Глава 45
Навещаю Тимофея Петровича спустя час.
– Ваши анализы безупречны, – улыбаюсь ему, глядя на результаты анализом. – Ещё подождём сердечных ферментов, а потом отпустим вас.
– С такими темпами я здесь и на ночь могу остаться, – замечает трубач.
– Зато не надо будет завтра ехать не операцию, тратить время на дорогу, – парирую я.
– Нет уж, Эллина Родионовна, – хмыкает пациент. – Чем меньше времени здесь, тем лучше. Не обижайтесь. В вашем обществе мне очень даже хорошо.
Что я слышу? Заигрывание? Удивительные всё-таки существа эти мужчины! Услышав о предстоящей операции, Тимофей Петрович едва не испытал сердечный приступ. Но стоило Даниле наговорить ему комплиментов, как трубач ожил и решил за мной приударить.
– И не думала на вас обижаться, – улыбаюсь в ответ. – Как вы себя чувствуете?
– Полным идиотом, – отвечает он. – Я думал, у меня серьёзный сердечный приступ, а оказалось, я просто психанул, как гимназистка какая-нибудь.
– Если хотите, операцию можно отложить, – предлагаю ему.
– Нет, я должен быть на ногах к 15 января. На одном из федеральных телеканалов будет прямая трансляция концерта с Тихоокеанским симфоническим оркестром. Сами понимаете: ни один уважающий себя и публику артист не пропустит такое.
– Я отмечу в своём рабочем календаре, – делаю трубачу комплимент.
– Любите классику?
– Я почти не знаю оркестровую музыку, – признаюсь.
– А что вы любите?
– Ну… я… мне неловко говорить.
Музыкант тихонько смеётся.
– Неужели всё так плохо? – спрашивает с улыбкой.
Наклоняюсь к нему поближе и перехожу на доверительный шёпот.
– Я сейчас увлечена популярной музыкой.
Тимофей Петрович улыбается ещё шире, хотя прежде это казалось невозможным.
– Да. Понимаю ваше смущение. Но скажите, Эллина Родионовна, неужели вам нравятся современные песни, в которых ни слова по-русски не разобрать? Мне вообще кажется порой, что это исполняет какой-то… простите, умственно отсталый с атрофированной речью.
Смеюсь в ответ, вспоминая, как недавно слушала в душе, пока купалась, песню. Мне показалось, это иностранный исполнитель, причём французский. Он жутко картавил. Но после ведущий сказал, что был наш, российский. Очень удивил этим.
– Я люблю понятную и красивую музыку, – отвечаю пациенту. – Простите, мне нужно идти.
Отправляюсь проведать того несчастного паренька, Ваню. Но когда иду мимо регистратуры, Дина Хворова сообщает срочную новость: поступает 17-летняя девушка, которой нужна срочная трансплантация печени. «У неё четвертая группа крови», – добавляет администратор. Тут же вспоминаю, у кого такая же. «Разве не чудо?» – думаю и устремляюсь в палату, прихватив Данилу с собой.
– Его мать не даст согласия, – ворчит он по пути, оторванный от очередного пациента.
– Даст, когда я с ней поговорю, – отвечаю уверенно.
Входим в палату, а там… только Иван.
– Где его мать? – спрашиваю медсестру.
– Она вышла.
– У него экстрасистола? – вижу это на кардиомониторе.
– Да.
– Почему вы меня не вызвали? Давайте срочно электроды!
– Его мать подписала отказ от реанимации, – пожимает плечами медсестра.
– Что?!
– Она сказала, вы ей это посоветовали.
– Вот тебе и чудо, – поникшим голосом комментирует Данила.
– Она сказала, куда пошла? – спрашиваю упрямо. Не могу позволить ни себе, ни матери Вани такого безрадостного финала!
– Нет, – говорит медсестра.
– Если вернётся, не отпускайте её! – и бегу искать.
Мои поиски по отделению заканчиваются нулевым результатом. Вернувшись в палату, первым делом спрашиваю:
– Она ещё не вернулась?
– Нет, но у него блокада, – сообщает Данила.
– Вот чёрт! – ругаюсь и, подбежав к парню, прикладываю пальцы к шее. – Есть слабый пульс. Ещё 50 лидокаина и готовь электроды. Под мою ответственность!
– А меня лишат диплома. Прости, Элли, не могу, – говорит Данила.
Я хватаю дефибриллятор и подкатываю аппарат к койке.
– Что ты делаешь? – удивляется Береговой.
– Собираюсь парня реанимировать.
– Да ты с ума сошла! Нельзя! Против воли матери!
– Я заведующая этим отделением! Двое молодых людей поступили в один день. Почти вместе…
– Это ты так думаешь, а мать Вани настроена иначе! – пытается переубедить Данила.
