Глава 52
Вечером, прямо перед уходом домой, ко мне заходит Артур Куприянов.
– Эллина Родионовна, я хотел бы вас поблагодарить.
– Меня? За что?
– За то, что ассистировали, пока мы той девочке, Ане, пришивали протез пальца.
– Пожалуйста.
– И за то, что заставили меня уделить достаточно внимания этой девочке. У меня такая запарка… Но это не оправдание. Вы были правы. Спасибо.
«Чего это он весь рассыпался в благодарностях? – думаю, глядя на хирурга. – Уж не влюбился ли, случаем?» Словно в подтверждение моих мыслей, Артур спрашивает:
– Вы не могли бы мне составить компанию на сегодняшний вернисаж? В Корпусе Бенуа Русского музея проходит масштабная выставка «Василий Суриков. К 175-летию со дня рождения», – говорит Куприянов с горящими глазами. Тоже странно: что его так распалило? Интерес ко мне или большая симпатия к отечественному искусству?
– Сегодня?
– Я понимаю: приглашение слишком внезапное. Но там может быть интересно. Знаете, я читал описание. В нём говорится, что впервые на выставке Русского музея представлена визуализированная реконструкция Итальянского похода Суворова в Альпийских горах и знаменитого перехода через перевал – по картине Сурикова.
– Я не слишком разбираюсь в искусстве, – отнекиваюсь.
– Я тоже. Но я обещал моей маме, которая скончалась два года назад, что продолжу туда ходить, дабы окончательно не превратиться в обывателя, – улыбается Артур.
– Соболезную вашей потере. Что же насчёт выставки, то, простите, не могу. Домашние заботы.
– Может быть, в другой раз? – пытается Куприянов сохранить надежду.
Пожимаю плечами. Он прощается и уходит.
«Может, мне следовало согласиться? В конце концов, я уже тысячу лет ни в одном музее не была, ни на выставке. Живу в культурной столице России, а толку?», – думаю, и сразу на ум приходит Борис. После возвращения из Москвы мы несколько раз говорили по телефону, и только. Странные какие-то отношения. Скорее, их и отношениями-то назвать трудно. Влюблённые пары встречаются чуть ли не каждый день, спят вместе, проводят много времени, а мы… «Что же я за невезучая такая?» – думаю с горечью, собираясь домой.
***
Утром следующего дня, когда иду мимо ординаторской, невольно останавливаюсь, слыша раздражённый голос Лидии Тумановой.
– Я так разозлилась! Чуть не пошла сразу к Вежновцу! О чём она думала?! Что если она заведующая отделением, то можно так себя вести?
Хочу войти, но голос внутри останавливает.
– Во всяком случае, не о больнице она думала. Если узнают, что мы нарушили протокол федерального исследования…
– Нам сократят научное финансирование на несколько лет вперёд, – продолжает Туманова. – Не говоря о том, что это противозаконно.
Кто же с ней разговаривает? Вторая женщина явно на стороне Лидии. Но голос мне незнаком. Точнее… он явно не принадлежит медработнику моего отделения. Однако всё равно кажется, где-то его слышала.
– Нет, ну как она могла, а? – возмущается Лидия. – Мне поручили часть исследования, я посвятила в это Печерскую…
– Лидия Борисовна, учитывая последствия, думаю, нужно сообщить Вежновцу.
– Да, но это приведёт к жуткому скандалу. Все знают: у него зуб на Эллину, – отвечает Туманова.
– Что же вы предлагаете в таком случае? Скрыть?
– Если Вежновец узнает, он будет обязан отреагировать. В хорошенькое положение нас Эллина Родионовна поставила! – ворчит Лидия.
Не выдерживаю и вхожу, придумав повод:
– Лидия Борисовна, доброе утро, ключ от шкафа с препаратами у вас?
