Совсем было уже собрался писать о приобретениях Чичикова, но вовремя заметил, что пропустил очень важную деталь, без которой понимание главной идеи будет затруднено. Деталь можно назвать скорее новостью, и новость эта парадоксальна. Касается она как самого Гоголя, так и Чичикова, общее свойство которых — очаровывать людей с первой минуты знакомства. Это искусство можно было бы приписать исключительным душевным качествам или, на худой конец, актёрскому таланту. Казалось бы, налицо некий дар, но на поверку, всё выходит совсем не так.*
Прошлый раз дуэт Гоголя и Чичикова пополнился ещё одним двойником — капитаном Копейкиным, потерявшим в боях руку и ногу. Не добившись помощи со стороны чиновников, испытывая трудности с хлебом насущным, он сколотил инициативную группу граждан и пустился в разное. Совершенно неожиданно приметы Копейкина начинают проявляться и у его Автора, который нет-нет, да и прихватит чужое. Для человека, знакомого с творческой биографией Гоголя, такая мысль не должна показаться странной. В среде специалистов принято считать, что Писатель хронически страдал от дефицита тем — использовал фрагменты папиных пьес, сельские истории, добытые его матерью, рассказы, анекдоты и идеи, перехваченные у творческой братии, в том числе, две темы от Пушкина. Если подарок «Мёртвых душ» не вызывает сомнений, то идею «Ревизора» Гоголь использовал без разрешения владельца. И, судя по всему, это не единственный его рейд по закромам Пушкина. Со слов литературного критика Павла Васильевича Анненкова, Пушкин говорил, посмеиваясь, в кругу домашних: «С этим малороссом надо быть осторожнее: он обирает меня так, что и кричать нельзя». Не доверять Анненкову оснований нет никаких, разве что, одно единственное замечание: Александр Сергеевич, при его нелюбви к неоправданным длиннотам, не стал бы церемониться в кругу домашних, называя Гоголя малороссом.
Благодушное замечание в адрес малоросса оставалось благодушным до тех пор, пока в апреле 1836 года не состоялась премьера «Ревизора». Слуга Гоголя Яким в своих показаниях вспоминал, что памятным вечером после премьеры, к ним заехал поэт Пушкин. При разговоре слуга не присутствовал, что вполне объяснимо, ведь лишние уши в таких делах совершенно ни к чему. Казалось бы, ну разговор и разговор — бог с ним с этим разговором. Но вот какая странность: Гоголь, доверяющий бумаге малейшие соприкосновения с великим поэтом, о том визите никогда и нигде не упоминал, а значит разговор был не из приятных. С этого момента, не слишком оживлённая, их переписка оборывается полностью. Уже через два месяца, в июне того же года Гоголь спешит в Европы на лечение. По прибытии в Любек, 28 июня Гоголь пишет Жуковскому: «Даже с Пушкиным я не успел и не мог проститься; впрочем, он в этом виноват». Пушкин гибнет на дуэли через восемь месяцев после бегства Гоголя, и тот, первым делом, пишет соредактору Пушкина по журналу «Современник» Петру Александровичу Плетнёву,
пишет о невыразимой своей тоске и невозможности продолжать внушённый Пушкиным труд свой. Почти те же строки он дублирует в письме к историку и публицисту Погодину: «Моя жизнь, моё высшее наслаждение умерло с ним. … … Всё, что есть у меня хорошего, всем этим обязан я ему. И теперешний труд мой есть его создание».
Несмотря на такой пиетет, годы спустя, один из героев поэмы получает фамилию Плюшкин, а суть апрельского тет-а-тет, выносится во второй том, и получает выражение в раздражённой речи помещика Костанжогло, сопровождающего плевком каждое своё обвинение. Обвинений всего пять и, адаптируя их к ситуации с «Ревизором», получаем пять обвинительных пунктов в адрес Гоголя: ориентир на европейские ценности; потакание развращённым нравам; взятая самовольно и бездарно загубленная тема; отсутствие любви к своему делу; лень и нежелание трудиться. После каждого обвинения следует одна и та же короткая фраза: «Тут (здесь) Костанжогло плюнул». Тон беседы хорошо передан следующим действием: «…Костанжогло подвинулся ближе к Чичикову и, чтобы заставить его получше вникнуть в дело, взял его на абордаж, другими словами — засунул палец в петлю его фрака». Из монолога Костанжогло следует, что в тот вечер говорил один Пушкин, а Гоголь позволял себе лишь отдельные фразы. Плевки Поэта, как пули, выбили Гоголя из равновесия и кинули в Любек лечить и без того растрёпанные Ревизором нервы, а злосчастная дуэль отняла последний шанс на примирение. В фамилию Плюшкина, кроме плевков, зашит и ещё один смысл. Помещик достаточно богат, но скуп. В его хозяйстве гниют и превращаются в навоз клади хлеба, лежалую муку в амбарах можно рубить топором, но он угощает Чичикова прошлогодним, съёженным в сухарь, пасхальным куличом. Точно так же богат творческими идеями и Пушкин, и точно так же он поскупился на тему, которой домогался Гоголь.
