Глава 37
Слушаю происходящее в операционной вместе с доктором Куприяновым. Делаем это молча, чтобы не пропустить ни единого слова. Атмосфера в салоне машины накаляется с каждой секундой.
– Так, брюшина сухая, – комментирует Заславский. – Ретрактор. Коагулятор. Разделите связку, войдём в малый сальник, – говорит он ассистенту.
– Готово… отсос! Отсос!
Слышно, как кардиомонитор начинает истошно пищать, предупреждая о резком падении давления у маленькой пациентки. Я сильнее цепляюсь за руль машины, Куприянов сложил руки на груди и напоминает Наполеона при Ватерлоо, наблюдающего с холма за гибелью своей старой гвардии.
– Кровотечение! Быстро! – произносит главврач.
– Господи… – выдыхаю, понимая, что девочке осталось потерять всего каких-то несчастных сто кубиков крови, а дальше спасти её будет почти невозможно.
– Тупфер! – командует Заславский.
– Наверное, гематому растревожили, – предполагает ассистент.
– Давление падает, – слышится голос анестезиолога.
– Зажим! Артерию видите? – скороговоркой интересуется Валерьян Эдуардович.
– Нет.
– Главное – не отключить поджелудочную.
– Отсос, я ничего не вижу!
В динамиках слышно, как хлюпает трубка, вытягивая из девочки кровь.
– Снимите зажим, прижмите пальцем! – нервно говорит Заславский.
Гремит металл на полу – зажим полетел. Когда хирурги начинают швырять инструменты, это означает… не хочу даже говорить, что именно.
– Кровопотеря 150, – произносит Миньковецкий. – Давление 70 на 50.
– Чёрт… – шёпотом произносит Артур, и я краем глаза вижу, как двигаются желваки на его скулах. Мне отчего-то вдруг это нравится. Хирург у нас дня не проработал, а так беспокоится о пациентке.
– Давай же, давай! – произносит Заславский. То ли себя ободряет, то ли Киру. Только она-то его не слышит.
Внезапно связь обрывается. Мы оба одновременно смотрим на дисплей, словно это он виноват в произошедшем. Едем дальше. Осталось недолго, если не попадём в пробку. Чтобы немного успокоить наши нервы, спрашиваю доктора Куприянова, где он учился и почему выбрал нашу клинику. Он отвечает, и оказывается, что у нас одна alma mater.
– Клинику имени профессора А.П. Земского я выбрал потому, что это одна из лучших медицинских организаций в стране.
– Да, но вы же хирург. Могли бы работать в кардиологии, ортопедии, онкологии. Но пришли почему-то к нам, в отделение неотложной помощи. Кстати, как вышло, что меня о вас не предупредили? Ни посоветовались со мной. Может, я не согласна была бы принять вас на работу? – пока задаю эти вопросы, внутри растёт протест. В самом деле: отчего Заславский не поставил меня в известность? Он что же, теперь сам будет решать, с кем мне работать?
– Простите, Эллина Родионовна, но этот вопрос вам лучше задать главврачу, – вежливо отвечает Артур Александрович.
– Задам, конечно. Когда возможность представится, – отвечаю, давая понять, что с моим мнением обязаны считаться. – Вы же пока на испытательном сроке, верно?
– Да.
– С сегодняшнего дня?
– Нет, моя первая смена начинается завтра в 08.00.
– Подождите. А что же вы тогда делаете? – удивляюсь я.
– Решил прийти пораньше, чтобы начать входить в курс дела. У вас всё-таки неотложная помощь. Я подумал: принимать решения и действовать придётся быстро, – спокойно отвечает Куприянов.
Качаю головой. Снова хочу ему сказать «Вы молодец», но пока не решаюсь. Не перехвалить бы!
– Вы прибыли в место назначения, – говорит навигатор. Останавливаю машину. Выходим, осматриваемся. Справа одноэтажный деревянный домишко, а мы оказались где-то на северо-западной оконечности Выборгского района, в частном секторе. «Дальневосточная улица» – гласит ржавая табличка. Интересно, зачем реставратору забираться в такую глушь?
