Глава 23
Еду обратно в клинику и первым делом, конечно же, навещаю Павла.
– Вы меня бросили, – с грустной улыбкой замечает он.
– Надо было кое-куда съездить, – сообщаю ему.
– Настя не придёт?
– Боюсь, что нет, – честно отвечаю.
– Ничего, – произносит мужчина тихо. – Так даже лучше. Да, и спасибо вам, доктор.
– За что?
– Приходил юрист и привёл с собой этого, как его…
– Нотариуса, – подсказываю я.
– Да, верно. Я составил завещание. Теперь Настя точно получит все мои деньги, – облегчённо сообщает Павел.
– Может быть, вы хотите написать дочери письмо? Или, может, запишете аудио?
– Да… хотя… нет, поздно. Будет нечестно. Столько лет молчал, а тут вдруг оказался у края могилы и вспомнил о дочери.
– Я думаю, она будет рада получить от вас весточку, – говорю Павлу. – Правда. Может, не сразу оценит этот шаг, но когда-нибудь, в будущем, подрастёт и всё поймёт.
– Я хотел всё исправить, клянусь, – рассказывает больной. – Прошлой осенью звонил им пару раз. Сами понимаете, что услышал.
Очень даже могу себе представить. Достаточно вспомнить наш с Граниным разговор, когда он заявился ко мне домой и требовал, чтобы разрешила ему навещать Олюшку. Может быть, я тоже была не права, как и жена Павла Елизавета? Что, если Никите сейчас нужна моя поддержка, а вместо этого… «Вспомни про судебную тяжбу», – подсказывает мозг. Верно.
– Я тогда решил, что надо дать им время, – добавляет Павел и смотрит на меня. – Вы как думаете?
– Простите, не знаю, – отвечаю искренне. – Но, возможно, вы и правы. Порой всё, что у нас есть, это время.
– Или его нет, – краешком рта улыбается мужчина.
Он поворачивает голову и видит, как в соседней палате Маша слушает мальчика лет четырёх. Тот сидит на койке и с любопытством смотрит вокруг. Малыш явно не понимает, куда попал, но ему очень интересно видеть всякие приборы, трубочки и провода с разноцветными огоньками. Подхожу к жалюзи и хочу их опустить.
– Пожалуйста, не закрывайте, – просит Павел.
Я понимаю: ему хочется смотреть на заботу женщины о ребёнке. Пусть даже это доктор и пациент, а не мама и сын.
– Долго ещё? – спрашивает вдруг больной.
– Трудно сказать.
– Пожалуйста, не скрывайте, – просит Павел.
– Недолго.
В палате повисает тяжёлая пауза.
– Никогда не говорил такого не кому, а вам скажу… мне страшно, – последние два слова мужчина произносит шёпотом.
– Я вас не оставлю.
– Вы не жалеете о том, что когда-то сделали? – спрашивает мужчина.
– Наверное, как все.
– Если можете, исправьте, пока не поздно, – даёт он мне совет.
– Постараюсь, – отвечаю, и отчего-то снова в памяти всплывают отношения с Никитой Граниным. Неужели новость о его освобождении на меня произвела такое сильное впечатление, что он из головы не выходит?
– Так всё-таки, может быть, хотите оставить дочери письмо? – предлагаю снова.
– Хорошо, – соглашается Павел и диктует. – Дорогая Настенька. Ты меня не знаешь. Я твой отец. Хотя не уверен, что имею право так себя называть. Ты лучшее, что было в моей жизни. А то, что я тебя бросил, – худшее. Бог свидетель: при жизни я мало что для тебя сделал. Но если есть Царство Небесное, и меня туда пустят, я обещаю приглядывать оттуда за тобой. Пожалуйста, прости меня. Мне очень жаль, что я с тобой так и не познакомился. Всегда любящий тебя, твой отец Павел».
Пока пишу, ручка в моих руках скачет со строчки на строчку. Голос мужчины становится с каждой минутой всё слабее. Слёзы уже вовсю текут по моим щекам, падают на тетрадку. Смахиваю их ладонью и пишу дальше, пока не останавливаюсь. Павел потерял сознание. Я по привычке встаю, чтобы позвать медсестру, но замираю. Что толку? Мы ничего для больного сделать уже не можем. Стою несколько минут, смотрю на грустное мужественное лицо.
