Окончание разбора 10 переводов трагедии У. Шекспира "Макбет" на русский язык. Начало читайте здесь.
Монолог третьей ведьмы
Заключительные компоненты, которые кидает в котёл последняя колдунья, имеют для переводчиков некоторые сложности, так как помимо простого перечисления есть и подробности. 6 простых элементов, 5 распространённых и 1, стоящий особняком в заклинании-формуле под конец. Итак, простые: чешуя дракона, зуб волка, мумия ведьмы, желчь козы, нос турка и губы татарина.
Корнеев: клык бирючий, желчь козла, драконья лапа, турка нос, губа арапа, прах колдуньи. Всё в наличии. Чешуя заменена лапой. Под мумией подразумевалась всё-таки мумифицированная плоть, что носили с собой в качестве амулета. Так что прах (=пыль) не совсем то. Бирюк - волк-одиночка, неплохая находка.
Лозинский: волчий клык, плоть сушёная колдуньи, желчь козлёнка, губы турка, нос арапа, с чешуёй драконья лапа. Лозинский пошёл дальше и не заместил чешую лапой, а совместил (чего добру пропадать?). Видимо, у Корнеева лапу пришлось чистить от чешуи, что увеличивало время готовки.
Радлова: "Кость дракона, волчье ухо, труп колдуньи, желчь козла, нос татарский, турка пасть". Чешуя заменена костью, клык - ухом, мумия - трупом (последний вызывает ассоциации разложения и не походит на тот предмет, что можно носить с собой). Ну, и как находка: вместо губ пасть. В целом, все люди-звери здесь сохранены.
У Соловьёва не хватает плоти ведьмы: "кольчатый дракона труп, волчий зуб, желчь козлиную, турка нос, татарский рот". Губы приравнены ко рту. Чешуя возросла до целого трупа.
Пастернак: "волчий зуб кидай в горшок и драконий гребешок, турка нос, татарский лоб". Не хватает двух частей - мумии ведьмы и желчи козла. Не очень я представляю, что из себя представляет лоб, как отдельная часть тела... Гребешок - очень мило: напоминает о курочке-пеструшке, к которой отсылал пёстрый кот.
У Чернова: "Чешуя дракона и клык волка, перхоть ведьмы, жёлчь кривой козы, нос янычара и губы муэдзина". Я в первой части статьи упоминала, что в котёл идёт часть тела, так сказать, жизненно необходимая её обладателю, и без неё ему будет несладко - в этом и смысл ЖЕРТВЫ. Поэтому "перхоть ведьмы" вызывает ассоциацию с шампунем "Head & Shaulders", но не более. Ещё почему-то Чернову показалось важным сделать козу кривой. Такой эпитет отсылает к русскому фразеологизму "На кривой козе/кобыле не подъедешь/не объедешь". Соригинальничал переводчик и с турком, показав его принадлежность к пехоте турецкого султана (янычар). А также с татарином, выделив его принадлежность к служителям мечети, созывающим на молитву (муэдзин). Это ничего, кому как нравится.
У Кронеберга, увы, ничего, потому что 2 части он отдал второй ведьме (волчий зуб; желчь козла), а третьей ничего не досталось.
У Вронченко: "печень вѣдьмы, жиръ ежа, рогъ козы, турка носъ, татарки губы". Ещё один феминатив-койконим "татарка". Ведьма теперь лишилась печени (кстати, странно, что ведьмы добавляют печень ведьмы... мумия ещё куда ни шло, она намекает, что плоть могла мумифицироваться задолго до этого шабаша, а вот печень... Что за каннибализм, в конце концов?!) У козы Вронченко взял что-то ему понятное: рог, а не туманную желчь. Как я и писала, волчий зуб переехал в монолог 2-й ведьмы. А вместо чешуи дракона ведьмы решили порешить своего фамильяра* (т.е. спутника ведьм) - ежа.