Намекал о гоголевском разбое и художник Фёдор Иванович Иордан.
Будучи приглашён в Риме на писательские посиделки, он мотивировал свой отказ тем, что Николай Васильевич всё больше любит брать, а мы люди бедные. Может это всего лишь скачки настроения — не знаю, но от гоголевских рук как-то раз пострадал и Жуковский. Стоило тому опрометчиво выложить на стол свои золотые часы, как Гоголь тут же взял их в руки и с благоговением произнёс: «Часы самого Жуковского! Теперь я ни за что не смогу с ними расстаться!», — после чего, Жуковский уже никогда больше не видел своих часов. Впрочем, случай этот к делу относится мало, ведь в счёт идут только творческие покражи великого писателя.
Гоголя, с лёгкой руки Белинского, принято считать бичевателем социальных пороков, чуть ли не социалистом, и, в связи с этим, вполне понятно желание идеологов подчистить, пропитать антисептиком и покрыть лаком всю эту писательскую коммуналку, но мы, дела ради, должны сохранять объективность. В одном из своих писем, Гоголь упоминает о необычайно выразительных, умных глазах Пушкина и удивительных, по своей глубине и художественной силе, высказываниях, которыми тот транжирит походя. Заключает своё наблюдение Гоголь тем, что за Пушкиным надо записывать. Без сомнения, он аккуратно подбирал крошки, падающие с рабочего стола Поэта, а порой, в его сторону, отлетали куски и покрупнее.
Несмотря на кажущуюся проблему с темами, тема у Гоголя была — одна большая тема, сопровождавшая его всю жизнь до самой смерти, но тему эту невозможно было оформить открытым текстом, не получив великодержавных люлей, а паче того, люлей святейших и преосвященнейших. Что делать, приходилось искать способы камуфляжа. Гоголевские заимствования связаны, всего лишь, с поиском подходящих форм — рубашек, в которые можно было облечь отдельные куски объёмного монолита своих знаний. Серия мелких краж двигала вперёд большое дело, и можно себе представить, насколько трудно было пройти Писателю мимо «плюшки» «Ревизора». Стянув её со стола, вложив свою начинку, обсыпав пряностями, он подал блюдо почтенной публике и, в страшном волнении, стал ждать эффекта. Пряности оказались настолько пряными, что никто из дегустаторов начинку даже не заметил. Изделие долго запивали водой, махали ладонью у открытого рта и советовали кулинару почаще заглядывать в кулинарную книгу. Один Белинский обнаружил в адской выпечке бесценные терапевтические свойства, авторитетно заявив, что, разрывая общественные внутренности на части, лакомство, тем самым, очищает их от шлаков и в рекордные сроки выводит токсины. Из фамилии Плюшкина следует, что питая к таланту мэтра глубокое уважение, его самого Гоголь считал жадиной, богачом, попрекнувшим нищего куском хлеба.
С гоголевскими заимствованиями вроде бы покончили, но важно понять, откуда они происходят и не причиной ли тому утраты Чичикова-Копейкина. Скажу сразу, без предисловий, что утратил Гоголь, как бы дико это ни звучало, свою индивидуальность и таланты, которые вполне сопоставимы с ногой и рукой Копейкина. Теперь же, немного об индивидуальности: с точки зрения мистиков, это дополнительная навеска души, позволяющая каждому, у кого она есть, воспринимать мир несколько иначе, чем остальные. Её принято сравнивать с преломляющим истину кристаллом, при наличии которого искажается восприятие действительности. Её наличие, это непременное условие для полноценного творчества. Без неё люди были бы лишь одинаковыми зеркалами, всякий раз повторяющими одну и ту же объективную реальность и вечно копирующими друг друга. Слово «индивидуальность» в поэме отсутствует как таковое, но суть его отобразилась во «внутреннем убеждении» Анны Григорьевны. Её склонность к критике и категоричным «Нет!», это естественное состояние, вызванное наличием резко выраженного чувства своей исключительности. Таким образом, небожители, к которым принадлежит Фемида Григорьевна, точно так же как и люди, лишены объективности, подтверждая принцип «Что наверху, то и внизу». Суть чудесного дара, принесённого на землю тем, кого мы знаем как Прометея, выражена Гоголем в статье «О поэзии Козлова» следующими словами: «Величие веры … … сообщило ему индивидуальность, без которой он был бы лишь бессильным подражателем». В статье «Борис Годунов» (годун, это регент) Гоголь уподобляет судьбу «царственного страдальца» своему константинопольскому воплощению, и пишет такие строки: «Всемогущий! Зачем дал ты мне неполную душу? Или пополни её, или возьми к себе и остальную половину». Понятно, что одну половину души кантовать отдельно от другой невозможно, а значит, речь идёт об отсутствии той самой индивидуальной присадки, которая делает человека коллективного или лучше сказать стайного, индивидом, заставляет чувствовать свою исключительность, звучать гордо и выражать это делом, словом, и всем остальным, что только подвернётся под руку. Отсутствие упомянутого гаджета предполагает некоторую пустоту в области человеческого «Я», а так как свято место пусто не бывает, пустота позволяет впускать в себя внешние объекты и узнавать их так же хорошо, как и самого себя. В обиходе это выражается эффектом зеркала, когда мгновенно перенимаются манеры, речь, образ мысли и даже ощущения своего визави. Тот же Анненков, не догадываясь о настоящих причинах, тем не менее, в своих воспоминаниях подметил, что Гоголь вёл себя с людьми по разному, «...поворачиваясь к каждому наиболее симпатичной для того стороной». В общении с помещиками зеркалит и Чичиков, мгновенно перенимая их язык и повадки.
