Глава 42
– Кто его отправил? Что это за люди? – спрашиваю Бориса.
– Когда Майе пришло это сообщение, она испугалась и позвонила мне. Я приехал, и мы вместе отправились искать ту её знакомую, у которой болеет отец. Дверь нам открыл вполне здоровый мужчина лет 55-ти…
– Подожди. Дай угадаю. Тот самый «смертельно больной отец»? – предполагаю я.
– Совершенно верно! Его дочь, знакомая Майи, всё это выдумала. Она познакомилась с одним молодым человеком, который очень не понравился её родителям. «Скользкий какой-то, противный, с хитрыми бегающими глазками», – пояснила мать девушки. Дочь психанула, собрала вещи и уехала. Поселилась у своего друга. Ну, а тот вовлёк её в незаконный бизнес.
– Какой?
– Он занимался контрабандой запрещённых веществ. Вдвоём они придумали схему, как перевезти новую партию «товара». Для этого использовали мою сестру. Она, добрая душа, поверила и постаралась достать «лекарство». Насколько я догадываюсь, поставщик в Китае тоже связан с её знакомой и её другом. Их, кстати, зовут Макс и Роза, – сообщает мне Борис.
– А кто тогда те люди, которые хотели отнять у твоей сестры сумку в аэропорту?
– Видимо, люди Макса. Только мне кажется, там всё намного сложнее.
– Поясни.
– Скорее всего, Макс – лишь мелкий дилер, поставщик. Один из многих. Они собирают по крупицам «товар», затем кто-то формирует партию побольше, чтобы её продавать. Это значит, над ним стоят куда более влиятельные и опасные люди. Вот они и прислали тех двоих, а дальше стали запугивать Майю.
– Так почему ты сразу же не обратился в полицию? Ну, или вы вдвоём?
– Потому что моя сестра, сама того не зная, стала соучастницей преступления. За него ей грозит большой уголовный срок. Да, она была не в курсе, ей же сказали о помощи больному человеку. Сыграли, так сказать, на присущей докторам гуманности. Ты ведь понимаешь, о чём я?
– Конечно.
– Но как полиции объяснить? Мне кажется, там каждый второй, пойманный на запрещённых веществах, говорит подобное. Мол, знать не знаю, знакомый попросил забрать.
Я медленно киваю. Борис, конечно, прав. Девушка может пострадать. Без вины виноватая, так говорят.
– Но ведь должен быть способ ей помочь!
– Должен, только я никак не могу ничего придумать, – разводит руками мой собеседник. – Но что-нибудь придумаем.
Я ошеломлённо смотрю на Бориса. И первый вопрос, который возникает сразу после его рассказа:
– И где теперь Майя?
– Мне пришлось забрать её с собой и поселить здесь, в Питере, – отвечает он.
– Подожди, но ведь ты же сам сказал, что она студентка. Как же учёба? Неужели бросила? Это ведь Сеченовка, самый крупный медицинский вуз страны!
– Пришлось срочно оформить академический отпуск, – хмуро отвечает мой собеседник. – Я снял для неё квартиру. У меня ей тоже оставаться нельзя, поскольку слишком опасно.
Официант в который раз подходит к нам и спрашивает, готовы ли мы сделать заказ. На этот раз ему улыбается удача. Мы не просим ничего экзотического, только бы принесли поскорее. Снова ждём, и Борис меняет тему.
– Я очень по тебе соскучился, Элли, – говорит он, накрывая мою ладонь своей, большой и тёплой.
– Прости, что я повела себя так неправильно. Приревновала, – отвечаю, робко поднимая на него взгляд.
– Ничего. Я понимаю. Сам бы на твоём месте занервничал, – улыбается Борис, поглаживая мои пальцы, из-за чего по телу пробегает приятная дрожь. – Может быть, я провожу тебя домой? – спрашивает с надеждой в глазах.
Я понимаю, что у меня дома не прибрано. Не ожидала ведь гостей. Но я так давно не ощущала поцелуев и объятий своего мужчины… Отказать ему просто нет сил. Мы быстро справляемся с ужином и едем ко мне. Но Борису приходится подождать, пока я отпущу няню. Не хочу, чтобы она с ним виделась в квартире. Подумает ещё, что мои моральные устои дали большую трещину. Потому мой мужчина входит, лишь когда я остаюсь дома с Олюшкой. Она сладко спит, и мы с Борисом можем себе позволить немного вольностей. Только негромко, чтобы дочку не разбудить.
***
Утром мы едем вместе на такси. Борис подвозит меня к работе, сладко целует на прощание, успевая прошептать, что совместная ночь была волшебной. Не стану отказываться. Разлука порой творит с мужчинами настоящие чудеса, делая их очень выносливыми. Иначе бы мы не легли спать в четвёртом часу, совершенно вымотанные. К счастью, оставшегося времени хватило, чтобы как следует выспаться. Ведь одно дело куковать с подушкой в обнимку, и совсем другое – в мужских руках.
