В частной переписке XVII века известны письма княгини Татьяны Ивановны Голицыной сыну князю Василию Васильевичу Голицыну, отправленные ему в Чигиринский поход 1677 года. Живо бьется в них материнское сердце, что печалится о любимом чаде, несмотря на его статус и возраст.
Княжна из древнего рода Ромодановских (по другим источникам принадлежала к роду Стрешневых) Татьяна Ивановна была женой князя и влиятельного боярина Василия Андреевича Голицына. В 1652 году Василий Андреевич скончался и Татьяна Ивановна, которой было около тридцати лет (чуть за тридцать) осталась с пятью (или четырьмя) детьми, сыну Василию шел девятый год. Кратко обрисую статус 34-летнего князя Василия Васильевича Голицына в 1677 году. На придворной службе князь состоял с пятнадцати лет; первое крупное назначение в армии получил в 32 года; 4 мая 1676 года взошедший на трон царь Федор Алексеевич пожаловал его из стольников в бояре, минуя чин окольничего; судья Пушкарского и Владимирского приказов; в 1677 году одновременно с первым воеводским назначением в Путивль получил и почетный дипломатический титул наместника черниговского, введенный специально для него; женат на дочери боярина и имеет несколько детей. Мать пишет ему в так называемый первый Чигиринский поход – военную кампанию русской армии, направленную отразить нападения османских войск у крепости Чигирин.
В «грамотках» Татьяны Ивановны исследователи различают три-четыре почерка: очевидно, что княгиня диктовала их домовому подьячему. К матери влиятельного лица, многие обращались с просьбами, поэтому в письмах содержатся ходатайства княгини. Например. «Да поехал к тебе, свет мой, в полк Харлам Борисов сын Хорошев и бил челом мне, чтобы ты его жаловал – и ты, свет мой, его жалуй, потому что зять его Василий Торопов Алешеньку (сына князя и, соответственно, внука княгини) учит писать, и ты к нему будь милосерд». Я же буду цитировать только личные моменты. Отмечу, что часть писем дана по публикации XIX века, часть – по публикации XXвека, поэтому подход к пунктуации и орфографии различен.
Начинаются письма с принятой в эпистолярной традиции того времени «формулы». «Свету моему князю Василию Васильевичу. Будь на тебе, свет мой, милость Божия и мое грешное благословение отныне и до века! Буди, свет мой, здоров на многие лета! А ко мне, свет мой, прикажи писать про свое многолетное здоровье — как тебя, света моего, Бог милует? А про меня похошь, свет мой, ведать и про невеску и про дети — и мы на Москве маия в 30-й день живы до воли Божии, а впредь Бог волен». Заканчиваются также стандартно: «Будь на тебе, свет мой, милость Божия и мое грешное благословение отныне и до века!»
О здоровье сына мать, естественно, беспокоится. «И не держи меня без вести, свет мой, о своем многодетном здоровье»; «да сокрушил ты меня, свет мой, князь Василей Васильевич: слышу я, что ты мало можешь (недомогаешь), а ко мне правды не отпишешь»; «да ты же мне, свет мой пишешь про себя, что будто ты дал Бог здорово (здоров) и я тому, свет мой, мало иму веры; ведаю я и сама, что ты так пишешь ко мне все утешая меня; есть ли, мой свет, не объявилась скорбь твоя такая на Москве (поверила бы, если бы болезнь не проявилась еще в Москве перед походом)»; «отпиши, мой свет, ко мне про себя – подлинно лиж у тебя нейдет кровь гортанью?».
Когда писем от сына нет, мать переживает. «Да сокрушил ты, свет мои, меня, что по се число от тебя ко мне вестки нету, болшо ты, свет мои, меня забыл». Живо интересуется «положением на фронтах»: «отпиши, свет мои, ко мне: где ты теперь стоиш или куды поидеш»; «пишешь, ты, свет мой, ко мне про вести... крымских людей и турских (турецких), и те мне вести, свет мой, не на пользу и не на радость, только лишное мое сокрушение»; «да писал ты, что бусурманы изпужалис твоего полку и побежали». Дает советы: «слышала я, свет мои, что велено тебе стоять в Лубнах, да и то, свет мои, я слышала, что тебе велено по вестям глядечи идти в Белгород, и мое, свет, серце от того сокрушилос, что идешь в такую далную дорогу с малыми людми; и ты, свет мои, поиди проведаючи и не попадися, свет мои, неприятеле в глаза»; « и ты, свет мои, не отбиваися вдал от городов»; «хорошо, мои свет, было головы побереч, не ищово (не стоит) себя терят». И просит: «не погуби себя, свет мои, и меня»; «побереги, свет мои, своего здоровя, пожалеи жены да деток, даи мне себя видет, не даи мне умереть без суда напрасно». Печалится: «да писат было мне, свет мои к тебе и много, да печал меня и с умом смяла» (от печали и разума моего не стало). Из писем известно, что Татьяна Ивановна ходила «бить челом» к влиятельным при дворе лицам, чтобы служба сына «даром не пропала».
Не обходится и без домашних новостей. «А Олешенка начал склады писать», – рассказывает княгиня про двенадцатилетнего сына князя, своего внука. Еще в 1676 году одиннадцатилетний Алешенька стал комнатным стольником четырехлетнего царевича Петра Алексеевича, во время написания писем был комнатным стольником царя Федора Алексеевича, уже следовал за государем «в походы» (поездки). Князь Василий Васильевич уходил в поход, оставив жену беременной очередным ребенком; «помолись обо мне, чтоб мне велел господь здорово родить и с тобою в радость видетца», – писала ему она. И вот Татьяна Ивановна сообщает, «хто крестил» новорожденную дочь Дунюшку и «хто был гостем». «Мы, свет мои, крестили простым делом, крестил Алешенка да сестра твоя княгиня Федося, гостеи, свет мои, не было никово, ведаешь ты и сам – ты на службе, а мне гостеи зват нелза, а мне, свет мои, слышати такие вести и на свет глядет не хочется (Татьяна Ивановна переживает так известия о службе сына), а на родины, свет мои, сродичи твои жаловали, ездили». И еще раньше мать отправила Василию Васильевичу «ковришку родилную», чтобы свету ее «кушат на здорове».
Завершу же рассказ о письмах княгини фразой «так болши тово, свет мой, и не знаю, что к тебе писать, буди, свет мой».