У Соколовского тоже негусто: "Губы татарина лютаго, чёрную печень козла, желчью и злостью раздутаго". По сути, только два, да ещё поэтизированных ингредиента. А вот от себя Соколовский подарил нам: "Крылья вампира зелёнаго", что бы это ни значило! Пс. я бы подумала, что это летучая мышь так выведена, но выше переводчик упоминал "чёрных мышей".
И Юрьев напоследок: "Дракона кожи жёсткой чешуя, козлиной желчи ѣдкая струя, носъ турка, кожа съ дряхлой вѣдьмы злой; татарина, степей отрoдья, губы; волчьи зубы!" Лаконичность Шекспира превратилась в пространные перечисления. С ведьмы уже сдирают кожу, а татарина именуют отродьем степей. Но, так или иначе, общий смысл передан.
С распространёнными ингредиентами сложнее.
Их пять: утроба и горло хищной (голодной) акулы солёного моря; корень болиголова, выкопанный в темноте; печень богохульствующего еврея; черенок тиса, посеребрённый (срезанный) в лунном затмении; палец задушенного при рождении младенца, рождённого в канаве пpocтитyткoй. Интересно, что часть пространных деталей переводчики передали сжато, а простые - наоборот, развёрнуто, проявив фантазию.
Так, Корнеев пишет просто "пасть акулы" и "цикута на приправу" (= болиголов). С подробностями три элемента: "ветка тиса, что была/ ночью, чуть луна зашла/ B чаще срезана дремучей"; "печень нехристя-жидёнкa", "труп ребёнка/Шлюхoй матерью зарытый /В чистом поле под ракитой".
Лозинский сократил монолог про акулу до "Зёв акулы". Далее подробно: "ночью сорванный мутник" (ещё одно название болиголова); "тис, наломанный в безлунье"; "селезёнка богомерзкого жидёнкa"; "пальчик детки удушённой, под плетнём на свет рождённой" (не указано КЕМ).
Пастернак тоже не стал расписывать акулу: "акулы хрящ". Более полно: "2)Хворост заповедных чащ, запасённый в холода; 3) печень нехристя-жидa; 4)матерью в грязи трущоб /при рожденье, миг спустя/ удушённое дитя /погребённое во рву /чтобы обмануть молву". Мать - довольно нейтральный перевод женщины лёгкого поведения. Хворост - видимо, так передан тис. Довольно размыто, но образно. И мне понравилось подчёркивание времени: "запасённый в холода". Для травниц важным было правильное время сбора растений. А вот болиголов упущен. Про ребёнка Пастернак даже переборщил с подробностями, разъяснив читателю причину поведения матери: "чтобы обмануть молву". Это, скорее, плюс.
А вот Радлова акулу не обидела: "зуб и брюхо злой акулы, взятой в море". Болиголов немного обобщился: "В мраке выкопанный корень". "Печень грешного жида"; "тис, что ночью надо красть" (нет подробностей про лунное затмение, которое бывает всё-таки не каждую ночь, а раз в месяц). "Палец шлюхинa отродья, что зарыто в огороде" - ёмко, но бо́льшая часть смыслов сохранена, но без указания на детoyбийствo.
И Соловьёв не уважил акулу: "Пасть акулы". Для кого Шекспир распинался... Вот где не надо, так наподобие "Войны и мир" распишут :) 2) "Корень, вырытый в ночи" - видимо, болиголов; 3) "и когда луны лучи повернутся на ущерб, заклятые ветви верб". Верба не совсем тис. Вернее, совсем не тис, а ива. Вот у Корнеева тоже мелькнуло иное народное название ивы - ракита. Тис же - ядовитое дерево в отличие от довольно безобидной ивы, важного славянского древа. 4) "Печень грешного жида" проблем ни у кого не вызвала; 5) "и любви преступной плод /Тот, что матерью убит/ И во рву тайком зарыт". Снова мать без указания на род занятий.
Чернов: 1) "желудок океанской акулы" - акула удостоилась единственного пояснения, но и на этом спасибо. У других нет даже такой детали; 2) "выкопанный в полночь корень болиголова", 3) "печень жида-богохульника", 4) "побеги тиса, срезанные при лунном затмении", 5) "мизинец некрещёного младенца, заспанного шлюхoй". Не указано место, где закопали ребёнка. Но мне понравилось использование редкого глагола "заспать". По словарю Ушакова: "нечаянно задушить собою во время сна (ребёнка)". Однако, думаю, Шекспир подчёркивал умышленность деяния. Здесь она пропадает.