Сразу после пятиминутки раздаётся звонок. Звонит главврач и спрашивает, готова ли я принять Искру Трофимовну Комиссаржевскую.
– Только учтите, Элли, она хочет привести с собой родственников.
– Да? – спрашиваю озадаченно. – И сколько человек?
– Что-то примерно около… двадцати.
Я молчу в трубку, пытаясь осознать услышанное.
– Ну представьте, что к вам приведут целый класс школьников. Только вместо них – взрослые люди, которые не станут носиться по палатам, пугая пациентов и мешая медперсоналу, – шутливо говорит Заславский.
– И что мне с ними делать?
– Покажите своё отделение, потом ещё хирургическое и диагностическое. С их руководителям я уже договорился. Удачи и помните, что это всё ради блага клиники.
– Да-да, – отвечаю, – пятьдесят миллионов рублей в завещании.
– Вот именно! – смеётся главврач и кладёт трубку.
Иду к регистратуре, чтобы осведомиться, всё ли там в порядке, как вдруг слышу около вестибюля в коридоре:
– И снова седая ночь, и только ей доверяю я! – голос мужской, нетрезвый. Поёт, страшно перевирая ноты.
Подхожу к администратору. Дина стоит, сжав челюсти. Рядом с ней ещё две медсестры с лицами, на которых написано желание кое-кого убить, не приводя в сознание. Лена и Денис тоже здесь. Выражения их физиономий приблизительно такое же.
– Знаешь, седая ночь, ты все мои тайны!.. – слышится здесь.
– Когда он заткнётся? – недовольно спрашивает Круглов.
– Видимо, никогда, – отвечает Севастьянова.
– Даже петь не умеет, ни в одну ноту не попал!
– Что он орёт и воняет тебе ничего, лишь бы пел правильно? – спрашивает одна из медсестёр.
– И снова седая ночь, и только ей… – начинает напевать вторая, разбирая карточки пациентов.
Денис смотрит на неё так выразительно, что та поджимает губы, замолкая.
– Прости, привязалось.
– Надо вкатить ему лоразепам и прекратить наши муки, – предлагает Лена.
– Для этого есть медсёстры… – начинает Денис, но те мгновенно покидают регистратуру. Могу их понять: кому охота возиться с пьяным и дурно пахнущим мужчиной? Его даже в палату не стали класть, уложили на каталке в коридоре.
– Но даже и ты помочь не можешь, и темнота твоя… – продолжает он орать.
Я тоже не выдерживаю этого и сама беру шприц, набираю препарат, делаю инъекцию.
– Два миллиграмма, и он в полной отключке, – говорю довольным голосом, стараясь не вдыхать со стороны пьяного.
– Простите, Эллина Родионовна, что вам самой пришлось, мы просто… – пытается оправдаться Лена. Денис кивает рядом.
– Понимаю. Не хотели брать на себя ответственность, – говорю ей.
– Мне одному совсем, совсем ни к чему… – произносит пьяный напоследок и засыпает.
Уходим, и я спрашиваю, кто его лечащий врач. Оказывается, принимала Лена. Жена алкоголика вызвала «Скорую» и сообщила, что у того сердечный приступ – сильная боль в груди. Когда приехали, он уже орал песни «Ласкового мая», и спросить было невозможно. Проверка показала наличие высокого давления и аритмии. Чтобы избежать инфаркта, привезли сюда. Здесь ему полегчало, – в том числе посредством обильной рвоты, – и он начал песни орать.
– Как проспится, выписывайте, – даю команду Лене. – У нас тут не ночлежка.
Только делаю несколько шагов, как позади раздаётся глубокий вдох и…
– И снова седая ночь, и только ей…
Оборачиваюсь в изумлении. Ординаторы только плечами пожимают.
– Ладно, сейчас я тебя успокою, – подхожу и вкатываю ещё кубик препарата. Затем напяливаю на лицо алкоголика кислородную маску.
Лишь после этого воцаряется тишина. Вернее… он даже в таком состоянии умудряется петь!
– Знаешь, седая ночь, ты все мои тайны…
Машу рукой. Бог с ним! Иду в вестибюль, а там… столпотворение. Человек двадцать народу, причём разных возрастов – от 70-80-летних стариков до маленьких детей, которых с рук не спускают.
– Здравствуйте, я ищу Искру Трофимовну Комиссаржевскую, – объявляю громко.
– Вы врач? – спрашивает старичок лет по 90. – У меня вот тут родинка… – начинает заворачивать себе ухо.
– Ваня, забудь о своей родинке! – слышу громкий женский голос. Он напомнил мне Копельсон-Дворжецкую. Такой же сильный и, кажется, прокуренный. Из-за толпы женщина выводит под руки «клона» Изабеллы Арнольдовны: такая же маленькая, сухонькая старушка, в пиджаке с большой розой на левой стороне. Белая, полностью седая голова, морщинистое лицо, умные глаза и в ушах – большие жемчужные серьги.
– Я Искра, – говорит она. – Вот, внучке понадобилось в туалет, – показывает она на женщину рядом. Той примерно 45 лет, она смеётся, а старушка улыбается. – Вы же знаете, маленьких надо водить за руку на горшок, – прикалывается над родственницей.