Смотрю в сторону: на диванчике напротив Тумановой восседает… Ольга Васильевна Тихонькая! Наш новый замначальника отдела кадров, бывшая секретарь Гранина. Вот уж не подумала, что у неё с Лидией могут быть столь доверительные отношения.
– Здравствуйте, Эллина Родионовна, – кивает мне Ольга, но уходить не собирается. Я замечаю произошедшие в ней перемены. Из накрашенной куклы превратилась во вполне респектабельную молодую женщину. Не слишком яркая косметика, деловой костюм, даже губы меньше стали, – видимо, не стала продолжать инъекции филлеров.
– Доброе утро, – отвечаю ей.
– Эллина Родионовна, вы не могли бы остаться? У меня к вам разговор, – просит Туманова.
Всё дальнейшее мне совершенно не нравится. Лидия отчитывает меня, как подчинённую, хотя всё наоборот. И я не стараюсь оправдаться, просто слушаю, а потом ухожу. И ещё мне жутко неприятно присутствие Тихонькой. Я даже сказала Лидии, чтобы та ушла. «Простите, но я хочу, чтобы этот наш разговор происходил в присутствии свидетеля», – ответила коллега. «Только свидетель будет на вашей стороне, если что», – подумала я и не стала спорить.
Через полчаса зову в кабинет Машу, чтобы душу облегчить. Говорю, что когда просила у Лидии инновационный препарат, она сама мне ответила: мол, мы весь не израсходуем.
– Но ведь дело не в лекарстве, да? – спрашивает подруга.
– А в чём?
– В том, что за нарушение протокола клинику могут наказать, – отвечает Маша.
– Так ты с ними согласна?
– Я их понимаю.
– Ты знаешь, как страдает этот мальчик, Рома?
– Да, слышала. Но твоё решение может нам дорого стоить.
– Только если кто-то донесёт на меня. Поверь: Тихонькая кусает локти, что не может этого сделать. Я ведь видела её вместе с Тумановой, – замечаю.
Маша молчит.
– Я не знаю, что сказать, Элли.
Вскоре она уходит, а я, чтобы отвлечься, некоторое время решаю административные вопросы. Затем иду в отделение интенсивной терапии, куда после операции перевели Трофима Семёновича.
– Есть перемены? – спрашиваю Горчакову, которая пришла проведать старика. – Он очнётся?
– А вы как думаете?
Пожимаю плечами.
– Мозг слишком долго был без кислорода во время остановки сердца, – замечает Нина Геннадьевна. – Вы же сами знаете, Элли. У пожилых гипоксия мозга обычно не проходит бесследно. Будем ждать.
– Он мог бы ещё долго жить, – размышляю вслух. – Вечно, если верить ему. Глаза не открывает. Не говорит. Реагирует только на боль. Может быть, не стоило затевать операцию?
– Вы же знаете, Элли: нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся…
– … И нам сочувствие даётся, Как нам даётся благодать… – продолжаю знакомые строчки стихотворения Тютчева.
Что ж, ничего не остаётся, как ждать.
Возвращаюсь в отделение, на каталке завозят из вестибюля старушенцию лет 70-ти. Она кашляет натужно и говорит медсестре недовольным голосом:
– Я три дня просидела, так что лучше пройдусь!
– Лучше не надо, я вас довезу.
Бабуля пытается что-то гневно ответить, но заходится кашлем.
– Что у нас тут? – спрашиваю, беря карточку.
– З.У.Д… – начинает медсестра, но старушка её перебивает:
– Нет у меня никакого зуда! Я не бомжиха какая-нибудь!
– Успокойтесь, – говорю ей. З.У.Д. – это затруднённое учащённое дыхание.
– Хорошо.
– Так. Присядьте на кровать, давайте снимем пальто, – просит медсестра. Она протягивает руки, но пациентка дёргается.
– Нет-нет, здесь холодно!
– Пальто вам вернут…
– Дайте таблетку, и всё…
В какое-то мгновение старушка разводит руки, пальто распахивается, на пол шлёпается, заскулив, маленькая собачка – карликовый пинчер.
