Митрополит Иоанн, он же Феодор, он же юноша, некогда звавшийся Вериславом, проживал в избенке, пристроенной прямо к недавно возведенному собору. Жил по простому, почти как черный монах, не желая ублажать душу и тело праздностью. Помогал митрополиту по хозяйству лишь старый дьяк, да приходила молчаливая жена скорняка, жившего на другом конце улицы. Мужа ее недавно разбил паралич и, чтобы хоть как-то выживать, бедная женщина стала приходить в собор, мыть полы, да начищать высокие канделябры в надежде, что перепадет ей от добрых прихожан краюха хлеба. Иоанн приметил несчастную, приносил ей сумы со снедью. В благодарность, стала она приходить в избу митрополита, выжидая когда того не будет дома, стряпала для него пироги, да варила наваристые щи.
Тем утром Иоанн, как обычно, поднялся засветло. Умылся, прополоскал вот ключевой водою и, не притронувшись с хлебу с маслом, оставленному для него с вечера, отправился в собор на службу. По утрам прихожан было мало, оно и понятно! День предстоял будний, забот у людей хватает. Да и мало пока рвения было в этих неокрепших к новой вере сердцах. Иоанн молился за всех. К делу этому подходил самозабвенно, с открытым сердцем. Когда закончил, как и всегда, увидел перед собой Вербинку, улыбнулся. Принимал ее за сестру, не ведая какая буря царит в ее сердце уже много лет. Митрополит, по чистоте своей, считал, что эта маленькая женщина, не утратившая с годами легкости и хрупкости в теле, тяготеет к вере уже много лет. Недаром же жила при монастыре болгарском, там же, где обитала некогда и его матушка.
-Храни тебя Господь! - благословил ее Иоанн и протянул для поцелуя деревянное распятие, повернулся к другой прихожанке.
Вербинка не торопилась покидать собор, прохаживалась между колонн, прикладывалась к иконам. Сама поглядывала на того, кто занимал все ее мысли многие годы. Потому, Вербинка стала свидетельницей того, как к Иоанну подошел чернец и о чем-то степенно сообщил. Иоанн известию весьма удивился, приподнял черные брови, слегка округлил глаза и тронулся к выходу, не забывая раздавать благословения встречным. У самого выхода из собора Иоанн остановился. В дверях стоял пожилой человек, по одеянию епископского чина и рассматривал с интересом убранство собора. Заметив Иоанна он поклонился, припал к протянутой руке.
-Ты чей будешь? Не припомню тебя что-то! - спросил Иоанн, когда епископ разогнул спину.
-Епископ Рейнберн мне звать! - ответил незнакомец. Говорил он с заметным акцентом.
"Поляк!" - смекнул Иоанн и догадка сия ему не понравилась. Латиняне, как меж собой прозывали польскую паству приверженцы византийского канона веры, насаждали свои убеждения с ожесточенным рвением, не гнушаясь и поколачивать особо нерадивых людишек. Иоанн же был уверен, что только ласкою, да убеждением, можно привести человека ко Христу.
-Мне прислать княжич Святополк с княжною Регелиндой, дабы посмотреть, как при митрополите Иоанне в Киеве идут дела во славу Божию! - он снова склонился.
-Ну, коль так - милости прошу, обживайся! - разрешил митрополит.
Он кликнул служку, велел устроить Рейнберна как подобает. Повернулся, перекрестился на алтарь и отправился восвояси. День предстоял многотрудный, хлопотный. Надо было хворых проведать, на строительство новой церкви в деревушке близ Киева смотаться, а вечером обещался княжнам Предславе и Добронеге почитать новые жития, недавно полученный им из Византии.
Не успел дойти до своего жилища, как его окликнул со спины женский голос.
-Постой, Владыко!
Иоанн обернулся. Позади него стояла Вербинка.
-Не стряслось ли чего на княжеском дворе? - обеспокоился Иоанн.
-Нет, я по поводу поляка! - ответила Вербинка, - Ты пригляделся бы к нему, уж больно хитер! А еще лучше соглядатая к нему приставь!
-По что нос суешь куда не следует!? - возмутился он, дивясь такой наглости всегда тихой и незаметной Вербинки.
-А ты сам посуди, чего это его вдруг принесло в Киев? Кто его звал? Времена-то лихие, осторожность всяко не повредит!
