Глава 56
– Это все новости? – спрашиваю Артура поникшим голосом.
– Нет, к сожалению. Судмедэксперт забирает тело Ромы на вскрытие. Также сюда идёт Сергей Левин из отделения генетики. Он вне себя от ярости. Говорит, что мальчик лечился у них, и хочет знать, откуда мать пациента получила сильное обезболивающее и инфузомат, – говорит Куприянов.
– Мальчик умирал, – отвечаю ему. – Нужно было не ждать чего-то, а действовать, и как можно быстрее.
– Элли, я тебя прекрасно понимаю. Ситуация была очень тяжёлой. Но, мне кажется, ты перешла рамки дозволенного.
– Ребёнок страдал от сильной боли, – продолжаю настаивать. – Мать умоляла меня ему помочь. Что мне было делать?
– Эллина, я тебя ни в чём не обвиняю. Лишь хочу помочь. Так сказать, выстроить линию защиты. Про обезболивающее мне понятно. Но где ты взяла инфузомат?
– Левин мне его сам и дал.
– Вот только теперь он делает вид, что аппарат у них некоторым образом… украли.
– Что?!
– Тише, успокойся. Я знаком с Сергеем, вместе проходили интернатуру, остались хорошими друзьями. Я попробую уговорить его, чтобы не поднимал эту тему во время общения со следователями, – говорит Артур.
– Да, но как же он им объяснит…
– Ничего. Придумает что-нибудь. Напишет бумагу с назначением. Всё будет хорошо. Правда, тут есть одна проблема…
– Господи, какая ещё? – вздыхаю напряжённо.
– Полиция получила ордер и поехала в квартиру Маргариты – инфузомат изымать как улику. Ты мне лучше вот что скажи, – Куприянов пристально смотрит мне в глаза. – Они не найдут там ничего странного?
– Например что?
– Что аппарат перепрограммирован и настроен таким образом, чтобы можно было вводить препарат без ограничений. В таком случае это будет означать…
– Эвтаназию, я знаю, что это будет означать, – немного резко отвечаю Артуру. – Нет, там всё в порядке. Я ничего не понимаю в программировании вообще и такой техники в частности. Это раз. Когда я уходила, аппарат работал в штатном режиме. Это два.
Куприянов смотрит на меня и… неожиданно улыбается. Кладёт ладонь на предплечье и говорит успокаивающим тоном:
– Элли, я не враг тебе. От меня защищаться не нужно.
– Прости. Вся на нервах.
К нам подходит Лидия Туманова. Лицо сосредоточенное, глаза нехорошо блестят: сразу видно, что-то задумала.
– Эллина Родионовна, мы же с вами договаривались, – сразу набрасывается на меня, хоть и старается сдерживаться.
– Вы о чём?
– Помните наш разговор в вашем кабинете? В присутствии Ольги Васильевны Тихонькой? Вы обещали, что больше не станете вмешиваться в проводимое нашей клиникой исследование.
– Я если что обещала, то держу слово, – отвечаю ей строгим тоном.
– Судя по тому, что случилось с тем мальчиком, которого вы так усердно, – она делает акцент на этом слове, и звучит очень саркастично и грубо, – вы не прислушались к нашему мнению.
– Что вы хотите этим сказать? – поднимаю брови.
– Я сообщила о том случае главврачу. Написала ему докладную записку. Уж не обессудьте!
– Ничего, что он также узнает о том, как я нарушила протокол исследований, а вы это скрыли? – задаю иронично-злой вопрос.
– Полагаю, доктор Вежновец встанет на нашу сторону, не вашу, – резко бросает Туманова и собирается уйти, но почему-то стоит. Видимо, ждёт моей ответной реплики.
Я же думаю: «Вот так дела! Что значит: жил человек, работал и лелеял мечту подняться по карьерной лестнице, а тут вдруг такой удобный случай представился! Нанесла подлый удар в спину. Да… Туманова хороший врач, но придётся с ней, видимо, расстаться. Мне предатели в команде не нужны. В медицине не все подчиняется правилам и регламентам. Здесь человеческие отношения на первом месте».
– Что, Лидия, решили воспользоваться моментом? Прижать меня к стенке?
– Я подобными вещами не занимаюсь. А вы, Эллина Родионовна, если уж решили угробить свою карьеру, а на мою не посягайте! – лишь после этого она разворачивается и с гордым независимым видом покидает палату.
