Глава 38
То, что я делаю в присутствии Народной артистки СССР, называется «изливать душу». Вероятнее всего, это пережитый намедни сильный стресс, накопленные за последнее время волнения и, конечно же, добавленный в кофе коньяк на меня так влияют. Но я говорю и говорю, не в силах остановиться. Пока мой разум затуманивается парами алкоголя, на Изабеллу Арнольдовну (человеку 91-й год!), похоже, он нисколько не влияет. Глаза всё так же ясны, движения отточены. Боже, а как она держит рюмку! Этому нельзя, мне кажется, научиться в театральном вузе. Нужно родиться аристократкой.
Но вот моя повесть подходит к концу, и я с благодарностью смотрю на Копельсон-Дворжецкую. Раньше ведь мне казалось, что актёры – сплошь эгоцентристы. Им не нужно ничего, кроме пристального к себе внимания. Сидящая напротив пожилая женщина оказалась, к моему удивлению, прекрасным слушателем. Не перебивала. Не задавала уточняющих вопросов. В результате у меня возникло ощущение, что я общаюсь с очень близким человеком, который знаком со многими обстоятельствами моей жизни.
В финале задаю вопрос, на который сама себе не могу ответить уже несколько часов:
– Скажите, Изабелла Арнольдовна, я глупая, да? Ведь нельзя же так навязываться мужчине. А я, видите, еду к нему в Москву, хочу увидеться и поговорить.
Народная артистка СССР кладёт ногу на ногу, достаёт из сумочки шикарный золотой портсигар, извлекает оттуда сигарету. У меня брови поднимаются от удивления. Разве здесь можно курить?! На мой немой вопрос и ошарашенный взгляд Изабелла Арнольдовна отвечает снисходительной улыбкой.
– Милочка, я в таком возрасте, что мне можно очень многое.
– Да, но ваше здоровье…
Широкая улыбка обнажает прекрасные фарфоровые зубы, которыми моя собеседница, очевидно, гордится.
– Да плевать на него, на моё здоровье, – смеётся и закуривает, выпуская вверх тоненькую струйку. – Курить я начала ещё в 1950-х, и неужели вы думаете, что за это время у никотина не было шансов меня прикончить? Ну, а коли он ими не воспользовался, значит, не судьба.
– Да, но вас…
– Могут оштрафовать? – хитро смотрит на меня Изабелла Арнольдовна. – Помилуйте! Да кто посмеет? – переходит на заговорщический шёпот. – Но мы же никому не расскажем, да?
– Конечно, – отвечаю оторопело, чувствуя себя, – да простит Народная артистка моё сравнение, – участницей заговора Декабристов.
– Что вы знаете о советских лётчиках во Вьетнамской войне? – вдруг спрашивает Копельсон-Дворжецкая.
– Я слышала, что наша страна помогала Северному Вьетнаму… – отвечаю неуверенно. Знать про войны и вооружённые конфликты – это мужская забота. Но к чему вопрос? Хочу поинтересоваться, не успеваю.
– Наши сражались там, – задумчиво рассказывает Изабелла Арнольдовна. – Это называлось «Группа советских военных специалистов». Разумеется, о советских лётчиках в небе Вьетнама нигде не сообщалось. Как я узнала? Очень просто, – тяжёлый вздох. – Одним из них был мужчина, в которого я страстно влюбилась в 1960-м году. Боже… мне едва исполнилось тогда 29, молодая и наивная!.. – мгновенная смена интонации от романтической до деловой. – Но уже, между прочим, лауреат Сталинской премией Первой степени.
Заинтересованно киваю.
– Он был красавец. Высокий, статный красавец, майор, лётчик-истребитель, заместитель командира полка. Ему тогда исполнилось 35. На груди ордена и медали… Знаете, что он натворил, когда мы познакомились? – снова глаза теряют возвышенный взгляд и становятся игривыми.
Отрицательно мотаю головой.
– Представьте себе, я тогда служила в Александринке. Ну, тогда она называлась «Государственным театром драмы». Неважно. Наш худрук был тогда выдающийся актёр, режиссёр и педагог Леонид Сергеевич Вивьен. Ах, да что я вам о нём? Вы же… совсем из другой эпохи. Ладно, слушайте. Мы играем «Бесприданницу» Островского. Я, разумеется, Лариса Огудалова… Ну хотя бы фильм «Жестокий романс» смотрели?
– Конечно.