В последней, одиннадцатой главе Гоголь задаёт читателю хитро-нудный, но содержательный вопрос: «А кто из вас, полный христианского смиренья, не гласно, а в тишине, один, в минуты уединённых бесед с самим собой, углубит вовнутрь собственной души сей тяжёлый запрос: «А нет ли и во мне какой-нибудь части Чичикова?» Из цитаты мы видим, что «какая-нибудь» часть Чичикова принадлежит глубинам души, в которых и предполагается искать индивидуальность или её отсутствие. Второе, на что обращается внимание, это связь христианского смирения с этой самой особенностью Чичикова. В третьих, фраза построена таким образом, что читатель относит вопрос на свой счёт, в то время, как автор спрашивает и о себе самом, намекая, что может иметь с Чичиковым нечто общее.
Далее Гоголь рисует картинку, в которой совершенно отвлечённый персонаж, увидев прохожего, имеющего чин не слишком большой и не слишком малый, «...в ту же минуту толкнёт под руку своего соседа и скажет ему, чуть не фыркнув от смеха: «Смотри, смотри, вон Чичиков, Чичиков пошёл!» И потом, как ребёнок, позабыв всякое приличие, должное званию и летам, побежит за ним вдогонку, поддразнивая сзади и приговаривая: «Чичиков! Чичиков! Чичиков!» Фамилия Чичикова повторяется в приведённом отрывке целых пять раз, а гоголевские повторы всегда и непременно означают ключевые места, на которые читателю необходимо обратить особое внимание. В данном случае, приглядеться надо к фамилии Чичикова. Учитывая ребяческое поведение насмешника и трёхкратное повторение фамилии в дразнилке, не трудно догадаться, что в виду имеется детская речёвка про обезьянку Чи-Чи-Чи, которая поднимала кирпичи, дёргала, для этого, за верёвку и получала сопутствующий физиологический эффект. Сравнение с обезьяной означает, что Чичиков не имеет своей индивидуальности и способен копировать всех, кто попадает в сферу его интересов. Само слово «обезьяна» можно рассматривать, как существо, утратившее своё собственное «Я» (о-без-Я — привет Дарвину). У Гоголя же обезьяны, это чичики и, таким образом, ФИО главного героя превращается в повелителя обезьян — Павеливаныч (кого?) чичиков. К слову сказать, в индийских эпосах — Рамаяне и Махабхарате, не последней фигурой является повелитель обезьян Хануман, храбро сражающийся во главе своего обезьяньего воинства с ракшасой Раваной, похитившим жену бога Рамы. Обезьяны действуют дружно, как один и в их отношениях просматривается братство, чисто внешне не уступающее христианским идеалам. Любопытно так же, что Хануман, как и Тесей, спускался в подземный мир Паталу. Параллели эти могут быть неслучайны и требуют отдельного внимания.