Внезапно дверь палаты открывается, и входят женщина с ребёнком. Сразу узнаю её: это Елизавета и Настя. Девочка с любопытством смотрит на меня, на лежащего мужчину. Его бывшая жена подходит, на её лице вижу, как надежда сменяется грустью и жалостью. Она смотрит вопросительно на меня, я закрываю глаза и качаю головой. Это означает: наши возможности исчерпаны.
Женщина подходит к Павлу, Настя стоит рядом с ней и смотрит на отца.
В этот момент случается то, что даже мы, врачи, привыкшие к неоспоримым шагам матушки-природы, называем чудом: больной приходит в себя. Медленно открывает глаза, видит перед собой Елизавету, едва заметно улыбается. Потом опускает взгляд, пристально смотрит на девочку. Она немного стесняется, прячась за мать.
– Ты мой папа, да? – спрашивает, выглядывая оттуда.
Елизавета улыбается и украдкой вытирает слезу.
– Да, Настя, это твой папа. Его зовут Паша. Возьми его за руку.
Девочка осторожно кладёт в беспомощную ладонь свою маленькую лапку, и Павел чуточку сжимает их. Силы его почти оставили. Он смотрит на Настю, на Елизавету. Потом делает последнее усилие и говорит едва слышно, шевеля сухими потрескавшимися губами:
– Я очень… люблю… вас…
В следующее мгновение кардиомонитор сообщает об остановке сердца. Я подхожу к прибору и отключаю его. Потом отдаю Елизавете письмо, завещание и покидаю палату. Им нужно время попрощаться.
Иду по коридору, стараясь привести нервы в порядок. Нет, в кабинете не хочу сидеть. Там станут одолевать грустные мысли. Лучший способ отвлечься – работа. Иду в регистратуру, и на моё счастье «Скорая» ввозит на каталке какую-то особу. Она сидит, закрывая лицо платком.
– Ева Финк, отчество и возраст не говорит. Температура и покраснение лица после пластической операции пять дней назад.
– А почему на «Скорой»? Вас разве не должны были доставить в ту же клинику, где делали операцию? – удивляюсь я.
Только теперь дама соизволяет опустить платочек. Стоит мне посмотреть на неё, как сразу понимаю причину: передо мной сидит не кто-нибудь, а известная на всю страну блогерша, которая прославилась тем, что ведёт кулинарное шоу на своём канале в интернете. Я видела мельком и знаю, что у неё около миллиона подписчиков. Таких нынче называют «лидерами общественного мнения», кажется.
Не знаю, сколько ей лет, поскольку пластика смазывает показатели возраста. Но примерно 40-45. Смотрит на меня и говорит доверительно и тихим голосом:
– Доктор, мне сделали СМАС-лифтинг и блефаропластику, понимаете?
– Нельзя записать её под другим именем? – спрашивает идущий сзади симпатичный мужчина лет 25-ти. Одет дорого и стильно. – Не хочу, чтобы сюда повалили толпы.
– Толпы кого?
– Поклонников Евы, конечно! Я Максимилиан, её PR-менеджер, – сообщает с таким достоинством, словно не работает «подай-принеси» у блогерши, а как минимум руководит пресс-службой президента. «Сам же наверняка по паспорту какой-нибудь Вася Шлюпкин из Мухнянска», – думаю иронично. Видела уже таких. Хорошо, не депутат.
– Посмотрим, что можно будет для вас сделать, – отвечаю штампованной фразой.
Везём Еву в палату, собираемся переложить её на койку.
– Максик! – плаксиво говорит блогерша, снова закрывая лицо платочком.
– Не бойся, дорогая, я вижу, что ты в надёжных руках.
Мысленно качаю головой. Ну и работа у меня! Не успела оправиться от трагедии Павла, как теперь это чудо в перьях.
– Ева, я должна осмотреть ваше лицо, – обращаюсь к больной.
