Глава 41
Мальчик вздыхает и говорит:
– Эдик никогда не давал мне свои ботинки. Правда, они мне малы, но… Знаете, такие классные! В них очень тепло. И не промокают. Не то что мои кроссовки, старые и дырявые. А ботинки… Их Эдику мама подарила на 23 февраля в прошлом году. Помните, как их трудно было снять? Ну, с меня.
Я видела, как это сделала медсестра, потому киваю.
– Скажи, Веня, но если Эдик тебе не давал свои ботинки, то как получилось, что тебя привезли сюда в них?
– Я их выиграл. Мы поспорили.
– О чём?
– Кто быстрее доедет от дома до парка. И я выиграл.
– И Эдик должен был дать тебе свои ботинки?
– Да, но он не хотел, – хмурится мальчик. – Я его обогнал, он же видел. Так было нечестно.
Что тут скажешь? Мальчишеский спор, дело обычное. Но к чему он привёл? Я достаю из кармана халата несколько патронов и показываю Вениамину на ладони.
– А это твои?
– Нет, они папины, – говорит мальчик.
– Веня, ты вставлял их в пистолет?
– Нет, это запасные. Пистолет уже был заряжен.
– Скажи, а откуда он у папы? И где ты его взял?
– Это наградной. Мой папа военный, он недавно вернулся с войны, его там наградили.
– Но… как ты его взял? Он же наверняка должен храниться в сейфе.
– Я однажды видел, как папа набирает код.
– Зачем же ты его взял?
– Хотел показать Эдику и пострелять по воронам.
От услышанного у меня мороз по коже. Ощущение, что я вот-вот открою шкаф, в котором большой и страшный секрет. Знаю, он точно там, и боюсь протянуть руку.
– Скажи, когда Эдик не дал тебе свои ботинки, ты наставил на него пистолет…
Маленький пациент несколько раз кивает, заставляя меня похолодеть.
– И потом ты… в него выстрелил?
– Я не хотел ничего плохого, – уверенно говорит Вениамин. – Только напугать его. Мы поспорили, я выиграл. А когда ему сказал, что надо отдать ботинки, он на меня стал ругаться нехорошими словами. Но так же нечестно!
Отодвинувшись от ребёнка, смотрю в стену. Господи! Ну как же это могло случиться! В голове не укладывается. Я знаю, что мальчишки с детства тянутся к оружию. У папы есть пневматическое ружье, он в молодости увлекался стрелковым спортом. Дима, старший брат, когда ему исполнилось 12, однажды утащил оружие и с друзьями забавлялся в лесу – устроили турнир. А если бы ружьё было настоящим, а не духовым?! У Димы хватило ума потом всё вернуть, папа даже не заметил.
– Но ты понимаешь, что сделал Эдику очень плохо? – наконец, собравшись с мыслями, спрашиваю мальчика.
– Я хотел только его ботинки. Нельзя нарушать спор. Эдик это знает.
– Куда ты дел пистолет?
– Бросил в канаву. А потом уехал на велосипеде. Ничего бы не было, если бы не тот грузовик.
«Боже, он рассуждает, как опытный преступник. Винит не себя за случившееся, а «КАМАЗ», который его сбил», – думаю с ужасом. Но как же это? Передо мной не монстр, не киллер какой-нибудь хладнокровный, а всего лишь мальчишка!
– Скажете, когда приедут мои родители? – спрашивает невинным голоском.
«Похоже, он даже не сознаёт, что не просто ранил своего друга, а убил», – думаю и отвечаю:
– Да, скажу.
– Эллина Родионовна?
– Да.
– Только не говорите папе, что я брал его наградной пистолет. Он очень рассердится, – просит Вениамин.
Я ничего не говорю в ответ. Мне надо поскорее выйти отсюда. Но стоит дойти до кабинета, как меня нагоняет следователь Багрицкий.
– Вы говорили с Вениамином Шошиным? – интересуется.
– Пройдёмте, – приглашаю его к себе. Там рассказываю всё, что узнала о случившемся. Клим Андреевич делает пометки в блокноте.
– Скажите, что ему будет за это?
– Пока ничего.
– В смысле?! Вы вот так просто отпустите его домой?! – поражаюсь в ответ.
– Восьмилетних заключённых не бывает, – говорит офицер.
– Я говорю не о тюрьме, а о колонии для несовершеннолетних, СИЗО, ну или как там это называется. Детская комната милиции?
– С точки зрения Уголовного Кодекса РФ несовершеннолетними считаются дети, которым ко времени совершения преступления уже 14, но не исполнилось 18 лет. В этот период ребёнка могут поместить в специальное учреждение. Но Вениамину всего восемь, и скорее всего в возбуждении уголовного дела будет отказано по статье 24 УК РФ, так как подозреваемый (а пока человек не осуждён по суду, он остаётся в этой категории) не достиг так называемого «возраста уголовной ответственности», – поясняет Багрицкий.
– Да почему так-то?
– Считается, что до 14 лет ребёнок не понимает своих прав и не сознаёт последствия поступков, – пожимает офицер широкими плечами.
