Глава 44
– Адреналин в высокой дозе. Подключить гемооксиметр и датчик углекислоты, – продолжаю биться за жизнь парня. Меняюсь с Данилой, чтобы тот делал непрямой массаж сердца. Так проходит ещё некоторое время.
– Сколько? – спрашиваю у медсестры.
– Двенадцать минут.
– Что мы имеем?
– Пульса нет. Асистолия, – сообщают мне.
– Понятно…
– Десять адреналина введено.
– Эллина Родионовна, пришла мать пациента, хочет с кем-нибудь поговорить, – заглядывает администратор.
– Хорошо. Я сейчас приду.
– Ещё адреналин. Семь миллиграммов, – даёт назначение Данила.
Иду в вестибюль. Там, на пластиковом стуле, задумчивая, тревожная и очень бледная, сидит женщина около 50 лет, из чего я делаю вывод, что её сын – поздний ребёнок. Представляюсь, и первое, что она спрашивает:
– Как мой сын?
– У вашего сына остановилось сердце. Мы стараемся завести его с помощью лекарств и реанимационных мероприятий.
– Но отчего это? Ему всего 18 лет! – она порывисто хватает меня за рукав и держит. Так, словно я – та самая соломинка, за которую хватаются утопающие.
Присаживаюсь рядом, и только после этого пальцы женщины расцепляются.
– Есть признаки, что у него было кровоизлияние в мозг, вызвавшее остановку сердца, – говорю ей.
– Но он был совершенно здоров.
– Возможно, слабая артерия, какой-то врождённый дефект, – пытаюсь пояснить, хотя и понимаю, что эти слова сейчас для несчастной матери не слишком важны. – Дело в том, что сердце не бьётся уже довольно долго, а чем дольше мозг остаётся без кислорода, тем меньше вероятность, что мы сможем помочь ему. Возможно, нам стоит обсудить…
– Пожалуйста, не ставьте на нём крест, – перебивает меня женщина, глядя умоляющими глазами. – У меня больше никого нет. Мой Ванечка – единственный родной и самый близкий мне человек. Я родила его поздно, одна, поскольку… так получилось. Прошу вас.
– Хорошо. Я к вам ещё выйду, – говорю и возвращаюсь в палату.
Захожу, а там Данила обречённо сообщает:
– Ладно, прекратим массаж. Есть систолы?
– По нулям.
– Закончили.
– Погодите, – спешу его остановить. – Качайте мешок.
– Зачем ещё мучить мальчика? – спрашивает Береговой.
– Ему 18 лет. Единственный сын у матери.
– Ждёшь чуда? Прошло сорок минут.
– Ещё пять не повредит, – говорю, надевая перчатки.
– Ладно, попробуй, – пожимает Данила плечами.
– Я продолжу массаж. Качайте мешок. Ещё адреналин в высокой дозе, допомин на полную, приготовить электроны, – распоряжаюсь я.
– Они не помогут, асистолия, – ворчит Береговой.
– А может, фибрилляция? Заряжайте на 300… нет, на 350. Прошу всех настроиться положительно.
– Готово.
– Разряд!
– Это систола? – удивляется одна из медсестёр.
– Боже мой… – шепчет другая.
– Одна-две систолы ничего не значат, – скептически замечает Данила.
– Приложим внешний водитель ритма. Поставим на 80.
– Не схватывает.
– Прибавляйте, пока не схватится.
– Экстрасистолы, – показывает Береговой на монитор.
– Готовьте лидокаин, – отвечаю на это. – Ставьте на максимум. Ну… ну… Есть!
– Завёлся!
– Пощупай пульс.
– 120, давление 100, – отмечает Береговой.
– Теперь на томографию. Узнаем, где кровоизлияние.
– Как это вам удалось? – спрашивает одна из медсестёр.
– Я всего лишь орудие в руках небес, – улыбаюсь.
– Не слабо, – кивает Данила. – Только бы мозг не умер. С контрастом?
– Нет, аппарат ИВЛ, пусть везут прямо к томографу, – отвечаю ему. – Вот вам и чудо.
