Вся прелесть Киева утратила для Болеслава значение. Уже не ласкали взор маковки церквей, не удивляло обилие разного люда, не прельщал богатый торг, раскинувшийся на центральной площади. Только лик Предславы везде мнился ему, как наваждение и больно резало по сердцу осознание того, что совсем скоро покинет он Русь и более никогда не увидит милое личико русской княжны. Совсем позабыл Болеслав, что ждала его в Польше женка, взятая правда не по любу, а по надобности, но оттого не становившаяся менее достойной. Эминильда была Болеславу третьей женой. Первой женою, была Ингирда. Отец Болеслава, князь Мешко, велел сыну взять в жены дочь маркграфа Рикдага, так как очень выгоден был для него в ту пору сей союз. Никакой любви плотской промеж юных супругов не случилось, а потому, едва Рикдаг отправился на вечный покой, Болеслав, без зазрения совести отправил жену назад. Вторую женку Болеслав выбрал для себя сам. Но как и отец когда-то, примерялся не к девичьей красе, а к пользе, которую могли оказать ему родственники жены. С Юдитой Болеслав прижил сына, названного Безпримом, вот только мальчонка получился странный. Едва на ноги встал, как принялся всяку животину мучить, да слуг забижать. Никакого сладу с ним не было! Пытался Болеслав сам выбить дурь из сына, полосуя хворостиной по голому заду, да какое там! Коршуном вставала на защиту дитяти мать. Когда мальчику исполнилось пять лет, Болеслав услал Юдиту в монастырь, а Безприма отдал на поруки людям церковным, для перевоспитания, а вскоре и думать про него забыл, так как снова обзавелся женой. На сей раз выбор его пал на Эмнильду, дочь лужицкого князя Добромира. Эмнильда родила Болеславу трех дочерей, в том числе и нынешнюю жену княжича Святополка Регелинду, да двух сыновей, Мешко и Отто. Всяк в Польше знал, что третья жена Болеслава, ласковым словом, делом не показным, умела обратить гнев вспыльчивого князя в милость, усмирить его жар. Оттого имела уважение и среди придворной знати, и у простого народа. Но, потерявший голову Болеслав, сейчас и о жене не вспоминал. Решил попытать счастья на прощальном пиру у князя Владимира, да приняв на грудь немалую дозу хмельного меда, попросил князя отдать дочь ему в жены.
Князь Владимир, хоть и пил наравне с гостем, голову имел светлую.
-Ты, Болеслав, али запамятовал, что ждет тебя дома женка, да и годами ты почитай мне ровесник! - усмехнулся недобро.
От той усмешки в голове Болеслава тоже просветлело, а душу наоборот, затянула черною тучей.
-Ты не серчай, Владимир! Уж больно по сердцу пришлась мне княжна Предслава! Сколько на свете живу, а впервой со мной такое приключилось!
-И ты не серчай, Болеслав, на то что скажу! Дочь моя вдовая, сама сказала, что боле в жены идти не желает, а неволить ее я не стану! Коль только сама захочет, тогда и благословлю брак, по отцовски!
В душе Болеслава вспыхнула надежда.
- Позволь перед отъездом словом с княжной обмолвиться! - выпалили он, глядя на Владимира глазами побитой собаки.
-Так и быть, дозволяю! - разрешил Владимир.
Болеслав готов был расцеловать свата, да сдержался. Честь княжескую блюсти требуется, а он уж и так большое послабление себе дал, из-за красы девичьей!
Наутро, князь Болеслав, натянув на раздобревшее от лет тело, лучший свой кафтан, поджидал княжну в саду. Ждать пришлось так долго, что Болеслав, начал тревожиться — а ну как Предслава нынче передумает в сад выходить? Но вот показалась ватага женщин, возглавляемая юными княжнами. Меньшая, Добронега, с восторгом щебетала о чем-то сестре, а та слушала внимательно, с доброй, понимающей улыбкой и кивала в такт речи Добронеги. Болеслав шагнул на тропу, заступая дорогу женскому полку. Старшие из них, увидев мужчину, протолкались вперед, загородив собой княжеских дочерей.
-Ты поди, мил человек, заплутал? - спросила одна из них, подозрительно щуря на Болеслава серые глаза.
-Князь Владимир дозволение дал с княжной Предславой разговор иметь! - ответил он.