– Муся, иди сюда! – пациентка быстро наклоняется. Подбирает питомца и прижимает к груди.
– Сюда с животными нельзя, – замечаю я.
– Дайте мне что-нибудь от кашля, и я уберусь отсюда, – мотает старушка головой.
– Давайте так. Медсестра присмотрит за собакой, а я вас быстро осмотрю. Ладно? – нахожу компромиссное решение.
– Вы собачница? – строго интересуется старушка у коллеги.
– Ну да… – растерянно отвечает та, беря пинчера.
– Температура повышалась? – спрашиваю пациентку.
– Нет.
– Мокрота откашливается? Если да, то она жёлтая или зелёная?
– Нет.
– Я слышу хрипы, так что нужен рентген для исключения пневмонии, – делаю вывод, слушая дыхание старушки. Попутно ощущаю запах табачного дыма. Делаю пометки в карточке: пациентку зовут Алиса Карловна. Ей 73 года.
– Вы курите? – спрашиваю её.
– Да. Это разгоняет скуку в дороге. Я приехала сюда из Мурманска.
– Да? Зачем?
– Не знаю, – поджимает старушка плечами. – Если бы знала, что в Питере так холодно, рванула бы в Крым.
– У вас есть тут родственники?
– Ни души не знаю.
– Хорошо. Ждите.
Выходим, я прошу медсестру вызвать передвижной рентген. Вряд ли в диагностическом отделении оценят Мусю. Которая хоть и не лает, ласковая и к рукам привыкла, но всё-таки не человек.
Но дойти до кабинета не успеваю: привозят экстренного больного.
– Ильдар Бореев, 35 лет, жалобы на боль за грудиной, тошноту и потливость, – говорит фельдшер.
– Утром всё было нормально… – тихо произносит больной.
– Давление 140 на 90, пульс 90. Боль купирована двумя дозами нитроглицерина.
– Общий и полный биохимию крови, сердечные ферменты, – распоряжаюсь, пока перекладываем мужчину. – ЭКГ на 12 отведений. У вас уже были такие боли?
– Никогда.
– Болезни сердца?
– Гипертония?
– Нет.
– Диабет?
– Нет, я совершенно здоров, – отвечает Ильдар.
– Оксигенация 99 на двух литрах.
– Вы убирали снег? – спрашиваю на всякий случай.
– Нет, я работаю дома на удалёнке. Торговля через интернет. Так что у меня? Инфаркт?
– Для него вы слишком молоды, – отвечаю, глядя на распечатку ЭКГ. – Мы возьмём анализы, понаблюдаем за вашим сердцем и разберёмся.
Ухожу к себе, перевожу дыхание. Меня раздражает административная работа. Документы, бумажные и электронные… с другой стороны, кому-то же надо этим заниматься. И лучше пусть это будет такой человек, как я, любящий в делах порядок, чем кто-то, способный забросить всё и устроить бардак.
Когда куча становится почти незаметной, решаюсь пойти на обед. Иду мимо смотровой и останавливаюсь: на кушетке лежит Майя, сестра Бориса. В больничном халате, расстёгнутом так глубоко, что виден лифчик. Над ней склонились трое молодых мужчин в белых одеяниях, у каждого в руке по стетоскопу. Все приложены к груди девушки. Стоят в полной тишине, слушают.
– У вас систолический шум, – произносит один из них.
– Хм… – хмыкает Майя. – Не думаю.
– Что тут происходит? – спрашиваю строгим голосом.
Парни резко отодвигаются, Майя поднимается и запахивает халат.
– Эллина Родионовна, познакомьтесь: Дорожкин, Наумов, Шемес. Второкурсники. Занимаемся пропедевтикой, согласно вашему поручению. Вы что-то хотели?
– Просто стало интересно, – пожимаю плечами. – Продолжайте свои… занятия.