Сказала так и пошла прочь, не дожидаясь ответа. Митрополит ошарашенно глядел девушке в след. Спину Вербинка держала прямо, по спине извивалась змеею толстая коса. В душе Иоанна шевельнулось что-то давно забытое, тщательное упрятанное в самые глубины ее. Пожалел, что обошелся с ней грубо и оттого она не побыла с ним дольше, не договорила до конца о своих тревогах.
Потом мысли его вернулись к нежданному гостю. "А ведь резон в словах Вербинки-то есть! Бдительность проявить - оно ведь лишним не будет!"
Потоптавшись у избы, и так и не зайдя внутрь, Иоанн вернулся в собор. Рейнберга уже не было, видно увел его служка пристраивать на постой. Несколько старух обтирали чистыми тряпицами оклады икон, одна мыла пол. В дальнем углу, преклонив колени, стоял Прохор. Чин он церковный дьяконский он имел, но особого усердия в вере, как успел заметить Иоанн, не проявлял. Лицо у Прохора было красное, одутловатое. Митрополит подошел ближе, уловил исходивший от Прохора луковый и потный дух.
-Что-то не видал тебя на службе! - пожурил Прохора.
Тот тяжело поднялся на ноги.
-Прости, Владыко! Бес попутал со вчерашнего вечера! - он перекрестился, в глазах блеснули слезы.
-Прощение Господь дарует! Я же тебя за нерадивость могу чину лишить!
Лишиться чина для Прохора означало вернуться к тяжелому каждодневному труду. Он повалился митрополиту в ноги, принялся подвывать по бабьи.
-Ты вот что, Прохор, коли не желаешь дурного, да Богу честно служить хочешь, сослужи и мне службу!
-Все, что скажешь, Владыко, исполню! Не губи только!
-Ну, коли так, пойдем ко мне, там потолкуем!
Епископ Рейнберн времени зря не терял. Следуя наставлению Святополка, он едва устроившись, начал разыскивать дружинника Брода. Два рослых, молчаливых чернорясенца, следовали за ним попятам, выполняя роль охраны. Ему указали на избу, в которой жил Брод. Дверь отворила розовощекая баба, с озорными глазами. Глянула на гостя насмешливо, с оттенком высокомерия. Рейнберн, как мог, объяснил зачем пожаловал. Баба расхохоталось.
-Откуда ж ты такой чудной к нам прибыл?!
-С Божьим человеком речь ведешь! - обиделся Рейнберг, - Учтивость прояви!
-Учтивость, ишь чего захотел! Ты ко мне в дом незваным пожаловал, а еще и угодить тебе должна? - молодка расходилась, веселость слетела с нее, как листва с осеннего дерева.
Рейнберг понял, что переборщил, пошел на попятную.
-Скажи лучше, дома ли хозяин Брод?
-Нету его, на службе он! И ты ступа, по-добру, по-здорову!
Рейбергу ничего не оставалось, как уступить. Он понуро поплелся обратно, досадуя на неудачу.
-Вечером приходи! - смилостивившись крикнула ему в спину баба Брода.
Он повернулся, кивнул и снова пошел вперед. Только сейчас он заметил, что идет по мощеной досками улице, по бокам избы - по большей части деревянные, но и каменные встречались. Окошки, да крылечки резные. Рядом с домами палисаднички в цвету, распространяют сладковатый запах. Чуть поодаль, особняком, поднял тонкую шею одинокий колодец-журавль, возле которого чесали языками несколько баб. Все дышало несуетливым спокойствием. Рейберн глубоко вздохнул, представил, как будет тут жить, насаждать каноны своей веры. Тот молодчик, что сидел в Киеве митрополитом, не дорос еще до столь почетной должности! То ли дело он, Рейнберн!
-Кхе-кхе! - раздалось позади тихое покашливание. Чернорясенцы загородили спину епископа.
Рейнберн обернулся. За его спиной стоял краснолицый мужик, одетый в поповский халат.
-Владыко Рейнберн! Дозволь сослужить тебе службу!
-Кто ты?
-Диакон Прохор, к твоим услугам! Покажу и расскажу все, что потребуется! От меня тебе только польза будет! - тараторил представившийся Прохором.