– Я пойду первый, – говорит Артур, – во дворе могут быть собаки.
Он открывает скрипучую калитку, шагает по земляной дорожке. Прямо перед ним – крыльцо, справа – дом. Лая не слышно, значит, за забором пусто. Я осторожно иду следом. Не споткнуться бы в незнакомом месте в столь поздний час. Улица неплохо освещена, только не участки. Доктор Куприянов поднимается на крыльцо, стучит в дверь. Тишина.
– Может, обойдём дом и посмотрим в окна? – предлагаю.
Коллега соглашается. Делаем обход, стучим. Внутри темно и никого нет.
Разочарованные до глубины души, возвращаемся в машину и едем обратно в клинику. Всю дорогу молчим. Что тут скажешь? Мы не смогли найти Глеба Иванкова, а вместе с ним у его дочки пропала надежда на спасение.
Чтобы тишина не оглушала и не давила, снова звоню в отделение и прошу соединить с операционной. Мы напряжённо ждём с коллегой, что услышим «девочка умерла на операционном столе». Но спустя несколько секунд оказывается: операция продолжается!
– …Давление 100 на 80, – слышится голос анестезиолога.
– Дистальный зажим стоит, – говорит Заславский. – Пётр, продвигайте палец медленно.
– Так… вроде ничего, – отвечает ассистент. – Всё сухо.
– Гематокрит 12, – оповещает Миньковецкий.
– Кровотечения нет, – резюмирует Заславский. – Ничего, дети выносят низкий гематокрит.
– Экстрасистолы, – говорит анестезиолог.
– Какой калий?
– Было 4,2… Пять экстрасистол подряд.
– Лидокаин 30 миллиграммов по вене, – назначает Валерьян Эдуардович.
– Что это? – озабоченно спрашивает ассистент.
– Возможно, ишемия сердца, – говорит Миньковецкий. – Блокада! Нет пульса!
Мы с Артуром снова напрягаемся, как сдавленные пружины. В динамике вопит кардиомонитор.
– Реанимационный набор! – командует Заславский. – Заряжайте на 80!
– Сердцу не хватает кислорода, – сообщает анестезиолог.
– Разряд!
– Без эффекта.
– 160. Разряд!
Снова короткие гудки.
Да что со связью сегодня?!
Я инстинктивно прибавляю скорость. Несусь уже по 80 километров в час, и Артур внезапно кладёт мне ладонь на правую руку. Говорит спокойно:
– Эллина Родионовна, не надо так торопиться. Мы ничего не решаем сейчас.
Приподнимаю ногу с педали газа. Коллега прав. И… в который раз отмечаю про себя, что Куприянов очень уравновешенный. Мне симпатичны такие мужчины. «В отличие от психов, мнящих себя Бог знает кем!» – думаю следом, вспоминая Гранина.
Едем по городу, и на Выборгском шоссе попадаем в пробку. Теперь скорость движения падает до 20 км/ч, уже тащимся, а не едем. В третий раз набираю номер. Звоню Маше.
– Как операция? – спрашиваю её нервно без подготовки. – Я слышала, туго пришлось?
– Ты разве не улетела в Москву? – удивляется подруга.
– Нет. Говори, как там Кира?
– У неё почечная недостаточность, но для диализа девочка слишком тяжёлая. Аритмия на лидокаине, судороги повторялись. Чудо, что она перенесла операцию. Только…
– Ну говори, Маша!
– Это всё без толку, если ей не сделать переливание. Без этого нам остаётся смотреть, как она умирает.
– Я сейчас еду обратно. Хочешь, сама поговорю с матерью девочки?
– Да.
– Ладно. Вы… хорошо поработали.
Маша вздыхает и кладёт трубку.
Поездка продолжается.
– Давайте купим попить? – предлагает Артур, когда подъезжаем к кафе возле клинике. – Очень хочется. Во рту всё пересохло.