– Я уговорю её.
– Ты думаешь о себе, Элли! Это чистой воды эгоизм!
– Я думаю об умирающей девушке, – отвечаю ему. – Заряжаю на 200.
Береговой подходит к парню и кладёт на него ладони, не давая мне сделать разряд.
– Убери руки! – требую я. – Немедленно убери! – и, не дождавшись ответа, прикладываю электроды.
– Господи, они оба спятили, – шепчет в сторонке напуганная медсестра.
Электрический разряд приводит к положительному эффекту: у Вани снова синусовый ритм.
– Если что, вызовите. Я пошла искать мать, – говорю, покидая палату.
Десять минут поисков, – да что же это такое?! – ни к чему не приводят. Вместо мамы Вани наталкиваюсь на трубача. Тимофей Петрович уже снял больничную одежду и облачился в свой костюм. Захожу к нему в палату в надежде перевести дух и немного успокоиться. Присутствие этого интеллигентного мужчины действует на меня успокаивающе.
– С каким инструментом у вас свидание сегодня? – спрашиваю его.
Он улыбается.
– Нет. Я один с тех пор, как начались гастроли, – слышу в ответ. – Уже полгода.
– Долгие какие гастроли, – замечаю, беря его карту.
– Да, верно…
– Толпы поклонниц в каждом городе, наверное? – задаю ещё один каверзный вопрос.
– У классического музыканта жизнь не совсем такая, как у члена какой-нибудь рок-группы, – смеётся Тимофей Петрович. – Но если бы я знал, что лишусь простаты, был бы более активен с женщинами.
– Всё ещё волнуетесь насчёт операции?
– Сама операция меня никогда не пугала, – признаётся трубач. – Другое дело…
Он мнётся с ответом.
– Что? – подгоняю его.
Тимофей Петрович оглядывается, чтобы никто другой его не услышал. Смотрит на меня доверительно.
– Вам правда интересно?
– Да, – отвечаю искренне.
– Знаете… вы прошлый раз предлагали мне посетить банк спермы. А я ведь уже был там, чтобы сохранить мою… ДНК. Разумеется, меня отвели в отдельный кабинет, где была баночка и… мужской журнал, – рассказывает музыкант. – И я подумал: вот и всё. Это мой последний сексуальный опыт. Ну и… остальное вы знаете. Наверное, я первый, кто испугался за свои способности наедине с собой.
Я смущённо улыбаюсь, опустив голову. Не хочу обидеть мужчину своей реакцией.
– Тимофей Петрович, а не хотите ли куда-нибудь зайти и перекусить? – спрашиваю его, набравшись смелости.
– Да, с удовольствием, – улыбается он.
Зачем мне это? Красивый интеллигентный мужчина, трубач, а я с таким прежде никогда не общалась. Вот и вся причина. Никакого полового интереса у меня к нему нет, а только… трудно себе в этом признаться, но ещё немного жалость. Он правда талантливый и милый, но если операция пройдёт неудачно, то никогда больше не сможет выполнять мужскую функцию. В его возрасте то не так критично, конечно, как если бы ему было лет двадцать. Но всё-таки… обидно и жалко. Хочется поддержать пациента.
Мы договариваемся о встрече, и я иду в регистратуру. Там получаю результаты анализов толстяка Василия, хочу ему сообщить, но… в палате его не оказывается. Куда же подевался такой крупный мужчина? Решаю сперва найти медсестру, с которой мы высвобождали толстяка из кресла. Нахожу её и спрашиваю, не видела ли она его.
– Понимаете, Эллина Родионовна… – мнётся она с ответом.
– Да говорите уже! – требую нетерпеливо.
– У меня пропали пять порций ужина. Я как раз разносила порции, отвлеклась буквально на минуту, а когда вернулась, то их уже не было, – поясняет медработник.
Кажется, мы обе догадались, куда пропало столько еды. Идём по коридору и каждая возвещает громко: «Василий! Василий!» Когда уже начинает казаться, что толстяк просто сбежал, вдруг медсестра показывает на пол возле двери в подсобку, где уборщицы держат свой инвентарь.
– Скорее сюда!
– Что здесь?
– Хлебные крошки, – показывает коллега.
Заходим внутрь… Ну конечно же! На полу валяется огромная туша.
– Василий! Василий! – пытаюсь дозваться, но бесполезно. Опускаюсь перед ним на колени, проверяю пульс. Мужчина без сознания и лежит в луже собственной рвоты, которой примерно два литра. Снимаю стетоскоп, слушаю. – Перистальтики не слышно, живот твёрдый. Допрыгался.
– Сорвал скобку? – спрашивает медсестра.
– Да.
– Звоните в операционное. Вызовите каталку, рентген и кого-нибудь из хирургов. Скажите, что дело срочное, – отдаю распоряжение.