– Слава тебе, Господи! – иронично отвечает моя собеседница, и её рассказ прерывает проводница. Открывает дверь, заглядывает… её лицо приобретает странное выражение. Будто внутри не две женщины, а чёрт-те что и с боку бантик.
– Милочка, вы мне мешаете, – заявляет строго в её сторону Изабелла Арнольдовна, делая новую затяжку.
– Простите, но у нас… не курят, – придавлено замечает проводница.
– Зайдите-ка сюда, дорогая, – милейшим тоном просит её Народная артистка СССР.
Девушка нерешительно делает шаг внутрь.
– Дверку за собой прикройте, будьте так любезны.
Выполняет.
– Милочка, – Копельсон-Дворжецкая, не глядя на проводницу, роется в сумочке. – Я прямо сейчас могла бы позвонить Алёше Кобзеву…
– Кому, простите? – не выдерживает сотрудница железной дороги.
Моя спутница замирает, глядя на девушку удивлённо-снисходительно.
– Дорогая моя, руководство нужно знать в лицо, честное слово! Серёженька – первый заместитель вашего самого главного на железной дороге, Козырева. Не слышали разве?
Проводница нервно сглатывает.
– Д-да, слышала.
– Вот и расчудесно, – возня в сумочке продолжается. – Так вот, позвонить я могла бы. Боюсь, супруга Алёши неправильно поймёт, если ему станет посреди ночи дама названивать.
Я улыбаюсь. Копельсон-Дворжецкая, несмотря на возраст, похоже, считает себя неотразимой для мужчин любого возраста, начиная от неоперившихся юнцов до престарелых дядечек.
– Поэтому… лучше примите это и сделайте вид, что вы ничего не видели, – она протягивает проводнице две пятитысячные купюры.
Та с ужасом смотрит на деньги, на Народную артистку, потом снова на деньги, и опять.
– Простите, но у нас не положено…
Изабелла Арнольдовна встаёт, молча суёт деньги в карман проводнице.
– Это не взятка, милочка. Подарок. А теперь, драгоценная моя, принесите нам ещё коньячку, шоколаду, лимон, кофе, а после сделайте так, чтобы нас никто, и ваше милейшество в том числе, не беспокоили.
– Хорошо…
Девушка уходит, я тихонько смеюсь.
– Так на чём я остановилась? Ах, ну конечно. Я – Огудалова, на мне платье фасона XIX столетия, знаете, такое… с декольте, которое весьма выгодно подчёркивает мою пышную грудь.
Грустный взгляд сверху вниз на саму себя.
– Ах, как трудно быть старой! Ни си…, ни жо… – вдруг говорит Изабелла Арнольдовна, я смеюсь громче, поскольку она две самые аппетитные женские части назвала довольно грубо. У неё это получается так забавно!
Она гасит сигарету, отпивает кофе с коньяком.
– Я иду в гримёрку. Раздеваюсь, pardonnez-moi, до неглиже, снимаю грим перед зеркалом. И вдруг – окно со звоном распахивается, и внутрь через подоконник впархивает мужчина! Я вскакиваю с криком, прикрываю своё непотребство халатом и вижу: передо мной стоит… гусар! Ей-Богу, кавалергард, красавец, с пшеничными усами, в военной форме с глазами такими бешеными, что я ощущаю мгновенно желание ему отдаться прямо там, на полу!
Признание Народной артистки снова вызывает у меня смех, но сдерживаюсь.
– Ах, Боже ты мой! – она театрально вскидывает руку к голове. – Как же он был красив, этот каналья! Стоит, весь такой… воодушевлённый, а потом суёт мне в руки букет ромашек и говорит: «Изабелла Арнольдовна, я горячий поклонник вашего таланта!» Стою, смотрю на него и думаю: «Погодите-ка: отчего не через дверь, а через окно? И главное как – третий этаж!» Но беру цветы. Ставлю в «дежурную» вазу. Отвечаю: «Благодарю, сударь. Но не соблаговолите ли объяснить, как сюда попали?» Он робеет. Представляете, Элли?! Боевой офицер и оробел! Но преодолел себя и отвечает: мол, по пожарной лестнице. Я ему: «А по обычной прийти было нельзя?» «Меня вахтёр не пустил». И вид у него становится такой… у меня была когда-то болонка. Вот если её отругать – физиономия становилась подобной.
Не выдерживаю и смеюсь. Изабелла Арнольдовна тоже хихикает. Но нас снова прерывают. Дверь открывается. На пороге двое полицейских. За ними мелькает лицо проводницы.