– Как же не понимает-то? Вениамин застрелил своего друга, только чтобы взять его ботинки.
– Он же вам признался, что только хотел напугать Эдуарда, а не убить, – парирует Багрицкий.
– Но он его убил! Это что, не считается?
– Так что, обвинить его в непреднамеренном убийстве? – задаёт следователь встречный вопрос. – Ему всего восемь лет.
– Этим разве не прокурор занимается?
– Да, но сначала мальчика должны обследовать психиатры, а социальные работники определят, понимает ли он, что такое хорошо, и что такое плохо, – слышу в ответ.
– Всё он прекрасно понимает! Иначе зачем выдумал преследователя? Разве это не явная попытка скрыть следы своего преступления?
– Он сознаёт, что натворил? Угрызения совести испытывает? – интересуется Багрицкий.
– Да, он боится рассердить отца, – отвечаю с горькой иронией. – Но всего лишь тем, что выбросил его наградной пистолет. Выходит, ни полиция, ни суд, ни психиатры, ни социальные работники – никто не знает, что делать с Вениамином Шошиным? – спрашиваю следователя, пристально глядя ему в глаза.
Взгляд он не отводит.
– В общем, да.
– Кошмар.
После этого Багрицкий уходит, и я на некоторое время остаюсь одна. Из задумчивости выводит… неожиданно. Копельсон-Дворжецкая.
– Добрый день, Изабелла Арнольдовна! – радостно приветствую её. – Видела по телевизору новости. Поздравляю вас с высоким званием Героя Труда Российской Федерации.
– Спасибо, милочка, – отвечает она усталым голосом. – Как говорила Фая Раневская, все эти медали с орденами – мои похоронные принадлежности. Чтоб было что нести на алых подушечках перед гробом.
– Ну, бросьте, – подбадриваю Народную артистку СССР. – Рано вы об этом заговорили. Вам ещё…
– Эллиночка, – перебивает она, – не хочу слушать ваше празднословие, дорогая. Я только утром приехала, устала от Москвы. У меня к вам одна очень необычная просьба.
– Внимательно вас слушаю.
– У меня есть одна подруга. Её зовут Искра Трофимовна Комиссаржевская.
– Она, случайно…
– Да-да, двоюродная племянница Веры Комиссаржевской, великой русской актрисы, – отвечает Изабелла Арнольдовна. – Всю жизнь она проработала в Александринке художником по костюмам. Помимо этого, шила одежду для очень известных и состоятельных товарищей. Например, её платья обожала носить Зинаида Жданова, супруга самого Андрея Александровича. Надеюсь, слышали о нём?
– Конечно, партийный и государственный деятель, был первым секретарём Ленинградского обкома и горкома.
– Вот-вот. В общем, Искре на днях стукнет сто лет в обед. Я не шучу, эта древняя кошёлка старше меня. Знаете, кстати, где она родилась?
– Нет.
– В вашей клинике! – и Копельсон-Дворжецкая заходится своим хрипловатым сухим смехом.
– Надо же, я не знала.
– Да никто не знал. Она сама мне сказала, когда мы недавно говорили… о чём же? Ах, ну конечно. Обсуждали, как Искра хочет отметить свой юбилей. Ну, я про вас и вспомнила.
– Благодарю.
– Погодите, рано ещё. Она попросила, чтобы вы устроили ей экскурсию по больнице. Она позовёт своих родных, – друзей в таком возрасте, сами понимаете, уже не осталось никого, – и вы их там поводите туда-сюда, всё покажете.
– Да, но…
– Погодите отказываться. Искра надумала завещать вашей клинике пятьдесят миллионов рублей, – говорит Народная артистка СССР, огорошив меня этим известием. – Завещание уже подписано, сама видела. Она сказала, что ваше учреждение в блокаду спасло много жизней, и её в том числе, когда едва не умерла от истощения. Ну, а деньги – это лишь маленькая благодарность за всё. Так вы согласны?
– Конечно, только…
– Да позвоню я вашему главврачу, не бойтесь, – снова смеётся Изабелла Арнольдовна.
– Хорошо, когда ожидать высокую гостью?
– Кого это вы высокой назвали? Искру, что ли? Ха-ха! Мелкорослая шпингалетка, всегда такой была. Ну, ладно. Прощаюсь. Спасибо! С вами свяжутся.
Копельсон-Дворжецкая прервала разговор, и я пожимаю плечами. Что ж, устроим экскурсию, почему нет? Я бы сделала это и бесплатно для Народной артистки, но пожертвование в фонд клиники лишним тоже не будет.
Потом иду проведать маленького… пациента. Таким он остаётся для меня, несмотря на обстоятельства, из-за которых попал в клинику.
– Мои родители звонили по дороге из аэропорта, – сообщает Вениамин. Тяжело вздыхает и интересуется. – Вы на меня за что-то сердитесь?
– Нет.
– Когда мама злится, она просто стоит на кухне и молча моет посуду.
– Я не злюсь. Мне грустно оттого, что случилось с Эдиком.