У Кронеберга из всего обилия остался лишь один момент: "Кровь младенца, въ тьмѣ зарытаго/Грѣшной матерью убитаго — Плодъ преступнаго сознанія/ Чёрной смерти достояніе!" Не передан способ убийства - удушение и место погребения. Берётся кровь вместо пальца. Но всё-таки мы и за это похвалим.
Вронченко заместо тиса взял Иудино дерево: 1)"Сокъ осины, источённый Въ часъ затмѣнія луны"; 2)"перстъ малютки, при рожденьи/Удушённой въ изступленьи/ Материнскаго стыда" - где зарыто не указано. Эвфемизм "стыд" замещает конкретное указание на пpoституткy. Сократил и даже видоизменил переводчик остальные составные: "Зѣвъ акулы, желчь жидa (не печень, а то, что ею выделяется), цвѣтъ бѣлены" (тоже очень ядовита, но не равна болиголову). Кстати, непонятно откуда здесь ещё есть "хвост ужа".
Соколовский: "Плѣсень болотнаго мха, печень жида некрещёнаго, жадныхъ акулъ потроха". Плесень мха, видно, заменила болиголов. Убитых детей число вдруг увеличилось: "4) пальцы дѣтей недоношенныхъ, въ ровъ злою матерью брошенныхъ". Тис не упомянут.
Юрьев: "0) съ болотъ глубокихъ гниль и испаренья (тоже непонятно, как это в котёл добавлять; у Шекспира таких деталей не затесалось); 1) ковыль (а-ля тис, только вовсе безобидный, и вообще-то это трава, а не дерево!), добытый въ часъ луны затмѣнья". 2) "Печёнка богохульнаго еврея"; 3) "болиголова корень, въ тмѣ ночной добытый". 4) "Кишки и пасть акулы" - хоть не одна пасть, и то ладно. 5) "Малютки палецъ! — Подлая родила/Его во рву и тутъ же задушила!" - а вот здесь всё практически точно. "Подлая" (по словарю Даля) - о человеке, сословии: из черни, тёмного, низкого рода-племени, из рабов, холопов, крепостного сословья; | о нравственном качестве: низкий, бесчестный, грязный, презренный.
Кишки тигра
Завершает третья ведьма монолог с лёгким французским акцентом очередной формулой-заклинанием "Make the gruel thick and slab", финальным ингредиентом "tiger's chaudron" (внутренности тигра) и фразой-кольцом "for the ingredients of our cauldron" (в качестве ингредиентов нашего котла). С котла начали, котлом и завершаем. Здесь важен порядок. Чтобы закончить перечисление, сначала говорится "сделай кашу густой и липкой", затем указываются "внутренности тигра", и лишь ПОТОМ говорится о котле. Тогда композиция выглядит закольцованной, потому что ingredients, т.е. все выше упомянутые тоже.
Корнеев композицию завершает, правда, мешает порядок: "Потрох тигра, в ступке взбитый /И цикута на приправу/Нам дадут отвар на славу". Нет приказа: сделай, добавь и т.д.
Кронеберг монолог зацикливает, правда, вообще по-своему (пощадив в том числе тигров, видимо, как занесённых в Красную книгу): "Всё проклятьемъ поражённое/Зломъ въ природѣ зарождённое!"
Лозинский: "Тигра потрох размельчённый -/Вот в котёл заправа наша/Чтобы гуще вышла каша". Очень точно, жаль: опять без заклинания-приказа. Поэтому, чтобы закольцевать, пришлось поставить в конец строку с кашей.
У Пастернака, наоборот, есть приказ, но пропадает закольцованность из-за рокировки строк:
"Эй, кипи, кипи, бурда! А последнею сюда, Чтоб бурлила наверху, Бросим тигра требуху!"