– Если он очнётся, и даже в этом случае мозг будет повреждён, – продолжает скептически говорить Береговой. – Так что лучше бы всего тебе подготовить мать мальчика.
Береговой показывает мне, смотрю в ту сторону и вижу несчастную женщину. В глазах столько боли и отчаяния пополам с надеждой, что у меня сжимается сердце. Поневоле представляю себя на её месте. «Боже, если что-то подобное случится с моей Олюшкой, ведь не переживу!» – думаю, но стараюсь удержать себя в руках. Нельзя расклеиваться. Поэтому подхожу к ней, сообщаю последние новости и прошу вернуться и ждать.
Полчаса спустя Ваню привезли в палату. Он лежит, подключённый к аппарату ИВЛ.
– Электроды подключены? – спрашиваю медсестру.
– Да.
– Нет ни альфа, ни тета, ни дельта волн, – сообщает Данила, глядя на монитор. – Смерть мозга, – печально констатирует он.
– Он может стать донором органов, – предполагает медсестра.
– Вряд ли. Четвёртая группа крови. Всего два процента населения. Не думаю, что найдётся подходящий кандидат.
– Попробовать стоит, – замечаю я.
– Конечно.
– Поговорю с матерью. Если она согласится, конечно, – вздыхаю я. Смотрю на Ваню. – Вот и всё моё чудо.
Мне приходится на некоторое время вернуться в кабинет, чтобы подписать некоторые бумаги. Когда я снова оказываюсь в палате, там уже сидит мама паренька и, улыбаясь, говорит мне:
– Доктор Печерская, представляете, я говорила с Ванечкой, и он шевельнул рукой!
– Это непроизвольное сокращение мышц, – поясняю ей с горечью.
– Мне кажется, он что-то хотел сказать, – продолжает женщина.
– Боюсь, это невозможно. Мы проверили активность его мозга. Она нулевая.
Женщина молчит несколько секунд. Радость в её глазах гаснет, но потом неожиданно чуть-чуть разгорается снова.
– Ну, что же… Значит, нужно ещё время. Оно ведь лечит.
Присаживаюсь рядом и говорю:
– Время не поможет. Мозг Вани погиб и не восстановится.
– Сейчас, конечно, очень трудно об этом думать, – Данила приходит мне на помощь. – Но Ваня ещё может помочь другим людям, став донором органов.
Женщина отводит глаза. Закрывает их и медленно произносит:
– Я не позволю взять его органы, когда… – вижу, как она старательно пытается не заплакать, – …когда ещё бьётся его сердце.
– В таком случае, пожалуйста, подумайте об отказе от реанимации. И тогда, если сердце Вани опять остановится, – говорит Данила, – мы не будем подвергать его агрессивным манипуляциям, чтобы продлить его бессознательную жизнь.
Я понимаю, что Береговой совершенно прав. Но, как женщина и мать, подсознательно ощущаю остроту его слов. Они ранят, словно скальпель.
– Я имею право надеяться на чудо? – спрашивает мать парня.
Данила смотрит на меня выжидательно. Мол, ты лечащий врач, тебе и отвечать. Но я молчу. Не знаю, что сказать. Меня спасает сообщение на телефон. Извиняюсь и иду туда, куда позвали. Это процедурная. «Странно, а мне что там делать?» – не могу понять. Но, стоит открыть дверь и войти, ситуация проясняется: в кресле-каталке сидит Василий. Тот самый, 190-килограммовый.
– Он застрял, – растерянно говорит медсестра. – Я не могу вытащить его из кресла.
– А от меня вы что хотите? – развожу руками.
– Вы мне не поможете? – спрашивает она.
– У меня на это нет времени, – отвечаю ей. Что ещё сказать? Что я при своих 50-ти кг никак не смогу даже приподнять мужчину весом почти в два центнера? Медсестра, кстати, тоже. – Вызовите слесаря, пусть распилит кресло.
– Ой… – произносит Василий придушенным голосом.