– Давайте, – отвечаю равнодушно. – Только с собой.
– Договорились.
Заходим в кафе, садимся на минутку. Куприянов идёт к барной стойке, я сижу и смотрю устало перед собой. Вдруг периферическим зрением замечаю знакомую тёмно-синюю куртку. Где-то я её видела уже. Поворачиваю голову и… замираю с широко распахнутыми глазами. У столика, рядом с окном, сидит Глеб Иванков и ест булочку! Меня словно пружиной стряхивает со стула. Несусь к мужчине, хватаю его за рукав и тащу к выходу.
– Скорее! Там ваша дочь, Кира! – говорю ему.
– Куда… куда… зачем… Что Кира?! – вдруг доходит до мужчины.
– Она умирает!
За нами устремляется Куприянов. Заказ он так и не сделал, да и ладно!
Я буквально запихиваю Иванкова в машину, бросаюсь на водительское сиденье. Артур рядом, дверь захлопывает уже в пути. Несёмся к клинике, благо тут пара кварталов всего. Проносимся мимо удивлённых коллег в регистратуре.
– Скорее в процедурную! – кричу, на ходу сбрасывая куртку.
Там делаю забор крови со скоростью, которой бы, наверное, позавидовали работающие в прифронтовой зоне врачи.
– Можно мне её увидеть? – спрашивает нерадивый папаша.
– Сначала мы возьмём кровь. Засучите рукава.
– Как же вы нашли меня?
– Это песня.
– Слава Богу, спасибо вам. Я хотел выяснить, как она, – оправдывается отец девочки. – Я не знал, что ей так плохо.
– Ваша бывшая жена, Аделина вам не звонила?
– Откуда вы её знаете?
– Долгая история.
– Я думал, всё будет в порядке. Её мать приедет… – продолжает защищать себя Иванков. – Я не знал, что так будет. Как я мог это предвидеть? Я хотел, как лучше.
Не слушаю этот глупый лепет. Говорить с ним тоже не хочу. Он предал своего ребёнка, бросив её в больнице. Выхожу в коридор, там стоят Маша и рядом с ней мать девочки. У неё заплаканное лицо.
– Не волнуйтесь, кровь отца ей обязательно поможет, – говорю ей.
– Я убью его, – говорит она отчаянным голосом. – Сначала возьмите у него кровь, а потом я его убью!
Позади слышно, как дребезжат по полу колёсики каталки. Оборачиваюсь и вижу: Артур везёт Иванкова.
– Одна доза крови взята, набираем вторую, – сообщает мне.
– Хорошо. На вирусы проверили?
– Его проверяли утром, всё чисто, – говорит Маша.
– Если бы я знал, что так будет… – заводит Глеб старую песню о главном.
– Вводите кровь. Через полчаса проверьте гематокрит и концентрацию фенобарбитала.
– Карина, я здесь, родная, – Иванков тянется рукой к девочке. Его привезли к ней в палату интенсивной терапии. – Теперь она поправится? – он с надеждой смотрит на нас.
– Трудно сказать, – отвечает Маша за всех. – У неё полиорганная недостаточность.
– Что это такое?
– Ей не хватало кислорода, она в коме. Было трудно справиться с судорогами. Она получает три внутривенных препарата от аритмии. У неё отключились почки.
– Но кровь ей поможет, да? – спрашивает мама девочки.
– Состояние крайне тяжёлое, – говорит Маша.
Мы выходим. Подруга кладёт мне руку на плечо, смотрит в глаза.
– Как ты, Элли?
– Жутко устала, – признаюсь ей.
– В Москву не полетишь?
Смотрю на часы.
– Теперь уже только если успею на поезд, – пожимаю плечами.
– Езжай. Мы тут сами как-нибудь. Ты молодец, – говорит Маша.
– Спасибо.
Иду к выходу. Стою на улице, жадно вдыхая сырой питерский воздух.
– Эллина Родионовна? – слышу голос позади. Оборачиваюсь. Идёт Артур, как всегда спокоен. Вернее, он такой не всегда, но я ему благодарна за поддержку.