Вот если бы поменять: "Бросим тигра требуху, чтоб бурлила наверху!" - тогда вернётся композиционная последовательность.
То же и у Радловой. Не хватает стройности: "...Пусть в котле кипит и бродит./В колдовской бросай горшок/ Груду тигровых кишок". А вот можно было и так: "Груду тигровых кишок/ В колдовской бросай горшок". И сразу появляется жирная точка.
Ещё один защитник тигров - Соловьёв: "Гуще взвар! Котёл кипит". И хватит с вас, читателей, такой вот формулки. Надо бы ещё добавить: "При написании пьесы ни один тигр не пострадал".
А Чернов вдруг вспомнил, что можно стихами переводить. И мы получили:
Закипят под нашу
Песенку простую,
Превратятся в кашу,
Как смола, густую.
Добавим-ка для крепости тигриной мочи!"
Мне нравится, что переводчик последовательно вводит сравнение со смолой. Не очень нравится, что его нет у Шекспира, зато "густая каша" есть. Что касается уринотерапии... Я уже многажды говорила, что помёт, перхоть и похожие вещи не котируются для ведьминых отваров. Так что с чего вдруг взбрело в голову под конец эпатировать публику этой самой мочой, мне неясно. Да и почему именно моча что-то там укрепляет?.. Далее: снова пропала формула-завершение. Если порядок ингредиентов ещё можно нарушить, то место формулы только в конце!
Вронченко поменял обобщённое "chaudron" на сердце: "Въ ядъ смѣшаются сугубый/Сердце тигра сверхъ того довершитъ пусть колдовство!" Есть формула, но нет приказа и связи с предыдущими составными. Но, учитывая иные переводы, всё равно достойно.
Аналогично у Соколовского: "Тигрова сердца кусокъ /Въ адскій бросайте горшокъ". И формула-приказ имеется! А каша... Обойдёмся и без каши.
Вот я с самого начала почувствовала, что с Юрьевым на одной волне. Он прямо преобразовал мои мысли в текст: "Теперь ужь тигра требуху бросайте/ И этимъ завершайте, завершайте!"
Итак, песенка завершилась!
Что осталось сделать перед подачей на стол?.. Правильно, остудить! И украсить веточкой петрушки! "Охладим его кровью бабуина, тогда заклятие будет крепким и доброкачественным".
У Чернова смысл хоть и сохранён, но окончание вышло как-то по-бытовому: "Остудим кровью павиана, – выйдет, что надо".
Соловьёв: "Павиана брызнем кровь/Станет взвар холодным вновь". Нет про закрепление. А "вновь", вставленное для рифмы, заставляет полагать, что отвар был холодным до этого. Как-то странно.
Радлова: "Кровь из павианьих жил /Чтоб состав окреп, застыл". У меня ассоциация с выражением "кровь стынет в жилах". А закрепление лаконично передано словом "окреп". В целом, недурно.
Лозинский всё сохранил, молодец! "Кровь павьяна вар остудит /И тогда всё прочно будет"/ И я, конечно, придираюсь, но... как мне нравятся эти редукции, чтобы в размер уложиться :)
У Корнеева, наконец-то, интересный вариант с сохранением мотивов. А то прежде он мало чем выделялся: "Павианью кровь цедите - Взвар крепите и студите".
У Вронченко неожиданно пропала обезьяна: "Довершайся колдовство: Охладимъ составъ вспѣненный/ Кровью бѣшеной гіены!" Мало того, что гиена, так ещё и бешеная. Жаль, мотив закрепления передан в первой строке, словом "довершайте" надо всё же довершать.
Пастернак без мотива закрепления, устойчивости: "Чтоб отвар остыл скорей/Обезьяньей крови влей".
Кронеберг: "Какая ещё обезьяна?! В моём оригинале не было никаких ни тигра, ни обезьяны! Не выдумывайте!"
Павиан был, бабуин был, мартышка... был! У Соколовского: "Кровью мартышки пахучею /Зелье студите зыбучее!" Нет мотива закрепления. А у Юрьева совсем ничего. Как же так! :(
Предчувствие ведьмы. Появление Макбета.