– Она? – спрашивает лейтенант (судя по звёздочкам на погонах), показывая на Копельсон-Дворжецкую.
Служащая железной дороги кивает.
– Уважаемая, предъявите документы, – требует офицер у Народной артистки.
Я нервно сглатываю.
– В чём дело, юноша? – строго интересуется моя спутница.
– Я вам не юноша, а офицер при исполнении служебных обязанностей, – строго отвечает он. – Документы, бабушка, покажите.
У меня от этого слова голова инстинктивно вдавливается в плечи. Он кого бабушкой назвал, соображает вообще?!
«Сейчас прольётся чья то кровь, сейчас прольётся чья то кровь…» – вдруг звучит в моей не слишком трезвой голове тенор из мультфильма «Пиф-паф, ой-ой-ой!»
Но дальше происходит такое, чего даже я от Народной артистки не ожидала. Мгновенное превращение. И вот уже передо мной не интеллигентная и возвышенная пожилая женщина, а какая-то… старуха из бандитского притона 1990-х годов.
– Слышь, пацанчик, ты случайно рамсы не попутал? – вдруг хрипло спрашивает полицейского Изабелла Арнольдовна. – Ты кого, в натуре, старухой назвал, железняк? Маркуешь, я тут, на жестянке, метлу кидаю или ещё чего? У меня бабки чистые, проверить можешь! Или тебе мерещится, я бью понт? Охолонись, вертолёт!
Лейтенант смотрит на неё, приподняв брови. Как и я, почти ни слова не понимает. Второй, за спиной, что-то ему шепчет.
– А ты чего там лёг на дрейф, фуфло ему толкаешь? – переводит Копельсон-Дворжецкая на него внимание.
Полицейские даже не знают, что на это говорить. Вошедший первым приходит в себя.
– Предъявите… паспорт, пожалуйста, – повторяет, как мантру.
– Ох, – вздыхает моя попутчица. – Как же вы мне надоели…
Мне в голову приходит одна идея. Встаю и иду на офицеров.
– Товарищи полицейские, давайте выйдем в коридор. Буквально на пять минут, а потом снова сможете заняться своими делами.
Изабелла Арнольдовна провождает меня заинтересованным взглядом, но ничего не спрашивает.
Выходим, закрываю за собой дверь. Офицеры хмуро на меня смотрят. Перехожу сразу с места в карьер.
– Вы хотя бы знаете, кто эта женщина? – киваю в сторону купе, где осталась моя попутчица.
– Нарушитель правопорядка, – дерзко отвечает второй полицейский, прежде молчавший. Первый кивает, соглашаясь.
– Она, – говорю им твёрдо, – Народная артистка СССР, кавалер орденов и медалей, человек заслуженный настолько, что имеет право позволять себе маленькие… поступки, даже если они идут вразрез с общими правилами. Ну, выкурит она пару сигарет, и что страшного?..
– Девушка, – прерывает меня первый полицейский. – Вы всё сказали? Нам работать нужно. Перед законом у нас все равны.
Смотрю на него и думаю: «Глупый или прикидывается? Да если бы сейчас в купе сидел какой-нибудь тип в форме прокурора, этот лейтенант давно убежал, поджав хвост от страха!» Понимаю, что уважение к заслуженным людям этим двоим не свойственно. Что ж, сами напросились.
– Во-первых, прошу меня не перебивать, это невежливо, – отвечаю офицеру строгим тоном. – Во-вторых, вам знакома фамилия Кудрин?
– Нет, а что? – нагловато интересуется второй полицейский.
– Это фамилия главы администрации президента.
– Президента чего? Нефтяной компании? РЖД? – они переглядываются и смеются.
Жду, пока навеселятся, добавляю.
– Нет, товарищи офицеры. Президента РФ.
Улыбки моментально слетают с лиц офицеров.
– И что? – немного напряжённо спрашивает первый.
– А то, что если вы дальше будете доставать Изабеллу Арнольдовну, она позвонит, куда следует, и… сами понимаете, что и кто с вами сделает. Это понятно? Или вы думаете, у неё решимости не хватит минутку-другую пообщаться среди ночи с дедушкой главы администрации президента? Знаете, как она его величает? Алёша. И всё потому, что они очень давно и близко знакомы.
– Это такая шутка, что ли? – хмуро спрашивает второй.
Первый в ответ поворачивает к нему голову и смотрит, как на полоумного. Потом обращается ко мне.
