мой папаша и не так плох был, а и то помогало.
Мужики то, вначале к барыне, та посмотрела на девку и велела выполнять. Шишки запросто отыскали, с дубовой корой труднее было. Всё ж, дубы хоть в лесу и встречаются, да поискать приходится.
Пока ждали, пока барчонок спал калачиком свернувшись, во сне попискивая, барыня всё девку расспрашивала о разном, от скуки, чтоб время убить, заставила её помыться, причесала девку сама, да платье новое подобрала.
Как мужики, что за шишками и корой ходили, вернулись, так и не узнали девку. Пришла, как есть. Жаба болотная. Вся в тине, в иле, сама не шибко приятная на вид. А тут перед ними, ну как есть, барская. Причёсана, умыта, глаза подведены, румяна наведены. И платье впору подобрано так, что грудь вперёд, живот подтянут. И пусть толстуха на первый взгляд, но вот только взгляд отводить не шибко спешат. Вроде и отвернулся, а глаз сам обратно тянет.
Да и сама Клавка, как в зеркало погляделась, себя и не узнала. Не думала она, что стоит правильно причесаться, немного красоты навести, да чуть-чуть приодеться, и даже губы её чрезмерно толстые, будто и красивыми стали.
Но, времени красоваться не было. Велела Клава котелок с водой поставить на огонь, бросила туда шишки, кору дубовую и кипятить принялась. А как пар клубами повалил, вынула из костра несколько угольков, остудила, да на нитку нанизав, над паром подвесила.
Долго варево кипятилось. Почти всё выпарилось. Что осталось, в одну кружку уместилось.
Взяла Клава угольки, в пыль растолкла и велела барчонку угольную пыль проглотить и варевом запить. Морщился тот, как дитятко малое, хотя лбу-то зим шестнадцать точно уже было. Но когда барыня рявкнула, выпил всё до капли.
- К утру здоров будет, - говорит Клавка и уж было готова была уходить.
- А ну, куда собралась, на ночь глядя? Оставайся, переночуй. А утром, коль и правда полегчает сыночку моему, мы тебя в деревню довезём.
Осталась Клавка, и всю ночь с барыней они проболтали о том, да о сём. Та про барские земли рассказывала и всё повторяла, что такой умелице, как Клава, нечего в такой глухомани прозябать.
А Клава всё про жизнь свою твердила и говорила, что такой жабе, как она, иного болота и не полагается.
- Да какая же ты жаба? Ты думаешь, все красивые от рождения? Ну бывает такое, но далеко не все. Люди сами себя красят. Вот, причесалась правильно, приоделась, и уже красивее стала. Правильно улыбнулась, ножкой красиво шаркнула, локон поправила, и уже красавица, - говорит барыня.
- Вам легко говорить. У вас вон серебра много, да и сами вы красивая, - отвечает Клава.
- Денег много, да не шибко. А вот, красивая ли я, - огляделась барыня, убедилась, что мужики не видят, да и волосы с головы сняла. А под ними настоящие волосы. Седые, редкие, как у кики болотной водоросли на голове. – Вот какая я красивая. И не с годами так, а с самого детства. Знаешь, как меня обзывали, как прогоняли? Да я бы за счастье считала, коль меня бы жабой называли. Меня ж таким словом нарекали с малолетства, каким мужики своё хозяйство называют. Но научилась я быть красивой. Синюшность под глазами прятать научилась, волосы себе вот сама сплела. Грудь скудную научилась подчёркивать так, чтоб пышной казалась. Трудов больших это стоит, не спорю, но… Главный мой обидчик, что больше всех меня обзывал и унижал, сам в любви мне признался. Барский сын был, и я барыней так стала. А у тебя и волосы густые, и телеса пышные. Главное, всё это преподнести красиво. А мелкие изъяны можно забелить, закрасить.
Поутру полегчало барчонку, да так, что поел с аппетитом и не позеленел. В дорогу быстро собрались и уже к полудню в деревню Клавкину и въехали. На деревенском пятаке остановились народу на интерес.
- Гляди, как на тебя парни поглядывают, - говорит барыня. – Они тебя даже не признали.