Важные строки, после которых является Макбет.
Судя по покалываниям моих больших пальцев Что-то злое идёт этим путём. Откройтесь, замки, Кто бы ни стучал!
Важные моменты: 1) примета (покалывают пальцы (большие) - приближение человека или удивительных событий); 2) "что-то" - Макбет не воспринимается ведьмами как человек после совершённого им зла; 3) одушевление замков, которые открываются сами собой. Сохранили ли переводчики всё это?
Мотив злого/недоброго/грешного/дурного/злодейского (wicked) сохранён у всех! Корнеев меняет "палец" на "кости". Кости обычно ноют на погоду, насколько помню. Макбет у Юрия Борисовича всё ещё человек (гость, пришлец). Указание замкам сохранилось:
"У меня заныли кости. Значит, жди дурного гостя. Крюк, с петли слети, Пришлеца впусти".
У Кронеберга пропадает магическое указание засовам, теперь ведьмы указывают самому Макбету: "Палецъ y меня зудитъ/Что-то злое къ намъ спѣшитъ./Ну, входи, кто бъ ни былъ тамъ!"
Лозинский одушевляет Макбета "скиталец". В остальном соответствие:
"У меня разнылся палец: К нам идет дурной скиталец. Подымайся, крюк, Чей бы ни был стук!"
У Пастернака всё оригинально, только "душегуб" - одушевлённое существительное, т. е. человек. Ведьмы повелевают крюку:
"Пальцы чешутся. К чему бы? К посещенью душегуба. Чей бы ни был стук, Падай с двери крюк."
У Радловой всё замечательно:
Палец у меня зудит, Что-то грешное спешит. Прочь, засов, Кто б ни вошёл.
У Соловьёва всё хорошо в первой строке:
Палец у меня зудит, Что-то злое к нам спешит. (Стук.)
Так и быть, Надо открыть. :D
Но вот это "так и быть" создаёт впечатление уставших тётушек, которые словно возводят очи горе и бормочут: "Сколько можно! Ходют и ходют по помытому!"
Чернов: "Ох, как покалывает кончики моих пальцев! Видно, на пороге что-то очень недоброе! Открывайте, кто бы ни постучался!" Мотивы сохранены. Только "открывайте" словно обращено к другим ведьмам или слуге. (Был бы это Вронченко, я бы подумала, что открывать пойдёт "пенёк"!).
У Вронченко же большой палец стал "мизиньчиком". "Что-то злое" сохранено. "Настежь дверь" - довольно туманно: то ли к двери обращение, то ли - нет. Если правильно указаны запятые в интернет-варианте, то всё-таки нет.
Чу, мизиньчикъ мой зудитъ, Что-то злое къ намъ спѣшитъ! Кто бы ни былъ — настежь дверь: Впору всякій намъ теперь!
У Соколовского открывают сами ведьмы, пропало магическое одушевление предметов. Средний род "недоброе" точно обезличивает Макбета:
Чешется палецъ большой у меня; Чую недоброе въ воздухѣ я. Кто бы у двери ни стукнулъ теперь, Всякому гостю откроемъ мы дверь.
Юрьев тоже учёл, что палец именно большой. Некоторый перебор с "великим злодейством", очень пафосно звучит. Обезличивание средним родом ("злодейство") есть. Хотя можно понять и так, будто скоро свершится какое-то событие злодейское, а не войдёт злой человек:
Мой палецъ большой ужь зудитъ. — Возвѣщается вамъ
Злодѣйство великое близится, близится къ намъ!… Засовы прочь, ктобъ ни стучался тамъ!
Что же делают ведьмы?
После того, как "крюк падает", входит что-то, то есть Макбет. Он обращается к ведьмам, задаёт вопрос: "Эй, вы, тайные, чёрные и полуночные карги! Что это вы делаете?"(How now, you secret, black, and midnight hags!) - и получает ответ, а именно: A deed without a name (Дело без названия!)