– Простите за беспокойство. Мы вас больше не потревожим.
Полицейские быстро уходят по коридору, я остаюсь вдвоём с проводницей. Та побледнела, на лице блуждает смиренная улыбочка. Она слышала каждое слово.
– Если вы ещё раз позволите себе подобное в отношении Изабеллы Арнольдовны… – обрываю себя, поскольку не люблю угрожать. Девушка напротив меня сама сообразит.
– Да-да, конечно.
– И принесите всё, что попросила моя спутница, – говорю и возвращаюсь в купе.
Копельсон-Дворжецкая смотрит в окно, и теперь она снова – интеллигентная, милая старушка, а не старая уголовница, которая недавно «откинулась» из мест не столь отдалённых.
– Как вам моя игра, милочка? – интересуется она. Насчёт полиции ей сразу всё становится понятно.
– Бесподобно. Как… откуда вы всё это… – я даже не знаю, как словами описать увиденное.
Изабелла Арнольдовна смеётся.
– Жора Жжёнов научил. Мы с ним тогда в Театре на Литейном работали. То есть он тогда назывался Ленинградский областной драмтеатр.
У меня взлетают брови.
– Смотрели фильм «Экипаж»? А «Горячий снег», ну или «Ошибка резидента»? – спрашивает моя попутчица дальше.
Я киваю:
– Мои родители обожают этого великого актёра, даже специально ездили в Москву, в Театр имени Моссовета, посмотреть спектакль с его участием.
Копельсон-Дворжецкая улыбается.
– Так вот, Жора пять лет провёл в лагере по обвинению в шпионаже, а потом ещё столько же пребывал в ссылке. Когда вернулся в Ленинград, мы и познакомились. Вот он меня кое-чему из своего прошлого и научил. Я сама попросила. Сказала: мало ли, может в театральной жизни пригодиться. Да, было дело…
Народная артистка помолчала, вспоминая.
– Так вот, мой чудесный лётчик, красавец с пшеничными усами. У него было очень красивое имя – Владлен. Его так назвали в честь вождя – это аббревиатура, раскрывается как Владимир Ленин. И вот после того случая он стал за мной ухаживать. Не боялся никого и ничего! А ведь мной уже тогда, – Изабелла Арнольдовна загадочно улыбается, – присылали цветы и подарки люди очень влиятельные: крупные партийные и советские деятели, генералы и даже парочка маршалов. Но Владлен оказался умнее и проворнее всех. Он, – глубокий романтичный вздох, – покорил моё сердце.
В купе снова повисает пауза, во время которой слышится перестук колёс.
– А потом он уехал. Я поначалу не знала, поскольку сам он не имел права сказать. Обещал вернуться вскоре, но… Лишь много лет спустя стало известно: Герой Советского союза, майор, лётчик-истребитель Владлен Жуковский погиб смертью храбрых в воздушном сражении. Сбил три американских самолёта, летевших бомбить Хошимин, но был сбит и упал в океан. Его так и не нашли…
Изабелла Арнольдовна наливает коньяк, выпивает рюмку. Не поморщившись, смотрит дальше в окно.
– Вы, наверное, Эллиночка, спросите меня: зачем я рассказала вам историю о своём лётчике? Мораль проста. Перед тем, как отправиться во Вьетнам, Владлен признался мне в любви и сделал предложение. С кольцом, стоя на одном колене, как полагается. Предлагал пожениться на следующий день и сказал, что если я сделаю это, то он подаст рапорт и откажется от командировки. Да, это ударит по его карьере, «но ты мне дороже чинов и званий», – так он сказал.
– И что же вы?
– Я сказала «Да» на предложение руки и сердца и «Нет» на предложение пожениться завтра, – Изабелла Арнольдовна горько усмехнулась. – А ведь если бы согласилась, то Владлен остался, и мы прожили долгую счастливую жизнь. Поверьте, Эллиночка… – её голос стал тихим и очень грустным. – После стольких лет я поняла, что никто меня не любил так сильно, преданно и искренне, как мой лётчик.
Народная артистка СССР поднимает на меня глаза, в которых стоят слёзы.
– Поэтому, если вы чувствуете, что перед вами тот самый человек, не отказывайтесь от своего счастья…
Она молча поворачивается и глядит в окно. Больше мы не разговариваем. Молча ложимся спать после того, как проводница унесла посуду и прибралась на столе. Я перед сном думаю о том, что уже сегодня увижу Бориса и… пойму, он мой человек или…