– Да.
– У девочки гематокрит поднялся на три единицы. Но почечная недостаточность может не пройти. Если она очнётся.
Я слушаю её и ощущаю, как слёзы наворачиваются на глаза.
– Думала, мы её спасём, – произношу тихо.
– Нет, мы только дали ей шанс, – так же негромко отвечает Куприянов.
– Этого мало.
– Должно хватить.
– Нет, этого мало, – повторяю упрямо.
– Некоторые больные задевают наши сердца больше, чем другие, я знаю, – произносит задумчиво Артур. – Бывает, что сделаешь всё возможное. Иногда даже больше, но в награду только сознание, что ты сражался не жалея себя. Сегодня мы не жалели себя, Эллина Родионовна. Завтра начнём всё сначала.
Я глубоко вздыхаю. Слова коллеги легли на душу заживляющим бальзамом.
Снова смотрю на часы, потом беру смартфон. Есть рейс в 00:12. Осталось два часа, успеваю. Оставляю свою машину на парковке клиники, вызываю такси. Еду домой, чтобы захватить чемодан. Прощаюсь с Олюшкой и её няней, потом лечу на Московский вокзал. Там захожу в купе, сажусь и устало смотрю в окно. Ужасно хочется спать. Но пока «Красная стрела» не тронулась в путь, рано мечтать об этом. Одно хорошо: у меня двухместное купе. Может, и вовсе одна поеду? Было бы здорово. Не хочется ни с кем разговаривать.
– Bonsoir… Mon Dieu, quelles personnes! – слышу у двери знакомый голос. Поворачиваю голову, и губы сами собой растягиваются в широчайшую улыбку.
– Боже мой! Изабелла Арнольдовна! Добрый вечер! Как я рада вас видеть! – вскакиваю и, сама от себя не ожидая, бросаюсь её обнимать. Народная артистка снисходительно принимает мой эмоциональный жест.
– Ну что вы, милочка, на меня кидаетесь, как на паломница на святые мощи, – с добрыми глазами ёрничает она. – Вот помру, тогда, так уж и быть, лобзайте мои кости, сколько вам влезет.
Она поворачивается, и я помогаю снять её шикарную норковую шубу.
– Merci beaucoup, – снисходительно, как бы сказала великая княгиня мелкопоместной дворянке, отвечает Копельсон-Дворжецкая. Усаживается напротив, складывает сухонькие руки на коленях. Смотрит на меня пристально.
– Что это вы, милочка, так отвратно выглядите? Не захворали, часом?
– Спасибо за комплимент, – улыбаюсь в ответ. – Просто очень устала. Сегодня пыталась вместе с коллегами спасти маленькую девочку… – голос мой становится грустнее.
– Удалось?
– Лечение будет долгим. Но от неминуемого финала спасли, – отвечаю я.
– Это очень хорошо, – уверенно говорит Изабелла Арнольдовна.
В купе заглядывает проводница.
– Уважаемая, будьте столь любезны, соблаговолите принести нам кофе с молоком, – просит её Народная артистка СССР. – Да, и не забудьте коньяк и шоколадку, как я люблю.
– Доброй ночи. Конечно, Изабелла Арнольдовна, всё сделаю, – кивает симпатичная сотрудница железной дороги.
– Вы всех тут знаете? – спрашиваю с улыбкой.
– За исключением путевых обходчиков, – хмыкает в ответ Копельсон-Дворжецкая. – Знаете, милая Элли, я терпеть не могу самолёты. Езжу только поездами. Ну, а «Красная стрела» для меня уже много лет, как второй дом родной.
Вскоре нам приносят заказ. Изабелла Арнольдовна отпускает проводницу, сама разливает коньяк в мельхиоровые рюмки (их, к моему удивлению она извлекла из сумочки).
– Ну-с, ma chérie, опрокинем по маленькой, а потом вы мне расскажете, отчего у вас такой бледный вид.