Целый месяц женщину с работы увольняли, не увольняли, а, по-русски говоря, кровь пили. И довели до нервного срыва.
Надо было порвать ненавистные узы и уйти, а она словно волю потеряла: приходила на работу с красными воспаленными глазами и смотрела на всех жалобно.
Не спала дома, много плакала.
И вот свершилось – уволили, то есть выгнали, и смеялись, когда она уходила – всем весело.
Пришла домой женщина, упала на диван, зарыдала.
Муж не выдержал, закричал так громко, что все дрожало: «Я тебе сто раз говорил, чтобы не связывалась с волчьей стаей. А ты себя довела до ручки, и меня довела, и ребенка. Не могу на тебя смотреть, зареванное лицо раздражает».
Прокричал и ушел к своей матери, сказал, что вернется, когда она снова женой и матерью станет.
А пятилетняя дочь очень испугалась, потому что папа громко кричал. Никогда не слышала такого девочка. А еще по столу кулаком ударил.
И мама долгое время сама не своя, словно нет у нее дочери. Сунет под нос тарелку, скажет короткое: «Ешь». И уйдет.
А папа дома тоже не был, возвращался поздно и спать ложился.
Мама полубольная утром в садик отведет, не поцелует, слова не скажет – и на работу.
Потом вернется, когда забирать, все думает о чем-нибудь. Запутается дочка в рукавах, скажет строго мама: «Ты большая, неужели не видишь, куда рука полезла. Давай быстро, я очень устала».
Придут домой, мама или лежит, или с кем-то плаксиво по телефону разговаривает, совета просит.
А девочка одна сидит, кушать ей хочется.
Но страшно к такой маме подойти, лицо у нее не мамы, а чужой строгой тетеньки, которая детей не любит.
Опомнится мама, скажет: «Что сидишь? Иди и поиграй».
Перед сном немного покормит. Тут и папа придет, они с мамой о чем-то на кухне говорят, мама плачет, а папа ее почему-то ругает.
Игрушки стали словно чужими: не желают с девочкой играть. Лежат равнодушно в коробке, трогать себя не разрешают. Все сердитые, никто не улыбается. И страшно маленькому детскому сердечку.
А мама месяц воевала. Вернее, не воевала, а позволяла себя пинать, словно не свободный человек, а чья-то рабыня.
Похудела мама, скулы и нос торчат, ушла из глаз жизнь. Только одно повторяла: «Я столько в это сил вложила, столько энергии, без меня бы там пусто было. Боже, какая несправедливость»!
Сидит мама, сил плакать нет, обхватила голову руками, а папа к бабушке ушел. Тихо в квартире – ни звука. Жаль, что кота нет. Коты все понимают. Можно забиться с ним в угол и сидеть, а он прижмется теплой спинкой, глазки почти закрыты, мурлычет: «Ничего, вот погладь меня, и все хорошо будет».
Но нет кота, а мама руками голову обхватила, и папа к бабушке ушел.
Встала маленькая девочка, робко к матери подошла, дернула за рукав. Обернулась женщина, глаза злые: «Чего тебе»?
И сказала тихо-тихо дочь: «Мама, ты меня больше не любишь. И игрушки со мной играть не хотят. Отвези меня к тете Гале, она любит меня. Отвези, мама».
Так вздрогнула женщина, словно электрошок. Все померкло, одни детские несчастные глаза.
Схватила дочь, к себе прижала: «Нет-нет, какая тетя Галя? Люблю тебя, очень люблю».
Пошли на кухню, и мысли мелькают: «Что это с тобой? Свихнулась? Работы приходят и уходят».
После рядом сидели, заметила мама: «Ой, как у тебя ноготочки выросли. Обрезать пора. Пойдем к столу».
Справились, и снова мама: "Как это игрушки не хотят с тобой играть? Пойдем и разбудим, они спят крепко".
Подошли к коробке, и мама брала по одной: «Просыпайся, смотри, мы тут стоим». И так всех разбудили.
И мама спросила: «Видишь, улыбаются? Снова играть будете».
Перед сном надо ребенка искупать. Только собрались, папа пришел, сказал: «Извините, девочки, что кричал. Не прав я был». И дочери: «Купаться собралась, а синюю уточку забыла. Давай принесу, а то ей обидно будет».
Тяжелый урок женщина усвоила. Быстро другую работу найдет, где добрые милые люди. А то место забыть надо, потому что ребенок дороже всех работ на свете.