– Она всегда такая? – спрашивает Артур, кивая в сторону ушедшей коллеги.
– Нет, с недавних пор.
– Почуяла слабину и нанесла удар? – предполагает Куприянов.
Что ж, дальше придётся объясняться перед следователями. Это мои старые и не слишком добрые знакомые – Багрицкий и Яровая. «Прикреплённые», как их метко назвал кто-то из медперсонала.
– Что вы можете сказать о болезни мальчика? – спрашивает Клим Андреевич, как всегда с блокнотом в руках, делающим его похожим на журналиста, берущего интервью. Только за такое «интервью» можно сесть на несколько лет.
– Рома страдал прогрессирующим наследственным заболеванием. Его брат умер от того же несколько лет назад.
– У меня 16-летний сын, – вдруг говорит Багрицкий, чего я от этого человека вообще не ожидала. – Не знаю, как бы сам поступил в таких обстоятельствах.
– Я понимаю отца Ромы. Но мальчик умер. Ни я, ни любой другой врач не могли ничего сделать.
– Аппарат для самообезболивания? Вводит больному анальгетик. Да?
– Постоянную дозу внутривенно. Называется инфузомат.
– Может больной или родитель увеличить дозу, если боль не проходит?
– Нет. Только ввести дополнительную раз в два часа, не больше. Инфузомат так запрограммирован, – поясняю следователю.
– Но ведь можно этот параметр как-то изменить?
– Да, для этого существует специальный шифр.
– Вы его знаете?
– Нет.
Багрицкий оставляет меня в покое. На некоторое время, предполагаю. Дальше легче не становится. Вызывают в кабинет Вежновца. Тот, когда вхожу, разносит Туманову в пух и перья:
– Вы позволили себе скрыть серьёзное нарушение протокола испытаний?! – его голос гремит на всё помещение.
– Мы посчитали, что в интересах клиники, – оправдывается Лидия, – не следует разглашать этот инцидент.
– Теперь он будет разглашён, – хмуро произносит заведующая патанатомическим отделением Ольга Станиславовна Позднякова. – Причём с вопиющим случаем эвтаназии!
«Какой ещё эвтаназии, да вы с ума сошли?! Не было ничего подобного!» – хочу буквально закричать, но сдерживаюсь. Жду, пока начнут меня спрашивать, тогда уже и стану защищаться. Стоит так подумать, как внезапно Вежновец обращается ко мне:
– Как вы достали инфузомат? – он буквально буровит меня взглядом.
– Через отделение генетики.
– Боже, какой скандал! – произносит Иван Валерьевич несколько театрально.
– Что будем делать с доктором Печерской? – интересуется ещё один участник «разбора полётов», – главный анестезиолог Дмитрий Валентинович Миньковецкий. Насколько я могу понять из состава участников совещания, Вежновец позвал сюда самых авторитетных и опытных.
– Вывести во двор и расстрелять, – то ли в шутку, то ли всерьёз говорит Позднякова.
Вежновец недовольно качает головой.
– Мы немедленно соберём дисциплинарную комиссию и начнём расследование, – жёстко произносит он спустя несколько секунд.
– Это можно, – замечает Миньковецкий. – Но не спешите с решениями. Пока мы не убедимся, что отец мальчика подаст в суд.
– Доктору Печерской можно продолжать работать? – спрашивает Туманова.
Понимаю её интерес: как бы самой Лидии хотелось услышать категорическое «Нет!» Это же откроет ей путь к моему креслу. Сначала исполняющая обязанности, а там… кто знает?
– Хотите, поставьте её раздавать аспирин, – улыбается Миньковецкий, – но не надо никаких санкций.
В этот момент входит Сергей Левин. С опаской и волнением жду, что скажет.
– Вот и генетика подоспела, – замечает Позднякова.
Рожать или подождать?
Левин здоровается.
– Расскажите нам, Сергей Львович, как доктор Печерская смогла выкрасть инфузомат из вашего отделения, – ядовитым тоном спрашивает Вежновец.
– Выкрасть? Не было такого, – мотает Левин кудрявой головой. – Аппарат был передан по заявке лечащего врача Эллины Родионовны Печерской. Вот документ, который это подтверждает, – и коллега передаёт главврачу бумагу. Тот пристально её изучает, возвращает обратно.