– Что ещё? – недовольно спрашивает медсестра. Могу её понять: возиться с таким толстяком – та ещё мука.
– Придётся потерпеть, – замечаю пациенту.
– На помощь! – бросает он и, ухватившись за ручки кресла, пытается приподняться.
– Помогите мне его вытащить, пожалуйста! – умоляет медсестра.
– Хорошо. Попробуем. Берите его за руки. На счёт «три». Раз! Два! – сама в это время держусь за ручки кресла, и на «Три!» приподнимаю их, словно пытаясь опрокинуть кресло (благо, оно на колёсах), а медсестра тянет.
Она едва-едва успевает отскочить в сторону, когда туша Василия рушится прямо на неё. Он оказывается лежащим на животе на полу. Вот и ещё одна медицинская проблема решена. «Только бы не обделался прямо сейчас», – думаю, стараясь не улыбаться и ухожу из процедурной. Никогда не понимала людей, которые доводят себя до подобного состояния.
Иду обратно. Данила стоит возле двери палаты и смотрит на пустую стену.
– Жаль парня… – говорит, когда оказываюсь рядом.
– Согласна… И зачем я только это сделала? Нужно было дать ему просто умереть.
– Ты хотела спасти ему жизнь, – Данила хочет поддержать меня.
– Я возомнила себя Божьей дланью, наверное, – качаю головой. – Может, действительно всё случайно? Чем этот парень заслужил кровоизлияние в мозг, да ещё в таком юном возрасте? В чём смысл?
Данила пожимает плечами. Иду в регистратуру, там ко мне подходит Дина Хворова и заговорщическим голосом произносит:
– Эллина Родионовна, вы должны это прочитать, – и протягивает мне вырванный из школьной тетрадки в линию двойной листок.
– Что это такое?
– Непристойные фантазии доктора Званцевой.
– Чего?!
– Я нашёл это в одной из медкарт, которые она оформляла, – шепчет администратор.
– «Я взяла руку И.В.В. в кожаной перчатке и положила на мою пышущую страстью грудь. Его мастиф пристально посмотрел на меня, тяжело дыша», – увидела и поразилась. – Зачем я это читаю?
– Вы не поняли?
– Не поняла чего?
– И.В.В. – это Иван Валерьевич Вежновец – заведующий кардиологией! – говорит Дина с широко расширенными глазами.
– Прекрати. Что за ерунда!
– Да, но мастиф! Вы знаете ещё хотя бы одного доктора в нашей клинике, у кого есть мастиф? Всё сходится!
– Дина, ты совсем с ума сошла? – начинаю психовать.
– О, вот она! – слышится голос Маши. Она подходит сзади, берёт тетрадный листок.
Мы молча смотрим на неё с Диной.
– Это моя запись. Я пообщалась тут намедни с одной пациенткой. У меня не было времени, я попросила её описать, что она чувствует. И вот, – подруга машет в воздухе листком. – А чего вы на меня так смотрите? У дамы, помимо проблем с сердцем, шизофрения. Тяжёлый случай. Выраженный психоз – крайняя гиперсексуальность. Бредовые фантазии, фиксация на Вежновце, который делал ей операцию.
Маша уходит, я гневно смотрю на Хворову:
– Дина, в следующий раз захочешь корчить из себя частного детектива, делай это без меня, пожалуйста.
Администратор стыдливо опускает глаза. Я же ухожу и радуюсь тому, что подозрения в сторону Маши так быстро развеялись. Хватило мне и того, что она рассталась с Данилой, начав встречаться с Денисом.
– Эллина Родионовна, можно вас на минуту? – спрашивает Артур Куприянов.
– Да, конечно.
– У меня есть один больной, Тимофей Петрович Ржевский.
При последнем слове улыбаюсь.
– Да, всё верно, – Артур тоже улыбается. – Он сам сказал, что у него с детства прозвище «гусар». Поручик Ржевский, гусар.
– Я понимаю.