Рейнберн подумал, что ему и правда нужен в Киеве проводник, а этот Прохор, с хорошо подвешенным языком, точно сгодится для такого дела.
До вечера Прохор водил епископа по Киеву, показывал, да рассказывал. Порой Рейнберну казалось, что диакон изрядно привирает в своих рассказах, но слушать его было интересно.
Вечером вернулись к дому Брода. На этот раз, хозяин открыл сам, видно жена рассказала ему о визитере. То, что епископ Святополка в Киев пожаловал, Брод, не без основания, расценил как событие, касаемое и его. Он очень удивился, узрев за спиной Рейнберна, пройдоху Прохора, но виду не подал.
-Дело к тебе имею! - сказал Рейнберн Броду. Тот покосился на Прохора.
Брод впустил епископа в избу, перед носом Прохора захлопнулась тяжелая дверь. Диакон подивился, почесал лысеющий затылок. "Чудны дела твои, Господи! Для чего епископу такого чину, с Бродом якшаться, да беседы тайные вести?" Поразмыслив еще немного, Прохор пришел к выводу, что уж ему то сие обстоятельство на руку- есть о чем поведать митрополиту, да еще и в такой короткий срок. Он улыбнулся своим мыслям, вынул из-за пазухи маленькую фляжку и плеснул в горло горячительной жидкости, принялся ждать возвращения Рейнберна.
Князь Владимир тяжкую думу думал: пора посылать на княжение меньших сынов, да все никак не решался оторвать их от себя. Прикипел к ним душою так, как ни тяготел к остальным своим сыновьям. Может потому, что видел, как проходило их детство, как они росли. Или потому, что родила их ему женщина, которую смог полюбить всем сердцем? Разве-то важно? Важно, что слышит он недовольство боярское, порой пеняющее ему, мол чего тянешь? Даром что князь, а поперек людского мнения не попрешь! Да он и сам понимал, что засиделись сыны под его крылом, пора отправляться в путь, набираться опыта житейского, набить собственные шишки. Вспоминал, как в Полоцке Изяслав, будучи меньше летами, поднял на него меч, защищая мать....
Был соблазн, дать вотчины сыновьям поближе к Киеву, чтобы были под боком. Но холодный разум подсказывал - так сделает только хуже. И недовольство бояр не удовлетворит, и вражду между сыновьями посеет. Решил отправить Бориса в далекий Ростов. Городище знатное, в торговле бойкое. Где учиться, как не там? Глебу определил Муром в вотчину, до Ростова рукой подать. Не решился рожденных вместе разводить по разным сторонам огромной Руси.
Начались сборы. Не много нашлось желающих из бояр и воевод, отправиться с княжичами на окраины из сытого Киева. Владимир и не принуждал их. Зачем его сыновьям недовольные спутники? Брал тех, кто сам вызывался. Среди таких боярин Щепа, да воевода Наум. Тех отправил с Борисом. Подобрал и для Глеба сопровождение.
Добронега, добрая душа, исходила слезами, приставала к отцу.
-Как же батюшка, братцы одни, без пригляда будут?
Рвалась то с Борисом, то с Глебом, но тут воля Владимира была тверда. Любимую дочь при себе оставит!
Наконец обозы с княжичами тронулись. Сам отправился князь Владимир проводить сыновей, за одно и поглядеть, как наместники исполняют его волю, проведать остальных сыновей. Путь грозился растянуться на многие месяцы, и это тоже беспокоило князя. А ну как смута, а в княжеском тереме лишь две его дочери? Знатную охрану организовал. Княжны словно замурованные, должны были сидеть в тереме и допуск к ним из вне разрешил лишь нескольким людям. Среди них митрополит Иоанн и бойкий гонец Сипун, прозванный так за низкий, хрипловатый голос. Сипун свою преданность князю доказывал не раз, пользовался доверием. Перед самым отъездом свел его Владимир с Предславой, установил порядок, как связь держать. Каждый день Сипун, в определенное время, должен был стоять у дальних ворот и ждать весть от Предславы. В случае беды, или новостей важных, тут же обязан был Сипун отправить гонца к князю. Но и без того, почитай каждый день, догоняли обозы княжеские гонцы, чтобы князь знал обо всем, что творится в его отсутствие...