Смотрит Клава, а и правда, Кий с дружками то и дело глазами стреляют, шушукаются, улыбаются. Одного из работников барыни подозвали и спросили чего-то. А как тот ответил, так и обомлели, в лице поменялись.
Велела барыня своим работникам сундук с платьями с телеги спустить, да кошель с серебром принести. И, будто случайно, но во всеуслышание к Клаве и обратилась.
- Спасибо тебе, Клавушка, что сыну моему помогла и от хвори спасла. Спасибо тебе, красавица. Недаром в барских землях девки вашей стороны так ценятся. Недаром женихи за ними аж сюда приезжают. Вот тебе в награду приданое. Целый сундук платьев красивых, да кошель серебра. С таким приданым любой молодец за счастье посчитает в жёны тебя взять. А коль окажется, что дураки тут одни живут, так не печалься. Отправишь гонца в барские земли ко мне, я за тобой пошлю. Мой Ванька, хоть и молод, но такая невеста ему в самый раз. С такой не пропадёт.
Сказала барыня и будто сама удивилась, будто смутилась, что народ вокруг слушает рты открыв. Клавку за локоток в сторону отвела и подмигнув прошептала:
– Одни говорят, главное, что внутри, другие на внешность смотрят. Но я тебе так скажу. И там, и там всё должно быть сносно. Жаль, только, внешность исправит можно, а вот то, что внутри, не всегда. Помни об этом.
Барыня со свитой своей уехала, а Клава осталась. Да только что не день, так новые открытия. То парни погулять позовут, то цветочков или ягод подарят, то ещё каким вниманием одарят. Поначалу шибко неловко Клаве было, всё подвоха ожидала и обиду старую вспоминала. Но, спустя время, привыкла и даже нравиться ей начало. Конечно, много времени и сил уходило на то, чтоб красоту свою удерживать, но зато много времени и освободилось. Нужно дрова наколоть, парни тут как тут, воды принести, так сразу. Бывало, что вызывались и полы помыть, и постирать.
До того дошло, что даже как-то спорить за это начали и морды друг другу бить. Поначалу от того, кто дрова колоть будет, да быстро разговор перешёл в другое русло, о том, кто Клаву на ночь костров пригласит.
К следующему лету так вышло, что собралась Клава замуж выходить. И, конечно же, за Кия, первого красавца. Вся деревня собралась тогда. Говорят, столько вкусностей на столах стояло, что на все Обрезанки запахи витали, что до самой Квачи унюхать можно было.
Агний сделал пару больших глотков из кружки и с наслаждением причмокнул. Поглядев на детей, он призадумался.
- Вот. Вы меня крысёнышем обзываете, а я возьму и тоже в болото убегу. И вдруг утону там, и вам стыдно станет, - буркнул мальчишка.
- Дурак, что ли? Сказка то не о том, - фыркнула Милка. – А о том, что по-иному себя веди и в глазах других ты не будешь крысёнышем. Барыня же сказала Клаве, что главное, это чтоб и снаружи, и внутри. Правильно, дедушка?
- От части, правильно. Только это не кого-то одного касается, а всех разом, - засмеялся Агний. – Я ж не до рассказал ещё.
Так вот, как свадьбу уже играть надумали, как всё готово было, вышла Клава в самом красивом платье белом. Кто говорит, барыня оставила ей, а другие твердили, будто сама сшила. Парни слюной зашлись, да и мужики постарше топтаться на месте принялись.
Празднуют, пьют, гуляют. Ну и, как водится, слово отец невесты взял. Сам уже в сливу мочёную, лыка не вяжет, но встал на пень и давай речами лить.
- Я, - говорит, - самый счастливый мужик на свете теперь. Подумать только, моя дочь замуж выходит за первого молодца деревни. За то спасибо скажем барыне, что нас посещала. Коль не она бы, так бы Клава и осталась жабой отвратительной. Такой, что и по пьяни парень не захотел бы на неё влезть. Зато сейчас, красавица…
Говорит мужик не думая, слова не подбирая. Да и народ хмельной поддакивает каждому слову, веселится, вспоминая, какой некрасивой Клавка была, несуразной, неловкой. И даже сам жених лыбится не сдерживаясь.