Ухожу, но в душе рождаются какие-то странные сомнения. Я видела лицо Майи, пока те трое водили акустическими головками по её открытой коже. И это было вовсе не томительное ожидание. Девушка явно получала удовольствие от происходящего. «Как-то это неприятно», – думаю, шагая в ординаторскую: у меня в кабинете кончился кофе. Может, у коллег найдётся немного.
Внутри оказывается Лидия Туманова. Снова не одна: Ольга Тихонькая рядом. Здороваюсь.
– Эллина Родионовна, можно вас на минутку?
– Да, конечно. Уже придумали мне приговор? – интересуюсь.
Дамы переглядываются.
– Нет, ну что вы, – отвечает Лидия Борисовна. – Мы решили оставить это между нами, чтобы не повредить клинике.
– Но нам нужна гарантия, что это не повторится, – говорит Тихонькая.
Вскидываю удивлённо брови. Эта кукла не только выглядеть стала, как приличный человек, но ещё и резко поумнела? Чудеса! И хотя её покровительственный тон мне не нравится, не хочу спорить.
– Я вам обещаю, что больше не буду вмешиваться в исследование, – говорю в ответ. – Скажите, Ольга, а ваш интерес в этом какой?
– Она моя близкая подруга, – отвечает за неё Туманова.
– Что ж, хорошо.
Беру кофе и выхожу.
– Эллина Родионовна, вас просят зайти в третью палату.
Иду туда, и, открыв дверь, вижу грустную картину: на кровати лежит Рома, рядом заплаканная Маргарита, около неё медсестра. Бедный мальчик! Его сражение с болезнью слишком затянулось. Сколько боли и страданий оно причинило этой семье!
– У него такие ужасные контрактуры. Даже у Миши покойного таких не было, – говорит Маргарита, пока осматриваю Рому. – И судороги всё сильнее. Его согласились положить в отделение генетики, но я не могу. Миша всю последнюю неделю провёл в реанимации, обвитый трубками, – женщина плачет. – Знаю, Ромочке немного осталось. Но я не могу с ним так поступить.
– Мы можем оставить его здесь.
– Прошу вас, не надо! Я хочу взять его домой.
– Я переговорю с отделением генетики. Возможно, мне удастся получить у них разрешение на применение КПА – контролируемой пациентом анальгезии. Суть метода в том, что электроника управляет инфузионным насосом или инфузоматом, который подаёт пациенту определённое количество анестетика каждый раз, когда он или тот, кто рядом, нажимает на кнопку, – поясняю Маргарите.
– Тогда Рома сможет получать внутривенные анальгетики дома, – добавляет медсестра.
– Но вы должны будете контролировать дозу, – напоминаю матери мальчика.
– Вы дадите ему более сильные препараты?
Киваю.
– Хорошо. Я готова на всё, доктор Печерская. Лишь бы оставить его дома. Я понимаю… он, наверное, не заметит разницы. Но всё-таки…
– Мы сообщим вам, когда договоримся.
Оставляю Маргариту с Ромой и выхожу. «Господи, – поднимаю глаза к потолку. – Помоги несчастному малышу. Хоть как-нибудь, помоги!»
– Эллина Родионовна!
– Да?
Подходит медсестра, с которой мы принимали старенькую любительницу автопутешествий.
– Готовы снимки Алисы Карловны. Она хочет побыстрее уйти, а я ей обещала найти мясо для пинчера.
– Хорошо, спасибо.
Звонок. Достаю телефон. Няня.
– Здравствуйте, Эллина… – говорит немного нервно.
Останавливаюсь. Замираю.
– Что случилось?
– Ваша Олюшка…
– Что?
– Она…
– Да говорите же, Господи!!!
Пауза, которая кажется мне вечностью. Шуршание в трубке, а потом вдруг:
– Мама… – слышу, и слёзы счастья наворачиваются на глаза.