Она убирает платочек.
– Я так ужасно выгляжу! – кокетничает. – Знаете, вот вы спросили, почему я не поехала в ту же клинику. Да Боже упаси! С этими коновалами больше не желаю иметь ничего общего! Они же меня… да посмотрите сами! Перепахали, как трактором! Им даже наплевать, что я – знаменитость! – и тут же протягивает руку. – Максик, будь рядом, не бросай меня.
«Всё-таки ей около 45 или даже больше», – замечаю, глядя на кожу рук. Вот уж они-то выдают возраст с головой, как и кожа на шее. Только вторую Еве тоже подтянули, а руки то ли забыли, то ли она сама не захотела.
– Я здесь, дорогая, – отвечает Максик. – Излучаю целительную любовь.
Вся бригада переглядывается. В глазах ирония. Но комментировать это, конечно, мы не будем.
– Температура 38, – сообщает медсестра.
– Общий анализ и посев крови. Войти в вену. У вас есть на что-нибудь аллергия?
– У неё аллергия на каптоприл и сульфаниламиды, – отвечает Максик.
– Вы врач? – удивлённо спрашиваю его.
– Знать всё о здоровье любимой женщины – обязанность каждого мужчины, – с гордостью отвечает «PR-менеджер». Из этого становится понятна суть их отношений. Да, всё интереснее. Особенно учитывая разницу в возрасте: Ева старше Максика лет на 20, если не больше. Она ему в матери годится.
– У меня диабет, учтите это, – сообщает блогерша назидательным тоном.
– Добавьте малую биохимию и введите грамм кефзола, – даю назначение. – Вы на инсулине?
Снова отвечает Максик, подробно расписывая график приёма лекарств.
– Он делает мне уколы, – хихикает Ева, – я ненавижу шприцы. – Ой… чем это вы мажете мне лицо?
– Обычным физраствором.
– Это не вредно для моей кожи? – интересуется блогерша, и Максик протягивает медсестре тюбик к кремом.
– Мы используем этот очиститель, он гипоаллергенный. Надо применять его.
Медсестра берёт тюбик, вопросительно смотрит на меня. Я киваю. Если им так хочется…
– Милый, а что с нашим новым роликом? – спрашивает Ева своего PR-менеджера.
– Не беспокойся, милая. Я сейчас позвоню, и сюда приедут наши оператор и звукорежиссёр.
– Я долго буду болеть? – интересуется блогерша уже у меня.
– У вас серьёзное воспаление. Понадобятся внутривенные антибиотики. Это на несколько дней, – отвечаю ей.
Ева поджимает губы, начинает кукситься. У неё дрожит подбородок, и Максик снова бережно берёт её за руку. Наклоняется и шепчет:
– Ну что ты, солнышко, всё будет хорошо. Ты обязательно поправишься.
Я отворачиваюсь, чтобы не улыбнуться им в лицо. «Ути-пути» взрослой женщины и молодого парня, который за ней «искренне» ухаживает, – это всегда вызывает иронию. Ну кто поверит в искренность их отношений? Нет, не моё это дело, конечно. Ухожу из палаты, и теперь-то уж точно попаду в кафетерий, чтобы съесть что-нибудь. Времени на посещение ресторанчика неподалёку от клиники нет, а вот здесь смогу посидеть спокойно.
Беру кофе с молоком и кусочек тыквенного флана. Доесть его, конечно же, не успеваю. Телефон вибрирует на столе. Поднимаю его, не глядя на экран, автоматически отвечаю:
– Доктор Печерская.
Сначала пару секунд тишина, а потом глухой и такой до боли знакомый голос:
– Здравствуй, Элли.
Гранин!
– Никита… – прочищаю горло и откладываю последнюю ложку. – Ты… откуда звонишь?
– Я в Москве. Выпустили из СИЗО. На свободу с чистой совестью, как говорится. Слышала новости?
– Да.
Он молчит снова, видимо не зная, что сказать.
– Как там клиника?
– Работает.
– А наша дочь?