-Ну коли так, говори князь, я тебя слушаю! - сказала Предслава, узнавшая в мужчине знатного отцова гостя.
Болеслав разом покрылся краской, выступил на лбу предательский пот. Во многих боях участвовал он, а страх подобный испытывал впервые!
-Полюбилась ты мне, княжна Предслава, да так, что дышать без тебя не можно! Скажи только слово и будешь княгиней при мне! Батюшка твой супротив не будет, коли дашь свое ты согласие! - выпалил он на одном дыхании.
Бабы прыснули со смеху, но осеклись, видя что Предслава смотрит на князя без улыбки.
- Речи твои лестны, князь, да не для той сказаны! Кроме мужа моего, сгинувшего в цвете лет, нет для меня любови более!
Она поклонилась ему, словно поблагодарила, и пошла дальше. За ней потянулись остальные женщины. Болеслав остался стоять один, посреди сада. Над головой про чирикал воробей, словно насмехался над незадачливым женихом. Болеслав резко развернулся и отправился к конюшням, не желая и минуты более оставаться в Киеве. Казалось, что всяк знает о его не удаче и старается скрыть злую усмешку…
Владимиру доложили о спешном отъезде Болеслава. О причинах, мудрому и прозорливому князю, отчет был не надобен, сам догадался, что дала поляку от ворот-поворот Предслава. Он и не ждал другого. «Моя кровь, гордая!» - думал он довольно. Сам Владимир совершал осмотр Киева и окрестностей вместе с меньшими сыновьями, как повелось у него уже с давних пор. Всякий раз, глядя на выросший в разы город, Владимира обуревала гордость. Все здесь было выстроено его стараниями, с его дозволения! Проезжая мимо золотистого поля, на котором вызрела пшеница, Борис спрыгнул к коня, подошел к самому краю этого травяного моря.
-Не дело! - сказал он, сорвав тугой колосок и повертев его в руках.- Зерно то созрело давно, вот-вот оземь падет, да сгниет! - ответил на вопросительный взгляд отца.
-Добро! - похвалил его князь, - Хозяин из тебя выйдет рачительный!
Воеводы, да боярские люди, слушали князя внимательно, примечали каждое слово, в каждом жесте искали знак на то, кому править на Руси после Владимира. Многие успели приметить, да выводы сделать, что благоволит князь к меньшим своим сыновьям, особливо к Борису. А тот и правда хорош был! Не по летам смышлен, к наукам прилежен, да не робкого десятка! Глеб, хоть умом тоже не обижен, все больше молчал, витал в облаках, прячась в тени более бойкого брата-близнеца. Но беда была в том, что в Киеве, от всякого княжеского сына, имелись соглядатаи. Не было единодушия и среди знати, потому как судьбы человеческие переплетались причудливо, а у каждого имелся свой интерес. Вот, к примеру, воевода Желислав. Сам сидел в Киеве уж долгие лета, а сына к княжичу Святославу, в земли Древлянские правой рукой пристроил и ратовал, что именно Святослав станет приемником Владимира, а с ним и сын его возымеет великую власть! Станислав, посланный в Смоленск посадником, женою имел дочь боярина Пчельника и вся Пчельникова многочисленная родня грезила, что станет она княгинею над всеми землями русскими! Оттого и летело каждое слово князя Владимира во все уголки необъятной Руси, искажалось порой достигая нужных ушей, падало в богато удобренную льстивыми речами почву.
Тем же вечером, в хмельной избе, которую держал мужичок Еремей, дружинник Брод поил пивом попа, в крещении нареченного Прохором, который имел честь нынче быть в свите князя. Поп, был из местных, новообращенных. Работал в пору юности в поле вместе со всей своей многочисленной семьей, когда в их деревне, близ Киева, поселился чернявый греческий проповедник, дабы просветлять темные души местных землепашцев. Злились тогда земляки Прохора на назойливого грека, зашибить даже грозились, но боялись гнева князя, велевшего попам препоны не чинить. Только Прохор, возвращаясь с поля и ощущая ломоту в спине от тяжкой работы, втихомолку завидовал попу, встречавшему работников с сытой миной на лице. Попа, как лицо духовное, деревенские обязаны были ежедневно снабжать провизией, что, однако, не вызывало особого недовольства, ведь до того, точно также, кормили они Перунова жреца. Тогда и родилась у Прохора мысль, что неплохо бы сделаться попом, да не гнуть спину с утра до поздней ночи, чтобы добыть себе пропитание. "Попы-то вона, только языком чешут, а в остальном живут, как все остальные — едят, пьют, да женок с детьми имеют!" Напросился к греку на обучение, а тот и рад, что сумел хоть одну душу приобщить к вере истинной и принялся поучать Прохора с должным усердием. Теперь Прохор жил в Киеве, имел небольшой, но добротный домик. Женился на ладной и работящей девке, а вечера порой коротал в питейных домишках, куда его часто приглашали из-за хорошо подвешенного, богатого на разные истории, языка.