А вот невеста в лице поменялась. Вроде и ничего такого не сказано, вроде и прошлое уже, а вновь старая обида вспомнилась. Чувство такое нахлынуло, будто что-то густое вокруг возится и окутывает её. И вновь вещи вокруг с Клавой заговорили.
- Да уж, люди, - заговорил жареный гусь. – Нет, чтоб хорошее сейчас принять, они старое вспоминают.
- А чего ты хотел? Пусть сейчас она и красивая, но для всех в памяти она навсегда жаба, - булькнул кувшин с вином.
- Ну, Кий-то даже в жёны её берёт, - хрюкнул поросёнок на вертеле.
- Берёт. Да только всё едино вспоминать он будет, как и все они, что жаба она. А не будет, так напомнят. Это всё едино, что на месте ямы отхожей яблоню посади. Яблоки крупные, спелые, а есть их не хотят, от того, что на дерьме растут, - пояснил старый пень у плетня.
Батя пьяный уже и речь свою закончил. И стал народ в голос счастья желать молодым. Да только Клава слышит, как все хором её жабой называют. И чувствует она, как обида в ней нарастает, бурлить начинает как масло раскалённое. И будто грязь чёрная, что обволакивала её, очертания человеческие принимать начала и шептать на ухо чего-то несвязанное.
А тут и Кий, повернулся к невесте, поцеловал её и поклявшись в любви, готов был брачный браслет на руку Клаве надеть. Да вот, заквакала она, как жаба.
Поначалу то народ засмеялся, шутку невесты оценив. Но быстро замолк.
Затрещало платье белое по швам, заверещала Клавка так, как жаба, что на ужа нападает. Покрылась вся буграми, позеленела, раздулась и обратилась в жабу огромную. Кия в раз проглотила, а потом и за остальных взялась.
Мало кто сбежать с той деревни смог. Пьяные все были. А те, кому повезло сбежать, с тех пор даже лягушат малых боялись. От деревни той ничего не осталось, а в болоте подле неё ещё многие зимы страшное кваканье люди слышали. А кто-то и саму Клавку там примечал. Да вот, поговаривают, что всё ж не сидит на месте жаба, то там, то тут в лесу появляется и давит тех, кто других за внешность обижает.
- Вот об этом сказ мой, - закончил Агний. – Не о том, кто и как выглядит, кто и какой внутри. А о том, что обида, что не за дела, а за такую ерунду, как облик, причинённая, загнить может.
- Так что ж получается, Клавка силой гнилой была? Ведьмой, что ли, - округлив глаза спросила Милка, а после, взглянув на крысёныша, на всякий случай отодвинулась.
- Какой ещё ведьмой? Обычная девка, - пояснил Агний. – Просто обижали её не за дело, ради потехи. Обида в ней и загнила. А сила гнилая, это вам не простуда и не понос. Раз начала гнить в человеке, уже не пропадёт никогда.
- Так это сила гнилая делала так, что с Клавой вещи разные разговаривали? Подталкивала её, получается, - прошептал крысёныш.
- Что? А, то нет. Просто девка на разум малость хворая была. Вот ей и казалось, что не её это мысли, а пни, да ёлки с ней разговаривают.
Детишки, разбредаясь, обсуждали сказку. Кому-то было весело вспоминать, как барчонок поносил в кустах, кто-то восхищался тем, как огромная жаба сожрала всю деревню.
Милка стояла у плетня и ждала, когда крысёныш пройдёт мимо.
- Эй, - рявкнула она. – Я не со зла тебя назвала крысёнышем. Ты просто похож на крыску немного. А я люблю крысок и не считаю их некрасивыми. Наоборот, они умные и ловкие.
Всем привет. Ну вот, наконец добралась следующая сказка. Иллюстрации к ней изготавливал с помощью нейросети, насколько мог, настолько близко и подбил персонажа под придуманный облик.
Надеюсь, вам понравилось. Комментировать не забываем, делиться с друзьями, подписываться. Ну и про книжки, тоже не забываем. Кто ещё не в курсе, напомню, что Лекарство от смерти уже и на маркетплейсах есть.
На телегу не забывайте подписываться, да и в ВК тоже. Буду рад вас везде видеть.
Ну а следующая наша встреча будет, скорее всего, у Хлорного моря.