– Вот было бы хорошо, если бы он лежал на соседней кровати.
– Ты понимаешь, что такое «грустно»?
Мальчик молчит.
– Веня, а ты знаешь, что такое хорошо, и что такое плохо?
– Это стишок такой, нам в школе читали, – отвечает он.
– Я не об этом.
Ответа нет.
Входит медсестра и сообщает, что приехали родители мальчика. Иду к ним и вижу, как в вестибюле они уже разговаривают со следователем Багрицким. Когда он уходит, подхожу пообщаться. Понимаю: вроде нормальные люди. Ездили в Саратов, навещать тётю жены. Сама она экономист в торговой компании, он – капитан, танкист, награждён орденом Мужества. Хотя, казалось бы, такого ребёнка могли вырастать только чудовища. Это бы всё объяснило: они, предположим, его бьют, кричат, морят голодом, и он превратился в маленького дьявола. На самом деле всё не так: хорошие, уважительные и спокойные родители.
«Почему же тогда Вениамин так поступил?» – думаю, собираясь домой. К сожалению, у меня нет ответа. Может быть, в генах неполадки? Или родители, хотя на вид милые, не замечают сына. Или он слишком много играет на компьютере, и для него окружающая жизнь – тоже нечто вроде игры. Убили? Загрузись с последнего сохранения. Ранили? Возьми аптечку, полечись и бейся дальше.
Меня тревожит, что нет явной причины поступка Вениамина. И ещё огорчает: я верила ему, заботилась, а теперь чувствую себя обманутой. Или это не так? А лишь горечь от узнанного? Нет. Мне страшно. Если причина неизвестна, как такое предотвратить? Ах, ну не буду дольше думать.
Еду домой, где меня ждут Олюшка с няней. Переключаю своё внимание на них, и моя доченька главный и единственный человечек, который сегодня радует. Просто так, без повода. Лишь тем, что улыбается мне своими ясными глазками. Жаль, придётся ненадолго расстаться. Еду в ресторан, куда меня пригласил Борис.
Он встречает с привычным букетом роз, только я делаю вид, что мне безразлично. Пусть сначала объяснит, почему не отвечал на звонки, отключив телефон, и кто та девушка, с которой он обнимался в Москве. Все эти вопросы задаю сразу, пока не сделали заказ. Чтобы еда не пропала (меня с детства приучили уважать чужой труд), если решу уйти.
– Это была моя младшая сестра, Майя, – произносит Борис, как только я наконец усаживаюсь, готовая слушать его оправдания. Но после таких слов мой боевой настрой сразу пропадает, а на смену ему приходит стыд.
– Но… что… как… – начинаю лепетать.
– Ей 22 года, она твоя будущая коллега. Заканчивает магистратуру Сеченовского университета по специальности «Общественное здравоохранение», а потом собирается вернуться к нам, в Питер, – рассказывает Борис. – Когда я был в Москве, она позвонила и попросила о помощи. Попала в одну… очень нехорошую ситуацию. Попросила, чтобы был рядом, поскольку она… боялась за свою жизнь. Говорила, что её могут отследить по сигналу сотового телефона, потому пришлось свой выключить.
Я слушаю Бориса и… ничего не понимаю. Кроме того, что если всё сказанное им правда, я вела себя очень глупо. Только сначала надо убедиться в искренности его слов.
– Расскажешь, что случилось с твоей сестрой? – спрашиваю его.
Нам приносят вино. Борис разливает его по бокалам.
– Только это останется между нами, хорошо?
– Да, конечно.
– Ты слышала что-нибудь о таком препарате, как перфлунермин?
Отрицательно мотаю головой.
– Всё правильно. Это инновационное лекарство от рака.
– Для тебя? – моё сердце начинает биться чаще от волнения.
– Нет, слава Богу, – широко улыбается Борис. – Я недавно делал МРТ, всё хорошо. Так вот, этот препарат новый, он ещё не прошёл клинические испытания. Пока апробировали только на животных. Показал хорошие результаты в излечении ряда злокачественных образований…
– Откуда он? – перебиваю Бориса.
– Китай. Так вот, у Майи есть знакомая. У её отца рак. Четвёртая стадия. Она узнала об этом препарате, рассказала моей сестре и попросила его достать.
– Каким образом?
– У Сеченовского университета есть разные программы обмена студентами, стажировки и так далее. Майя рассказала, что всегда можно найти того, кто учится в Китае или в командировке там. В общем, сестра нашла знакомого, тот согласился за энную сумму доставить перфлунермин в Москву. Оставил его в камере хранения, сообщил код.
– Зачем такие сложности?
– Он живёт где-то на Урале, в столице был пролётом. Майя пришла забирать, и там же, прямо возле камеры хранения, к ней пристали двое мужчин.
– ФСБ, наверное, полиция?
– Нет, они не представились. Потребовали, чтобы она отдала им сумку. Но Майя у меня девушка отважная, отказалась. Ей помогла случайность: появилась большая толпа, и ей удалось затеряться. Но пока ехала в училище, на телефон пришло сообщение: «Отдай препарат или умрёшь».