– Что ж, хотя бы с этим всё в порядке, – говорит недовольно. – Но почему ваши специалисты не занимались лечением ребёнка? – спрашивает Левина.
– Потому что он предпоследний раз поступил в отделение неотложной помощи, о чём нас осведомили, когда уже был назначен курс лечения. Я решил, что не нужно вмешиваться, поскольку доктор Печерская прекрасный специалист…
– Мы здесь не дифирамбы ей петь собрались, – грубо прерывает Вежновец. – Ладно. Разберёмся. А теперь к работе.
Разворачиваемся, но главврач говорит:
– Печерская и Левин, вас я попрошу остаться.
У меня дежавю, или Вежновец сейчас мне правда напомнил Мюллера из «Семнадцати мгновений весны»?
– У меня нет слов, – говорит Иван Валерьевич. – Когда шум уляжется, я сам возглавлю разбирательство, которое определит необходимые дисциплинарные меры. Что касается меня лично, пожалуй, меня ещё никто за всю жизнь не разочаровывал так, как вы.
Мы уходим. В коридоре хочу сказать Левину спасибо, но он делает вид, что слишком сильно занят. Обиделся. Думает, что подвела его под монастырь. Отчасти так и есть. Но, видит Бог, для чего, а точнее для кого старалась.
***
– Элли, Господи, я только что узнала! Как ты?! – в кабинет влетает раскрасневшаяся Маша.
– Нормально, – устало пожимаю плечами.
– Им что, не объяснили, чем болел этот мальчик?! И они всё равно продолжают?
– Выходит, так.
– Даже не верится. Я могу тебе чем-то помочь? Тебе что-нибудь нужно?
– Сегодня ты первая спрашиваешь меня об этом, – через силу улыбаюсь подруге. – Нет, всё нормально.
Маша уходит, оставляя меня одну. На моё счастье, слишком долго оставаться в пустом кабинете со своими мыслями не получается. Раздаётся стук, на пороге появляются Адельша с Мунирой.
– Доктор Печерская, можно? – спрашивает санитар. – Извините. Мы не вовремя?
– Нет-нет, всё в порядке. Заходите.
– Вы помните мою жену, Муниру?
– Конечно. Здравствуйте. Вы уже говорили об этом?
– О его спине? Ему хуже? – с тревогой спрашивает женщина.
– Со спиной всё в порядке. Я предложила вашему супругу сходить к урологу по поводу другой проблемы. Возможно, понадобится операция.
– Операция? – миндалевидные глаза Муниры становятся круглыми от страха.
– Если вам неловко обсуждать это при мне, я могу выйти на несколько минут.
– Нет, прошу вас. Останьтесь, это же ваш кабинет, – говорит Адельша.
Что ж, раз он того хочет… Рассказываю о том, с какой проблемой ко мне обратился её супруг. Мунира слушает по-прежнему испуганно, изредка задаёт вопросы. Стараюсь вести беседу спокойным тоном, это действует на женщину. Семейная пара хоть заметно смущается, но мне удаётся настроить их на конструктивный лад: что если нет никаких серьёзных повреждений, то операция поможет Адельше восстановить все функции. Обнадёженные, санитар с женой уходят. Меня же вызывает капитан Багрицкий. Он временно обосновался в смотровой и ждёт меня для дачи пояснений.
– Присаживайтесь, доктор, – следователь предупредительно-вежлив. Только я знаю уже: это уловка опытного хищника. Расслабляет, чтобы заманить в ловушку, а потом слопать. – Кофе точно не хотите?
– Нет, спасибо, – отвечаю, сначала не понимая, зачем Багрицкому понадобилось меня сюда приглашать. Но тут же доходит: всё верно. Там моя территория, а здесь – не совсем, и я чувствовать себя стану не так уверенно. Ему только на руку.
– В мою задачу не входит погубить вас или вашу карьеру, – с улыбкой говорит Клим Андреевич. – Но… если вы перенастроили инфузомат, чтобы он выдавал больше доз анальгетика, вас можно считать ответственной за смерть Ромы. Так вот. Артур Куприянов сказал, что мальчик получал через аппарат 80 микрограммов препарата в час. И что мать могла вводить дополнительно ещё 120 раз в два часа.
– Верно.