Итак, с потерей индивидуальности покончили тож. Осталась святотатственная версия утраты Гоголем своих талантов, тех талантов, которыми щедро был упакован на старте своей карьеры Чичиков, он же антихрист Андроник Комнин, о чём было сказано в предыдущей серии. Необходимо сразу оговориться, что талант, это свойство личности, обусловленное, по крайней мере, комбинацией наследственных характеристик, и, от воплощения к воплощению, талант, в отличии от индивидуальности, может видоизменяться. Талант, в первоначальном своём значении, это мера серебра, а значит, в каком-то смысле, деньги. А значит, фамилия Копейкина должна сообщать нам о том, насколько велик его талант. Очевидно, что талант капитана близок к нулю, хотя всё ещё продолжает теплиться. Как же так, ведь блещущий достоинствами Андроник и капитан Копейкин, это одно лицо? Да, лицо одно, но Павеливаныч, скупая мёртвые души, расплачивается за них деньгами, то есть, совершая аферу, он не преумножает таланты, а тратит их, в надежде отыграть эти траты в будущем, а Копейкин - финальный результат его незавершённой операции. Гоголь же, считает себя продолжением Копейкина и, соответственно, преемником его скудных “финансовых” активов, что было бы ещё полбеды. В поэме указываются силы, имеющие власть влиять на степень одарённости смертных. Постараюсь быть как можно более краток и приведу кусок из лирического отступления, размещённого в самом начале седьмой главы, где сравниваются меж собой участи двух писателей:
Первый, воспевающий оторванные от земной реальности возвеличенные образы, парит орлом над остальными своими собратьями, а при его имени объемлются трепетом молодые пылкие сердца.
Второй же «...вызывает наружу всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь». Ему не избежать «...лицемерно — бесчувственного современного суда», суда, который ...придаст ему качества им же изображённых героев, отнимет от него и сердце, и душу, и божественное пламя таланта».
Под писателем номер два Гоголь подразумевает конечно же себя, и первое впечатление таково, что современный суд, это не более, чем общественное мнение. Но, в непосредственной близости от цитаты, «современный суд» повторяется ещё пять раз, и это не столько риторический приём, сколько знак к размышлению. Из публикации о двух дамах мы помним, что справедливость, закон и суд, это стихии Анны Григорьевны. Они же, базовый принцип божественной небесной канцелярии, основной инструмент которой —аналитическое мышление, исключающее всякую чувственность. Но ведь «современный суд» и характеризуется Гоголем, как бесчувственный и лицемерный (перечитаем цитату)? Да и со стороны Гоголя было бы крайне опрометчиво обвинять в бесчувственности читающую публику. В итоге, вырисовывается следующая картина: Небесные боги, руками смертных, уничтожили Андроника Комнина, лишили его всех перечисленных достоинств и отвели ему «...презренный угол в ряду писателей, оскорбляющих человечество…» — намёк Гоголя на свою судьбу. Но это не конец лишениям, и Писатель предвидит грядущие свои потери, причиной которых станет его поэма «Мёртвые души», несущая в своих тайных трюмах реальную картину нашего мироустройства. Оговорюсь: реальную, с точки зрения Гоголя. К трём перечисленным утратам: сердце, душа и божественное пламя таланта, я бы добавил ещё и здоровье, которое у Гоголя было очень незавидным, и в результате получил бы четыре нуля (0000) — псевдоним, которым подписывался Гоголь в дни своей молодости. Понятно, что четвёртый элемент не мог быть включён Автором в общий перечень утрат из-за нарушения внешнего контекста.
Идея о бесталанном Гоголе кажется крайне нелепой, и несправедливой. Сила его пера неоспорима. Стиль из его статей и тайные лики героев поэмы использовал в своём последнем романе Михаил Афанасьевич Булгаков, считавший себя его учеником. Отдельные герои Гоголя вдохновили на самостоятельные литературные сюжеты Николая Семёновича Лескова. Придуманный Гоголем принцип синхронистических таблиц встречается позднее у Льва Николаевича Гумилёва, выдвинувшего теорию этногенеза. Имя Гоголя было и остаётся иконой для многих писателей, и поэтому, я могу лишь надеяться на то, что не ошибся в методе прочтения. Отстаивая своё мнение, предположу, что Писателю удалось выехать на талантах Копейкина, благодаря кропотливому труду, открытой памяти, своеобразию языка и свойству необыкновенно чувствовать предмет. Кроме того, в рукаве Гоголя имелся ещё один серьёзный козырь, о котором мы поговорим как-нибудь отдельно. Можно было не касаться гоголевских потерь совсем, если бы механизм утраты индивидуальности, превращающий людей в обезьян, не был бы главной темой поэмы и одной из причин её написания.
Напоследок приведу ещё одну цитату, за которую Гоголя нещадно ругали московские критики, обвиняя в невиданном высокомерии. Она поможет хотя бы приблизительно понять, как оценивал Гоголь свой реальный потенциал в далёком будущем: «И далеко ещё то время, когда иным ключом грозная вьюга вдохновенья подымется из облечённой в святый ужас и в блистанье главы и почуют в смущённом трепете величавый гром других речей…»
Автор: Golos IzZaPechki
Авторский формат текста сохранен. Предыдущие статьи этого автора по данной тематике:
*Данная статья отражает позицию её автора. Канал «Живопись» предоставляет подписчикам возможность выразить мнение, касающееся аспектов искусства и культуры в целом. В случае Вашего несогласия с позицией автора, просим Вас формулировать возражения в корректной и уважительной форме. Всегда рады Вашим отзывам и комментариям. С уважением!