— Связался на свою голову с убогим, — пробормотал Осип и похромал домой.
Уже третий раз Михаил Леонтьевич готов был лишить его работы за какие-то мелкие провинности.
Чего уж скрывать, грешил Осип — слишком много брал на себя власти.
А иначе как в отсутствие хозяина заставить работать тех, кто на одной с тобой ступени?
Вот и приходилось голос повышать. А стоит голос повысить, так и работа спорится. Не мог по-другому Осип, не мог.
Всё это сейчас крутилось в голове у него. Была обида на Михаила Леонтьевича, и не было её.
"Черносошница" 3 / 2 / 1
Чёрт-те что происходило в последнее время. А ему, Осипу, приходилось всё упорядочивать, решать вопросы.
А он вот так — уходи, и всё тут…
— Ты чего бормочешь? — недовольно спросила хмурая, очень полная женщина, исподлобья глядя на Осипа.
— Мать, уйди с дороги. Не до тебя сейчас! — мужчина хотел было пройти мимо, но женщина его остановила, схватив за рукав.
— Ты опять на Наталку руку поднимал? Что же ты за нечисть такая, а?
— Защищать пришла? — зарычал Осип. — Так давай! Защищай дальше! Забирай все голодные рты к себе. А я тогда Наталку любить стану. Это ж вы с ней позволили Верке приплод оставить у нас да поехать лучшей жизни искать.
И что теперь? Сколько дети мать не видели и отца? Три года! Три, твою мать, года они называют меня отцом! И Наталка их балует. А они на шею хорошо так присели. Кабы не они, так нам с Наталкой и двумя младшими жилось бы припеваючи!
А эти! Хуже басурманей себя ведут. Оттого, что отец у них какой, а? Забыла? И тебя, и Наталку надо было отходить хорошенько, когда позволили Верке любовь крутить за спиной отца. Так что сгинь, пока не сделал то, что давно нужно было.
— И ты нечисть, и отец твой таким же был! Оба хитромордые. Ты ещё скажи, что пропавшая баба не от твоих рук пострадала! Все уже знают, как вы её тайно вывозили. Все знают, что она к Мишке бежала. Осип, Осип! Тюрьма по тебе плачет, ох как плачет.
Мужчина вырвал свою руку и теперь сам схватил мать за плечи:
— Что ты мелешь, старая? Какая баба? Никто никакую бабу не видел! Чего вы тут разнесли ересь всякую? А мне теперь за вас отдуваться! Иди к себе и на глаза мне не показывайся! И рот свой колом заткни, чтобы поганые думки из него не выходили. А то за мной в тюрьму отправишься.
Осип отпустил мать и вошёл в дом.
Жена суетилась у печи, напевая песню:
— Коли во поле девица
Даст воды тебе напиться,
Ты не тронь счастливых глаз.
У неё отца наказ…
— Ты кому поёшь? — Осип с грохотом сел на стул, выставил вперёд ногу и только сейчас понял, какая адская у него боль.
Аж скулы свело.
Наталка обернулась, ахнула, уставившись на разодранную штанину и ногу.
— Кому поёшь? — переспросил Осип. — Верке нужно было петь, пока она маленькой была. Не мать ты, Наталка! А так… Приспособление для кухни и для меня, мужика.
Наталья надула губы, отвернулась.
— Ух, я тебе сейчас отвернусь! Давай что-нибудь сделай с ногой! Не видишь что ли, муж с поля боя пришёл.
Женщина нервно схватила полотенце, намочила в ведре, выжала и подошла к мужу.
Он в это время закинул голову назад и закатил глаза.
Уж такой боли у Осипа ещё не было. Казалось, что каждая клеточка ноги горит огнём, а на месте раны как будто ещё и посыпают чем-то жгучим.
Когда жена стала протирать рану, он дёрнул ногой и заорал:
— Отойди от меня, ведьма! Без ноги оставите, нехристи! Дай мне тряпку, я сам.
Осип выхватил полотенце из рук жены, осторожно стал касаться кожи.
Начал выть. Потом взял себя в руки, стиснул зубы и замолчал.
Наталка молча смотрела. Потом принесла чистые лоскуты и узкие отрезы ткани. Подала мужу, он забинтовал.