– Бабушка, перестань, – просит внучка с улыбкой.
– Вы представитель клиники? – спрашивает Искра Трофимовна.
– Да.
– Вообще-то мне не нужна эта штука, – она показывает на инвалидное кресло. – Но все так довольны, когда я в ней.
Комиссаржевская усаживается.
– А ничего так, удобно.
– Устроились?
– Да.
– Ну, начнём экскурсию, – говорю я, беру кресло за рукояти и толкаю перед собой. Решаю начать с хирургического отделения. Пока едем на лифте, Искра Трофимовна благополучно засыпает. На промежуточном этаже кабина останавливается, дверь открывается. Перед нами стоит Артур Куприянов. Видя меня в необычном амплуа и с кучей народа за спиной, начинает смеяться.
– Не спрашивай, – говорю ему с улыбкой, выходя из лифта.
– Не буду, – отвечает коллега. – Но я под впечатлением. Что ж, подожду другой лифт.
Мы приезжаем в хирургию, я рассказываю и показываю. Родственники Комиссаржевской не слишком настроены слушать мои пояснения. Они разбредаются, заглядывая в палаты и операционные. Тот пожилой мужчина, с родинкой, подходит и спрашивает:
– А можно увидеть операцию на открытом сердце? – у него глаза аж сверкают от любопытства.
– На сердце сегодня нет в графике. Но могу вас провести в анатомический театр, посмотрите на лапароскопическую операцию на грыже брюшной стенки.
– А что? Можно, – улыбается мужчина.
Веду всех в анатомический театр, но лишь глянув вниз, на операционный стол, некоторые выбегают продышаться – им становится дурно.
Ко мне подходит Нина Геннадьевна Горчакова. Тоже улыбается. Похоже, сегодня вся клиника от души прикалывается надо мной. По-доброму, конечно.
– Ну, как работа экскурсовода? Трудно? – спрашивает она после приветствия.
– Ничего, привыкаю, – отвечаю иронично. – Только вот главная героиня, – показываю на Искру Трофимовну, – постоянно засыпает, когда ей вздумается.
– Понятно. Ну, продолжайте, – говорит коллега и уходит, тихонько хихикая.
– Я не сплю, – раздаётся позади трескучий голос юбилярши. – Я только притворяюсь. Надоело знакомиться. Нельзя ли отсюда улизнуть?
– Не знаю, куда мы ещё поместимся, – говорю ей.
– Да нет. Без них, – переходит она на доверительный шёпот, имея в виду толпу своих родственников.
– Есть тут одно место, – говорю ей загадочно и, пока никто не видит, везу к лифту. Вскоре мы оказываемся на самом верху, на крыше неподалёку от вертолётной площадки. Отсюда открывается прекрасный вид на Петербург. Я когда-то часто любила приходить сюда, чтобы успокоить нервы. Теперь просто некогда.
– Какая красота, – глубоко дыша, говорит Искра Трофимовна, глядя вокруг. – Знаете, Эллина, я обожаю этот город. Когда я родилась, он назывался уже не Санкт-Петербургом, а Петроградом. Потом был Ленинградом, и уже много лет носит старое название.
– Вам не холодно? – спрашиваю Комиссаржевскую. На всякий случай я прихватила одеяло и укутала её.
– Всё хорошо, – отвечает она. – Знаете, в моём возрасте приятно смотреть на всё вертикальное. А то чаще всего я лежу.
– Каково это, праздновать столетие? – не удерживаюсь от вопроса.
– Довольно жутко, – усмехается Искра Трофимовна. – Я такая старая, что помню, как вместо асфальта улицы были вымощены камнями, и по ним ездили извозчики, и на Неве ещё было много парусных судов. Знаете, мой муж очень любил эту реку. Смотрел на неё с высоты и радовался.
– С высоты?
– Он был архитектором, строил дома. Особенно много работать пришлось, конечно, после снятия блокады. Мы жили с ним неплохо. Всех детей отправили в вузы. Даже тех, которые не хотели.
– Наверное, они вам очень благодарны. У вас дружная семья, – замечаю я.
Искра Трофимовна смотрит на меня без тени иронии.
– Семья должна быть такой.
– Да. Но не все…
– Ой, Эллина, ну хватит уже. Не хочу слушать грустные истории, – перебивает меня гостья. – Наслушалась в поликлинике. «Мои дети меня ненавидят», «Внуки не навещают», – знакомые песни. Жизнь штука непредсказуемая. Нам с Владимиром, так звали моего мужа, крепко повезло с судьбой. Выжили в блокаду, сумели вывезти детей на большую землю по Дороге жизни… – взгляд Комиссаржевской становится грустным на несколько секунд. – Ну, наверное, нам нужно вернуться, – оживляется она. – А то они все боятся, что я помру, не дождавшись фотографа.
– Будет и фотограф?
– Конечно, – говорит Искра Трофимовна и подмигивает мне.
Везу её обратно.