«Ну вот, началось», – думаю недовольно. И тут же приходит на ум история с Павлом. Может, и Гранин изменился за то время, пока был в СИЗО? Потому меняю гнев на милость.
– Она хорошо, растёт.
– Да, это замечательно.
Голос у Гранина отчего-то грустный. Что с ним? Устал сидеть в камере?
– У тебя всё хорошо? – спрашиваю его. Фраза дежурная, в общем-то, и могла бы не интересоваться его делами. Но вежливость во мне воспитали с детства.
– Да… – как-то не слишком уверенно отвечает Никита.
– Точно?
– Ну, как сказать, – усмехается горько. – Звонили из комитета по здравоохранению. Потребовали приехать как можно скорее. Наверное, снять с должности хотят.
Я молчу. Нечем комментировать. Дела большого начальства меня не касаются.
– Ну ладно, увидимся ещё. Будь здорова, – говорит Гранин и кладёт трубку.
Последний кусочек флана так и остаётся на тарелке. У меня пропал аппетит.
Возвращаюсь в отделение. Снова звонок. Заславский. Ему-то что понадобилось?
– Слушаю, Валерьян Эдуардович.
– Элли, у меня к тебе просьба, – сразу переходит он к делу. – Там в твоё отделение поступила эта блогерша, Ева Финик.
– Финк, – поправляю его.
– Да какая, к чёрту, разница, – чуть раздражённо говорит и.о. главврача. – Короче, мне насчёт неё уже позволили из Смольного. От самых верхов.
Поднимаю брови. Надо же, с чего бы вдруг руководству мэрии интересоваться судьбой простой интернет-дивы?
– Зачем?
– Попросили «как можно внимательнее отнестись к её состоянию здоровья и лечению», – процитировал Заславский. – Там у неё, видите ли, есть поклонники – жена заместителя мэра. Она узнала из блога Финик… тьфу! То есть Финк, что ту увезли в нашу клинику, и поставила мужа на уши. Тот – комитет по здравоохранению, те – меня. Потом даже сам позвонил. Так что… – Валерьян Эдуардович замялся.
Понимаю: о чём просить? Чтобы качественно выполняла свои служебные обязанности? Так я не делаю разницы между пациентами. Даже депутат Мураховский получил всё, что причитается.
– Хорошо, я всё поняла, – не стала ждать, пока Заславский соберётся с мыслями. – Возьму блогершу на особый контроль.
– Вот и умница, – с облегчением выдохнул и.о. главврача и отключился.
Иду к блогерше в палату, и что же вижу: она сидит на койке, держит зеркало, на столике перед ней набор косметики, – прихорашивается!
– Как самочувствие?
– Пытаюсь привести себя в порядок, – жеманно отвечает она, подкрашивая ресницы.
– Не стоит этого делать, – замечаю я. – Вы можете занести новую инфекцию.
– Я не могу появиться перед своими подписчиками без моих мохнаток и грима.
Едва не фыркаю от смеха.
– Простите, без кого?
– Мохнаток.
– Что это такое?
– Реснички, конечно же. Вы разве не носите? Это очень модно, – улыбается Ева.
– Да мне свои как-то больше нравятся.
– Простите, доктор, но вы не понимаете в красоте, – снисходительно замечает блогерша.
«Где уж мне, убогой, – думаю саркастично. – Это вы – небожители, а мы так… погулять вышли».
– Вы видели мои ролики? – спрашивает Ева.
Отрицательно качаю головой. А то ещё запишет в число своих почитателей.
– От грима воспаление может усилиться, – пытаюсь вернуться на медицинскую тему.
– Ой, да бросьте вы! – блогерша машет в воздухе рукой и улыбается. – Душечка, можете говорить мне «ты» и по имени. Хорошо?
Не успеваю ответить: открывается дверь, входит PR-менеджер и, сверкая накладными зубами, спрашивает:
– Доктор, ну разве она не ангел? Я уже вижу, как сотни тысяч подписчиков ждут с нетерпением нового ролика на канале!
Смотрю на результаты анализов. Понимаю: сейчас Ева услышит кое-что, способное заставить её встревожиться.