– Хорошо. Так вот. У меня кончилась смена, а я обещал ему показать результаты МРТ. Вы не займётесь им? Пожалуйста, мне очень срочно нужно. Беру квартиру в ипотеку.
– Ну, это святое, – широко улыбаюсь и забираю у Артура карточку больного.
– Спасибо! Буду должен, отработаю! – говорит Куприянов и убегает, фривольно послав мне воздушный поцелуй.
Иду в палату через регистратуру, забрав снимки. Знакомлюсь с пациентом.
– Здравствуйте, Тимофей Петрович, – говорю ему, прикладывая снимки к негатоскопу. – Доктор Куприянов занят, он просил меня заняться вами. Я заведующая отделением.
– Приятно познакомиться, – с койки смотрит довольно симпатичный, худощавый 47-летний мужчина. Он хотя и в клинике, но причёска ровная, виски посеребрила седина. Густые брови, чуть глубоко посаженные глаза, умный интеллигентный взгляд. – Ну, и как там?
– Неплохо. Опухоль не вышла за капсулу.
– Отлично. Это значит, что мне сохранят простату?
– Боюсь, что нет. Видимо, придётся её удалить. Но зато операция, скорее всего, полностью излечит вас от рака, – сообщаю пациенту. – Это хорошая новость.
– Скажите, а доктор Заславский здесь?
– Он оперирует.
– Дело в том, раньше мы с ним и доктором Куприяновым обсуждали операцию. Валерьян Эдуардович сказал, что после неё я, возможно, лишусь мужских способностей. Это остаётся в силе?
– Мы постараемся сохранить нервные волокна. Но это может и не получиться, – честно признаюсь.
– Какова вероятность этого?
– По данным доктора Заславского, примерно 75-80%, – вспоминаю одну из его лекций.
– 80%... – грустно повторяет Тимофей Петрович.
Видя, насколько ему стало морально тяжело, присаживаюсь рядом.
– Доктор Заславский говорил вам о возможности иметь детей в будущем?
– Нет.
– Вам стоит посетить банк спермы. Если вы лишитесь этой функции, то всё-таки сможете стать отцом альтернативным путём.
– Понятно, – говорит Тимофей Петрович, кивая.
Замечаю, как ему становится нехорошо.
– Что такое? – спрашиваю встревоженно.
Он пытается улыбнуться, но получается плохо.
– В груди… жмёт и дышать… трудно, – выговаривает.
Нажимаю красную кнопку на стене.
– В смотровую его! Быстро!
Везём.
– Подключить ЭКГ на 12 отведений, войти в вену, – говорю медсёстрам. – Дайте ему кислородную маску! – и, уже пациенту, – надо замедлить ваше дыхание. Сосредоточьтесь на дыхании. Выдыхайте медленно, медленно.
– Монитор есть.
– Хорошо. Пульс 99, это добрый знак. Всё будет хорошо, – успокаиваю Тимофея Петровича.
– Боже… вы Тимофей Ржевский, трубач-солист, – слышу удивлённый голос рядом. Это Денис. – Я видел ваше выступление в филармонии с симфоническим оркестром! Простите, я Денис Круглов, ординатор.
Пациент кивает. Ему заметно лучше, и на лице можно заметить удовольствие от того, что в нём признали знаменитость.
– Вы потрясающе сыграли увертюру Исаака Дунаевского к фильму «Дети капитана Гранта»! – продолжает восторженно Денис. Смотрю на него с удивлением. Не знала, что Круглов такой меломан. – Даже дух захватило. Куда теперь собираетесь на гастроли?
– Во Владивосток, – говорит больной через маску.
– Блестяще, – замечает Денис. – Тихоокеанский симфонический оркестр – это чудесно!
– Ваше сердце в порядке, – сообщаю результаты ЭКГ. – Мы возьмём анализы, чтобы убедиться, но я уверена, что это был только нервный припадок. Волнуетесь перед встречей с Банаевым, художественным руководителем и главным дирижёром Тихоокеанского симфонического оркестра?
Ржевский смеётся. Что ж, Данила молодец. Вывел пациента из нервного состояния.