Слово secret (тайные) было многими проигнорировано, хотя оно ложится на образ ведьм, которых не так просто найти, они появляются перед человеком далеко не всегда. Их образ потусторонен. Не стали переводить secret Корнеев, Радлова, Лозинский, Соловьёв (У последнего также некорректно передано midnight, которое отсылало ещё и к Гекате: "Ну что, ночные, чёрные колдуньи, чем заняты?"). Чернов упустил это слово и понятие "чёрные" (хотя фамилия, казалось, обязывает): "Чем заняты, полночные каргú?" То же одно слово "полуночный" сохранил и Соколовский. У Пастернака ещё менее точно: "Чем заняты, ночные вы чертовки?" А вот Кронеберга хоть и можно заподозрить в расизме, но слово "тайный" он заметил: "Здорово, тайныя, ночныя вѣдьмы!" Похоже действовал и Вронченко: "Вы здѣсь, таинственныя силы, ночи Клевреты?" Юрьев вроде забыл про тайных, а потом ловко вывернулся: "Что вы? Что здѣсь творите въ тайнѣ мрачной, Вы, чёрныя, полуночныя вѣдьмы?"
Перевод hags также важен. Это не просто ведьмы (witches), а старухи, даже карги (лучше всего выражает их перемену). Теперь это не вещие сёстры, а безобразные силы зла. Меняя "позывные", Шекспир подчёркивает, что это не те же самые женщины, которые встретились Макбету в начале трагедии. Они подобно хамелеонам изменились внешне, когда внутренне изменился Макбет. Ведь человек, совершивший предательство и убийство, вряд ли может сохранить свою душу в целости и чистоте.
Корнеев, Кронеберг, Радлова и Юрьев не стали мудрить и оставили просто "ведьма". Учли нюансы Лозинский и Чернов и перевели "карги". У Пастернака "чертовки", у Соловьёва "колдуньи". Соколовский совсем непочтителен (видимо, начитался Достоевского, как раз и переводил примерно в то время): "Что скажете, полуночныя твари? Чѣмъ заняты?" Вронченко тоже оригинален: "таинственныя силы, ночи клевреты" (клеврет - сторонник, приспешник, приверженец, постоянный помощник в каком-нибудь дурном деле).
Ответ ведьм также интересен: "Дело без названия". Конкретно так у Радловой. У Юрьева: "дѣло безымянное"; Вронченко: "дѣло безъ имени"; Соколовского: "Названья дѣлу нѣтъ", Лозинского: "Неизречимым делом"; Корнеева: "Несказанным делом"; Кронеберга: "Для нашихъ дѣлъ нѣтъ слова". У Чернова появляется новый оттенок табуирования: "Всего лишь тем, о чём сказать нельзя". Всё-таки отсутствие названия не обязательно говорит о том, что о деле запрещено говорить. А просто о том, что такому делу невозможно подобрать определение (в человеческой системе координат и обозначений). Это же проявилось у Соловьёва ("Тем, что назвать нельзя"); Пастернака ("Нельзя назвать").
Свинья и висельник
Вроде всё уже готово, но, чтобы вызвать первого призрака, ведьмы решили добавить ещё приправ на любителя: "кровь свинoмaтки, которая съела свой помёт из девяти поросят; жир, что испарился с виселицы убийцы".
У Корнеева пропала символика цифры 9 и любое упоминание казни убийцы: "В воду лей, в огонь струи /Пот убийцы, кровь свиньи /Съевшей собственный приплод".
Лозинский: "Кровь свиньи в котёл пойдёт/Той, что съела свой приплод/Жирной виселицы слизь/Бросьте в пламя". Лозинский чуть-чуть точнее в порядке, но тоже не конкретизирует число погибших поросят и то, что на жир "натёк" с убийцы (которого оставляли на несколько дней висеть мёртвым в назидание остальным).
Кронеберг всё перемешал: "Такъ свершите возліяніе /Кровью звѣря, раскопавшаго/Прахъ могилы и пожравшаго/Трупъ погибшаго въ отчаяньи". Теперь хрюшка у него превратилась в падальщика (в "зверя!"). А убийца стал "погибшим в отчаянии". Хотя отчаяние - это тоже грех! У Кронеберга дактилические рифмы, что несколько замедляет бойкую речь ведьм.
