Продолжаю неспешно читать книгу “Иван Бунин” Михаила Рощина в серии ЖЗЛ. Заглядываю и в “Жизнь Арсеньева”. От своего плана не уклоняюсь.
Нам хорошо известно, что Бунин был еще тот … ммм … сложного характера человек, в общем. Доставалось всем, но особенно коллегам по цеху.
Еще бы. Ведь Иван Алексеевич ощущал себя хранителем и продолжателем великой русской литературной традиции. Но все вокруг безвозвратно менялось, бунтовало, дышало будущей, скорой революцией. Бунин клеймил, ругал, смеялся над современной ему, новой литературой:
А меж тем, за немногими исключениями, не только не создано за последние годы никаких новых ценностей, а, напротив, произошло невероятное обнищание, оглупление и омертвение русской литературы.
Но остановить лавину, уничтожающую все то, что он любил, во что верил и ради чего, хотел жить, он был не в силах. Что оставалось? Молчать – нет. Оружие у Ивана Алексеевича было одно – слово. Хоть и не со смертельным эффектом, но очень даже больно жалящее при должном таланте и желчном складе характера. И того, и другого Бунину выдали при рождении в избытке. Хейтил он знатно. Особенно тех, кто был ему не чета – недостаточно “аристократичен”. Здесь не столько про происхождение рода, а скорее про безупречный вкус во всем, но, в первую очередь, в литературе, про чувство собственного достоинства и про умение себя держать должным “бунинским” образом. Тем более удивительно, как сошлись на время два совершенно противоположных друг другу полюса.
Северный – Иван Бунин, эстет и дворянин. И Южный – Максим Горький, простолюдин и “буревестник” революции. Пропасть была огромная между писателями. Во всем. В мировоззрении, в воспитании, в политических взглядах. Да, даже во внешнем. Есть такая история в книге у Михаила Рощина:
Горький носил свою рабочую блузу с кожаным ремешком, грубые сапоги, заправленные в них штаны, широкую шляпу, пускал слюну в мундштук, гася папиросу, — этот наряд переняли у него Скиталец и Андреев, и однажды, в фойе Художественного театра, встретив всех троих, так одинаково одетых, Бунин не удержался пошутить: «Вы что, охотники?..»
Бунин же всегда одевался с иголочки, модно и красиво.
На чем же держалась эта недолгая дружба? Горький страстно (кажется, он все всегда делал страстно) любил писательский талант Бунина. И в этой любви щедро Ивану Алексеевичу признавался. Кстати, во всеуслышание. Что, наверняка, было лестно и приятно Бунину. Хотя, при его завидной самооценке, не думаю, что это было определяющим, скрепляющим дружбу между писателями фактором. Горький был интересен Бунину. Не как писатель, возможно. А как человек, страстный и искренний, который так же, как и сам Бунин страстно и искренне любил литературу. Писательский успех, ранняя слава Горького, его прочное влиятельное положение еще в предреволюционной русской литературной жизни не могли не изумлять Бунина, да и не ревновать к этому он не мог. Но это было после.
Сейчас пусть будет на дворе апрель 1899 года. В один из ясных солнечных дней его случилась первая встреча писателей. Так ее запомнил сам Бунин:
А познакомились мы с Горьким весной 99-го года. Приезжаю в Ялту, иду как-то по набережной и вижу: навстречу идет с кем-то Чехов, закрывается газетой, не то от солнца, не то от этого кого-то, идущего рядом с ним, что-то басом гудящего. <...> Здороваюсь с Чеховым, он говорит: “Познакомьтесь, Горький”.
Это знакомство переросло в тесное общение на ближайший десяток лет. Кстати, оно было не только приятным, как бывает между людьми, которые испытывают интерес друг к другу, но и полезным. Максим Горький много помогал тогда Бунину, печатая его в периодике, которой руководил, в сборниках издательства “Знание”. Там, вообще, были очень щедрые гонорары.