С Бродом Прохор сошелся недавно, не зная того, что княжеский дружинник с детства при княжиче Святополке был и теперь остался ему предан, хоть и числился на службе у князя Владимира. От Брода, через надежных людей, доставлялись Святополку все свежие вести, происходившие в стольном городе.
-Быть Борису князем, как пить дать! - заплетающимся языком вещал Прохор.
-А тебе самому, при ком из княжичей жить охота? - вкрадчиво спросил Брод.
- Да при том, кто сытую жизнь мне даст! Вон, говорят, княжич Святополк-то, нашего брата не особо жалует!
Кулаки Брода непроизвольно сжались, на щеках заходили желваки, но Прохор этого не заметил, продолжал соловьем разливаться.
- К тому ж, старшие-то сыновья князя, уж и в года зрелые входят! Покуда князь наш живехонек, они и состарится успеют! А Борис — юнец совсем! Подрастет — ему и править, да чтоб подольше!
- Ты Прохор, за языком бы следил! Чего мелешь? Князю Владимиру смертушку пророчишь!
- Что ты, долгих ему, батюшке светлому лет! - Прохор перекрестился, - Да ведь никто еще от смерти не ушел, ни поп, ни князь, ни простецкий мужик! А о будущем никогда не лишнее думать!
- Говорила ж я тебе, досидишься! - выговаривала Регелинда мужу, когда Святополк поделился с ней последними вестями, полученными от Брода.
Он молчал, думал. И до того ходила молва, что детям от княгини Анны перепадает вся ласка князя Владимира, но думал Святополк, что это от младых их лет. Теперь же о Борисе и Глебе, говорили как о самых вероятных преемниках отца. Привычная с детства горечь комом стала в горле. Обида накатила такая, что хоть плачь. Да еще и Регелинда подливала масло в огонь.
- Давно сказываю, надо отправить в Киев Рейнберна! Уж он найдет ходы-выходы, как передать престол князя Владимира в твои руки!
Епископ Рейнберн, духовник Регелинды, прибывший вместе с ней из Польши, был поверенным княжны во всех ее думах и делах. Неуемное тщеславие, сплотило их, объединило, сделало верными союзниками и многие слова Рейнберна Регелинда выдавала за свои задумки.
- И как же он собирается для меня путь прокладывать? - спросил Святополк.
- Ты, Святополк, в силу слова слабо веришь, а меж тем пример перед тобой живой! Сколько годов прошло, как велел князь Владимир старых богов пустить в плавание? - напомнила Регелинда, - Сам еще помнишь капища, да жрецов?
- Как не помнить? Мальцом на капище бегал!
- То-то же! И все без бойни, словами сделано!
- Так уж и все!? Вон сколько по лесам народу поразбежалось, попряталось! Цельными деревнями схоронились! - ответил Святополк, не столько по убеждению, сколько из упрямства. Не хотелось признавать правоту жены.
- Вернутся еще, куда денутся! Руки княжеские длинные и до них достанут! Только тебе с того какой резон? Батюшка твой телом крепок, как и предки его! Кто знает, сколько жить бы князьям Игорю, да Святославу, если б не погубили их ратные дела? А князь Владимир себя бережет, войн уж давно нету!
- Все может и так, да только не уразумею, чем твой Рейнберн мне подсобить сможет? Или пойдет на душегубство?
Регелинда взмахнула руками испуганно, словно отгоняла от себя комарье.
- Господь с тобой, чего мелешь? Говорю же, словом на твою сторону людей сподвинет! А пока он языком работать будет, мы войско соберем, отец мой нам в помощи не откажет!
Не сразу, но все же Регелинда убедила мужа в своей правоте. Епископ Рейнберн отправился в Киев, твердо уверенный в силе своего ума, не раз выручавшего его в жизни...