Наконец-то можно похвалить Пастернака (символику он даже приумножил, введя цифру 3): "Кровь свиньи, три дня назад/Съевшей девять поросят,/И повешенного пот /На огонь костра стечёт".
У Радловой какой-то марш из-за мужских рифм (у Шекспира здесь женские):
"Льём мы кровь свиньи, что жрёт
Свой приплод; убийцы пот
С плахи в пламя упадёт, -
Льём!"
Так и хочется добавить: "левой! левой! раз, два, три!" В остальном то же: нет цифры 9. А виселицу при желании можно заменить плахой, т.к. gibbet - любое орудие публичной казни (чаще виселица, но может быть и гильотина, плаха, посажение на кол - на вкус и цвет, скажем так).
У Соловьёва те же недостатки: "Кровь свиньи, что пожирала/Поросят своих, и сало/Из убийцы, что повис/ Бросьте в пламя". Согласитесь, не очень понятно, где "повис" (завис?) убийца...
Соколовский: "Кровь свиньи, что своихъ/Поросятъ сожрала /Жиръ убійцъ проклятыхъ". Ни числа, ни виселицы. И без уточнений, кажется, что жир вырезали из тела.
Вронченко извернулся: "Кровь свиньи, своихъ пожравшей /Девять дѣтищъ;/потъ, сбѣжавшій/Съ тѣла висельника въ мигъ,/Какъ на теплѣ онъ затихъ,/Лей въ огонь!" Я нашла два варианта с этим "на тепле". Подозреваю, что опечатка, и, скорее, правильно "на пЕтле".
Юрьев: "Вотъ кровь свиньи, что девять поросятъ/Пожрала, потъ, что съ висѣльника взятъ!" Пот, возможно, не всегда понятен. В оригинале это "grease that's sweaten".
У Чернова безупречно (да, прозой всё же полегче): "Плесни в котёл кровь той свиньи, что сожрала девятерых своих поросят. И жир, который натёк с виселицы убийцы". Ну, разве что "плесни в котёл" для завершения лучше в конец ставить.
В переводном тексте всегда придётся чем-то жертвовать, главное - определить приоритеты. Что наиболее важно и, хоть убейся, но не выкидывай, а что - менее. Я считаю, конечно, важно было сохранить стихотворную речь: размер, ритм, рифмовку, - раз её дал Шекспир. Скажем, вне песенки ведьм идёт прозаический текст. Если Шекспир подчёркивает разницу, это необходимо для художественных задач.
Слово о переводчиках
Мне понравились по верности оригиналу Радлова, Юрьев (для своего времени очень неплох). Наверно, не зря перевод Лозинского признан одним из самых известных. Там не всегда всё точно, но многое обыграно и передано с учётом специфики русского языка. Чернов был интересен в качестве исследования, но я не получила удовольствие от прозаического варианта. Всё-таки песенка ведьм потому и песенка, что написана стихом. У Соловьёва довольно неточностей, но тоже имеет место быть. У Пастернака неточностей ещё больше. Хоть некоторые образы были интересны, но мне не понравился столь частый уход в свободное плавание. Корнеев произвёл среднее впечатление. В меру неточностей, в меру находок. Я бы назвали этот перевод ровным, добротным, но и не самым ярким. Вронченко понравился творческими находками, как и Соколовский. Но для первого знакомства лучше брать советских переводчиков (такое всё-таки на любителя). Кажется, вариант Кронеберга до сих пор печатают в Шекспировских сборниках. Это очень странно, ведь переводчик явно переводил что-то своё. Так что с этим переводом я бы знакомилась в последнюю очередь. Ведь даже отсебятина переводчика была уж очень заунывной, неуместно восторженной и скучной.
- Спасибо, что были со мной до конца. Пс. Есть и другие переводы, которые я тоже хочу рассмотреть, но решила не громоздить в эту статью всё и сразу. Десятка - и так слишком много! :-)
П. с. Заключительная третья часть - по ссылке!