С 1909 года по 1913 года Бунин с женой, Верой Николаевной, часто бывали у Горького в гостях на Капри. В этом живописном итальянском местечке, Максим Горький находился в вынужденной эмиграции из-за преследования со стороны властей на Родине. В дневниках Веры Николаевны есть такие заметки:
Хотя мы платили в „Погано“ за полный пансион, но редко там питались. Почти каждое утро получали записочку от Горьких, что нас просят к завтраку, а затем придумывалась все новая и новая прогулка. На возвратном пути нас опять не отпускали, так как нужно было закончить спор, послушать рассказ или обсудить „животрепещущий вопрос".
Уже через много лет, когда все отношения между писателями были давно разрушены, Бунин вспоминал:
Одно время, особенно на Капри, где я прожил три зимы, мы с Горьким дружили. Лично ко мне он всегда выказывал большое расположение, внимание, даже нежность. Я не мог на это не отозваться.
Ненавистные Бунину “окаянные дни” русской революции по ту сторону баррикад поставили его друга. Их пути разошлись навсегда.
В июле 1936 года в эмигрантском журнале “Иллюстрированная Россия” вышел достаточно злой и ироничный очерк, где Бунин поделился воспоминаниями о Горьком, только что ушедшим из жизни. Неуклюжий позер и притворщик, окруженный свитой воздыхателей, поддакивающих каждому слову кумира, который любит жить на широкую ногу, – таким получился у Бунина Горький.
Их последнюю личную встречу Бунин запомнил так:
В начале апреля 1917 года мы расстались с ним дружески. В день моего отъезда из Петербурга он устроил огромное собрание в Михайловском театре, на котором выступал с каким-то культурным призывом, потащил и меня туда. Выйдя на сцену, он сказал: “Господа, среди нас такой-то…” Собрание очень бурно меня приветствовало, но оно было уже такого состава, что это не доставило мне большого удовольствия.
Потом мы с ним, с Шаляпиным, с А. Н. Бенуа отправились в ресторан “Медведь”. Было ведерко с зернистой икрой, было много шампанского… Когда я уходил, он вышел за мной в коридор, много раз крепко обнял меня, крепко поцеловал, на вечную разлуку, как оказалось…
А уже в конце этого же “окаянного” 1917 года Бунин сам поставил жирную точку в дружбе с Горьким:
Вскоре после захвата власти большевиками он приехал в Москву, остановился у своей жены Екатерины Павловны, и она сказала мне по телефону: „Алексей Максимович хочет поговорить с вами“. Я ответил, что говорить нам теперь не о чем, что я считаю наши отношения с ним навсегда оконченными.
В 1918 году Вера Николаевна в своем дневнике пишет:
Ян говорит, что никогда не простит Горькому, что он теперь в правительстве.
— Придет день, я восстану открыто на него. Да не только как на человека, но и как на писателя. Пора сорвать маску, что он великий художник. У него, правда, был талант, но он потонул во лжи, в фальши…
Общаться писатели перестали, но просто взять и забыть друг о друге – это невозможно. Конечно, знали кто как живет, что пишет, что говорит.
А в 30-х годах практически стали прямыми соперниками, ведь было несколько вероятных кандидатов для вручения Нобелевской премии. Бунин и Горький – первые, кто был в их числе. Наградили Бунина с формулировкой: «За строгое мастерство, с которым он развивает традиции русской классической прозы». Политической подоплеки в этом не было никакой. Хотя, это и кажется неправдоподобным утверждением. Смысл был в том, чтобы наградить всю русскую литературу за последние 100 лет. А не продемонстрировать свое отношение к советской власти. “Жизнь Арсеньева”, относительно недавно увидевшая свет, была очень тепло принята и читателем, и критиком. Бунин стал идеальным кандидатом, честь быть первым русским лауреатом Нобелевки по литературе навсегда осталась за ним. Но мы же понимаем, что получать награду вместе с Иваном Алексеевичем “приехали” и Толстой с Достоевским, и Тургенев с Чеховым.