– Но она не знает, сколько лекарства вы загрузили в аппарат. Моя коллега, старший лейтенант Яровая, недавно осматривала его. Он был пуст.
– Клим Андреевич, – говорю спокойно, насколько могу. – Я посвятила свою жизнь медицине. Я видела десятки умирающих людей, от стариков до младенцев. Они страдали так, как вы даже не можете представить. Рома был обречён. Ему оставался не месяц. Не неделя или даже день. А несколько часов. И не в моих силах было помешать этому. Его мать уже видела смерть старшего сына от той же болезни. И вот она смотрит, как то же происходит с её вторым сыном: мальчик уходит в мучениях от недуга, который передала ему она.
Багрицкий напряжённо молчит.
– Иногда ребёнка невозможно спасти. Мы можем только… избавить его от мучений. Чтобы он ушёл с достоинством. И это всё, что ему остаётся, – продолжаю свой монолог.
– Скажите, вы облегчали страдания ребёнка или свои собственные? Если вы были так уверены в своей правоте, почему не ввели максимальную дозу сами? Вы врач. Вы могли остаться и позаботиться, чтобы всё прошло гладко. Чтобы мальчик действительно ушёл, как вы сказали, с достоинством. Но вы ушли. Вы знали, что вводить весь препарат сразу нехорошо. Поэтому улизнули из квартиры перед рассветом. Не хотели присутствовать. Потому что знали: убивать больного – это отвратительно. Решили, пусть это сделает его мать. Дали ей шифр от аппарата и ушли.
«Вот это и есть. То самое. Обволакивающий взгляд удава, едва приметные движения, чтобы придушить, попытка заставить признаться в том, чего не совершала», – думаю, глядя в глаза следователю.
– Нет. Я никакого шифра Маргарите не давала.
Багрицкий делает кислое лицо. Мол, что же вы так? Я вам помогаю, а вы себе яму роете. Он отпускает меня. Чтобы продышаться, сажусь на лифт, еду на самый верх и выхожу на крышу. Холодно, ветрено, летит мокрый снег. Начинается тот самый буран, о котором раньше предупреждало МЧС. Но я всё равно стою и глубоко дышу.
– Что же вы меня так подставили, Элли? – слышу вдруг грустный голос. Это Артур.
– В смысле?
– Не знал, что вы дали Маргарите код от инфузомата, – слышу в ответ.
– Этого не было, – отвечаю уверенно. – Кто вам такое сказал?
– Следователь Багрицкий.
– А, ну понятно. Пытается вбить между нами клин, чтобы потом уничтожить по одному. Вот что я вам скажу, Артур…
– Мы снова на «вы»?
– Тебе скажу. Правду. Шифр я Маргарите не давала.
– Тогда почему…
– Потому что отец мальчика написал заявление в полицию, и та ищет крайнего, вот почему!
– В таком случае нам придётся постараться, чтобы они этого не сделали, – отвечает Куприянов. Подходит ко мне, снимает с себя куртку и набрасывает мне на плечи. Некоторое время стоим вот так, близко-близко, смотрим друг другу в глаза. Мне кажется, ещё мгновение, и Артур потянется вперёд, чтобы поцеловать… Он этого не делает. Отступает назад. Смотрит по сторонам.
– Здесь очень красиво, – говорит негромко.
– Да. Люблю сюда приходить, чтобы перевести дух, – замечаю в ответ.
– Элли, я на вашей стороне. И так будет всегда, – произносит вдруг Артур, а потом уходит, оставляя меня в романтично-приподнятом настроении.
Через десять минут я снова в отделении. Дежурный медперсонал сгрудился возле телевизора в регистратуре.
– За последние полчаса дороги полностью блокированы снежными заносами, – вещает диктор. – Аэропорт Пулково закрыт…
Что ж. Придётся мне сегодня, видимо, нелегко. Если вообще попаду домой. Рассуждаю о вариантах. Один из них – остаться в отделении. Пока иду по коридору, слышу в перевязочной странные звуки. Останавливаюсь, приближаюсь к двери. Ого! Да там парочка уединилась! Ахи и охи вскоре прерываются, слышится возня – одеваются.
«Дурдом какой-то! Неужели опять Маша?!» – думаю и тут же вижу подругу в самом конце коридора. Ого! Значит… но кто же тогда внутри?!