Вскоре Василия увозят. То, как его поднимали, – на это понадобилась сила восьмерых человек! – отдельная история и не слишком приятная. Но зато теперь им будут заниматься уже другие врачи, а с моих плеч этот 190-килограммовый груз упал наконец. И хорошо, что не придавил никого.
Теперь у меня есть время поговорить с мамой Ивана. Нахожу её в коридоре в самом дальнем углу.
– Простите, что беспокою вас, но случилось нечто уникальное. К нам поступила 16-летняя девушка с острой печёночной недостаточностью и той же редкой группой крови, что и у Вани, – рассказываю ей. – У меня не идёт из головы, что если Бог судил Ване умереть сегодня, то не для того ли, чтобы спасти эту девушку?
Женщина внимательно слушает. После того, как замолкаю, молчит несколько секунд и грустно произносит:
– Извините, я сейчас не могу думать о чужих детях. Я хочу одного: чтобы мой сын ушёл с миром и был похоронен в целости. Простите, – она встаёт и куда-то уходит.
Не смею её задерживать и уж тем более уговаривать. Но в такие моменты кажется, что вот-вот ещё немного, и руки опустятся. Чтобы отвлечься, иду в операционную, где толстяка Василия готовят к сложной процедуре.
– Свободный воздух в брюшной полости. Да, перфорация желудка, – делает вывод Нина Геннадьевна Горчакова, глядя на снимки. – Заславского всё нет?
– Я вызывала пять раз, – отвечает операционная медсестра.
– Давление упало до 80, ждать больше нельзя, – говорит анестезиолог. – У пациента жар.
– Ладно, введите грамм клафорана, пятьсот флагила и дайте скальпель, – решается Горчакова.
– Без главного хирурга?
– У больного сепсис, я не могу иначе. Если ещё ждать, он умрёт, – отвечает она.
Через несколько минут раздаётся удивлённый голос медсестры.
– Что это такое? Килька в томате?
– Да, и жареная картошка, – отвечает Нина Геннадьевна, доставая кусочки непереваренной пищи из желудка Василия.
– Ну и запах…
– А это что? Салатик… Вот, хороший кусочек. Мясо неизвестного животного.
– Что вы делаете с больным? – слышится голос Заславского.
– Спасаю ему жизнь, – спокойно отвечает Горчакова.
У хирургов, насколько мне известно, свои разборки, я не вмешиваюсь и молча наблюдаю. Валерьян Эдуардович быстро переодевается, пока Нина Геннадьевна невозмутимо продолжает операцию.
– Отсос.
После секунды шипения раздаётся разочарованное:
– Отсос забился…
– Вишенкой, – замечает Горчакова и хихикает через маску.
Судя по перечислению продуктов, которые съел Василий, он сметал всё на своём пути, как голодный кашалот: широко раскрыл рот и метал, пока дурно не стало.
В операционную вихрем влетает Заславский.
– А, Эллина, и вы здесь? – видит меня. – Что привело?
– Я лечила этого гражданина, – киваю на толстяка.
– Судя по всему, неудачно?
– Удачно, если бы он не он не возомнил себя Гаргантюа, – отвечаю хирургу.
– Кто разрешил начинать без меня? – обращается Заславский к Горчаковой.
– Пациенту грозил септический шок.
– Ну-ну, – главврач подходит к больному. – Чем вы его резали, интересно? Бензопилой «Дружба»?
– Он выпивши, – шепчет Горчаковой старшая медсестра.
– Что?!
– Он пьяный.
Нина Геннадьевна растерянно смотрит на коллег, на мне задерживает взгляд. Мол, и что теперь делать? Кому можно пожаловаться на главврача?
– Отведите кишку, будьте любезны! – командует Заславский, склонившись над больным.
Подхожу к Заславскому (Горчакова заметно боится) и вкрадчиво спрашиваю:
– Валерьян Эдуардович, вы выпили?
– Вы ставите под сомнение мою состоятельность? – спрашивает он резко.
– Сколько вы выпили? – продолжаю спрашивать упрямо.
– Отстаньте, Элли. Не до вас.
– Валерьян Эдуардович, прошу вас отойти от стола.
Подхожу и пытаюсь отодвинуть хирурга.
– Ещё раз меня тронешь, уволю к чёртовой матери, – бурчит он.
– Вы пьяны! – снова пытаюсь отодвинуть, чуть более настойчиво.
– Да отстань ты! – неожиданно кричит на меня главврач, а потом происходит нечто невообразимое: он, бросив инструменты прямо на больного, разворачивается ко мне и толкает. Да так сильно, что я лечу спиной, поскальзываюсь, падаю и бьюсь головой об инструментальный столик, после чего полностью отключаюсь.