— Жрать давай! — прикрикнул Осип. — Язык проглотила? Басурмане где?
— У мамы твоей, — тихо произнесла Наталья.
— О, как она быстро сообразила. Что, навсегда у неё теперь?
— Нет, — ответила жена. — Я завтра в город поеду, её попросила помочь.
— Не поедешь ты никуда. Ни в какой город не поедешь, — Осип говорил громко и нервно.
— Ось, я же давно тебе говорила, что с Иринкой собралась. Уже полгода как ты знаешь. Вот день и наступил. Мне никак нельзя по-другому.
— Не будет города! — мужчина ударил кулаком по столу. — Выгоняют нас! Какой город?
— Как выгоняют? — от неожиданности Наталья даже покачнулась.
— А вот так! Три дня дали на выселение. Так что пусть басурмане живут с матерью моей. А мы с тобой вдвоём пока пристроимся, потом заберём. Хватит с меня! Не буду я больше управляющим! Что ни делай хорошего — не оценят, а лишь обхают! Никогда простой мужик выше хозяина не прыгнет.
Пока Наталья дрожащими руками наливала в тарелку щи, Осип нервно стучал пальцами по столу.
Потом к стуку пальцев прибавился стук в дверь.
Не дожидаясь приглашения, в дом ввалился Михаил Леонтьевич.
Он схватил Осипа за руку и поволок на улицу.
Тот орал матом, пытаясь вырваться, но боль в ноге полностью забирала все силы.
Когда хозяин выволок Осипа на дорогу, Наталья упала в ноги Михаилу и затараторила:
— Пощадите, Михаил Леонтьевич, у нас детей полон дом. Отчего же вы раненого человека так грубо волочите?
Михаил оттолкнул Наталью от себя.
Она визжала, привлекая зевак.
Когда Михаил вытащил из кармана нож и стал грозить всем, кто подошёл, люди разошлись.
***
Урманчи до сих пор находился в суете. Спасённая постоянно требовала воды.
Она пила, засыпала, бредила и опять просила воды.
Через три дня Урманчи стал кормить её картофельной похлёбкой.
Белая безжизненная кожа Катукай розовела от еды. Женщина улыбалась юноше.
А он находился в каком-то странном состоянии.
Коз похоронил за огородом. Когда возвращался, встретил соседку, которая возмущалась, что Урманчи хотел продать ей больных животных.
Юноша прошёл мимо. Теперь из дома почти не выходил, только если нужно было по нужде.
— Ты жива, ледяная царица? — спрашивал Урманчи у Кати.
Ей нравилось, когда он так говорил. Поэтому она часто притворялась, что спит, чтобы заново услышать этот обнадёживающий и в то же время ласковый голос с необычным говором.
Иногда Урманчи молился ночью, и Катукай тоже мысленно обращалась к Аллаху.
Женщина настолько была польщена заботой о себе, что не торопилась говорить о том, что в отсутствие Урманчи она уже становится на ноги.
Он догадывался и молчал. Боялся, что она уйдёт. Гнал от себя мысли о любви, но они неистово его атаковывали.
Уже в сентябре пошёл снег.
Стало холодно. Урманчи топил печь и рассказывал Катукай сказки.
Она слушала и хлопала в ладоши.
Когда юноша смотрел на её пальцы, ему казалось, что она не хлопает в ладоши, а играет на пианино весёлую песенку.
В конце сентября Урманчи застал-таки спасённую на ногах.
Она не успела забраться на койку. Стояла перед ним, виновато опустив голову.
Он улыбнулся и сказал, что всё знает и ей больше незачем скрывать от него свои умения.
— Тебя могут убить, — сказала как-то Катя и заплакала.
Урманчи не мог смотреть на её слёзы и сначала выбежал из дома. Потом вернулся, запер дверь, забрался на койку и прижал Катукай к себе.
Его сердце колотилось так сильно, что она перестала плакать и спросила:
— Ты не умираешь?
— Никогда не умру, пока ты рядом… — Урманчи и сам не поверил, что эти слова сорвались с его уст.
Продолжение тут
Все главы в путеводителе тут