Глава 22
– Боль усиливается, доктор, – говорит Павел. Он смотрит на меня с такой надеждой, словно перед ним… святая великомученица, сошедшая с небес, чтобы его поддержать. У меня от этого ком в горле появляется. Стараюсь улыбнуться ему в ответ и говорю, что это дело поправимое, и отдаю медсестре распоряжение сделать ему ещё пять кубиков обезболивающего. Да, в таких ситуациях есть риск сделать из пациента наркомана. Но увы, этому парню такое уж точно не грозит. Всё, что мы можем для него сейчас, – это постараться облегчить страдания.
– Вы сами-то здоровы? Выглядите не очень, – произносит больной с ответной улыбкой.
– Вы не мастер говорить женщинам комплименты, верно? – спрашиваю в ответ.
– Простите, я как-то не подумал… – стыдливо отводит взгляд.
– Ничего, всё в порядке. Вы правы. Просто забот много.
Подхожу к Павлу поближе. Делаю серьёзное лицо и говорю ему:
– Вы должны знать. Вводимый нами кальций не может остановить химическую реакцию, идущую в вашем организме.
– Какую химическую реакцию? – удивляется больной.
– Фтор связывается с внутриклеточным кальцием. Образует соль, которая вымывается из клеток, – стараюсь объяснить ему как можно доступнее. Даже в такой ситуации я не имею права отмахнуться от пациента и произнести нечто вроде «химию надо было в школе учить». Да и никогда не поступала подобным образом. Мой педагог, Осип Маркович Швыдкой, однажды уволил интерна, который так себя повёл во время практики. Но меня не факт увольнения напугал, а глаза пациентки – то была беременная женщина, которая узнала, что её малыш не выживет в утробе матери. Интерн ляпнул нечто вроде «раньше надо было думать».
– Что это значит? – тревожно спрашивает Павел.
– Мы уже видим изменения на вашей кардиограмме, – отвечаю ему.
– И что из этого?
– Когда кальций в сердечных клетках упадёт значительно, ваше сердце может остановиться…
– Ой… – вырывается у парня. Он нервно сглатывает. – Вы хотите сказать, что я… умру?
Молчу, обдумывая ответ, хотя у нас есть на этот случай стандартный, которым можно прикрыться, как щитом, чтобы самой не начать рыдать от жалости.
– Мы делаем всё возможное.
– Да или нет, доктор? – спрашивает больной.
Он так пристально смотрит мне в глаза, что я едва выдерживаю этот взгляд. Но отвечаю:
– Да.
– Сколько мне осталось? День, два?
– Возможно, часов двенадцать, – произношу едва слышно.
Павел ошарашенно смотрит на меня, на потолок… его взгляд блуждает по палате, будто ищет какую-то волшебную ниточку, за которую можно уцепиться и вытянуть себя из бездны, которая всё ближе и ближе. Он сильный. Он не плачет, а я бы на его месте залилась слезами. Но Павел этот – настоящий мужчина.
– Вы хотите, чтобы я кому-нибудь позвонила? – спрашиваю его. Знаю, он прежде ответил «нет», но тогда и ситуация была несколько иной.
Он молчит, и только желваки двигаются на скулах. Даже представить не могу, насколько велико его внутреннее напряжение.
– Вы подумайте, я скоро вернусь.
Спешу в кабинет, чтобы выпить горячего чая и успокоить нервы. Последнее время что-то слишком близко стала к сердцу всё воспринимать. Возможно, это из-за рождения Олюшки. Материнство что-то изменило во мне, пока не разобралась.
Надо бы документами заняться, но не могу сосредоточиться, а подписывать бездумно не привыкла. Так можно себе и на уголовный срок автографов наставить. Потому открываю ноутбук, смотрю новости и… замираю.
«Обвинения с депутата сняты», – гласит заголовок. Читаю дальше: «Сегодня из Москвы, где он около двух месяцев находился в следственном изоляторе, в свой родной город вернулся депутат областного законодательного собрания шестого созыва Климент Андреевич Мураховский. Напомним, что ранее он был задержан по подозрению в получении взятки…» Пропускаю описание происшествия. «Также вместе с Мураховским на свободу был отпущен главный врач клиники имени профессора А.П. Земского, город Санкт-Петербург, Никита Михайлович Гранин. Уголовное преследование в отношении обоих подозреваемых были сняты в связи с их непричастностью к совершению преступления».
Глаза бегают по буквам, те слагаются в слова, слова в предложения, предложения в абзацы, а до разума не доходит. То есть всё понятно: два человека были задержаны, после отпущены. Подождите. Но как такое возможно? А видео, на котором Мураховского забирают, и потом Гранина? А как же та сумка с деньгами?»
Я читаю комментарии под статьёй. Возможно, там есть ответ на этот вопрос. Но нет. Дальше только активное обсуждение и много нецензурных слов. Люди возмущены, однако им тоже непонятно. Высказываются предположения: то ли обвинили несправедливо, и Мураховский не брал, а Гранин вовсе ни при чём; то ли откупились оба, – мнений много, и все читать мне уже неинтересно. Я закрываю ноутбук, устало откидываюсь на спинку кресла. Закрываю глаза и стараюсь досчитать до ста, чтобы утихомирить нервную систему.
Ведь страшно даже подумать о том, как станет себя вести Мураховский, оказавшись на свободе! Возможно, начнёт мне мстить. А Гранин?! Его возвращение тоже не предвещает мне ничего хорошего. «Так, Элли, возьми себя в руки, – говорю, сжав кулаки. – Будем решать проблемы по мере их возникновения. Сейчас главное – пациенты».
Иду в палату, где лежит Павел.
– А, доктор! – говорит он, немного с трудом ворочая языком. Если не знать, что с ним происходит, может показаться: парень выпил чуть больше нормы.
– Как вы?
– Мне не так уж плохо.
– Скажете мне, если боль усилится, хорошо? – спрашивает медсестра.
– Болит, конечно. Только не похоже, что я умираю.
– Мы делаем всё возможное, чтобы вам было легче, – говорю ему.
– Может, вы ошиблись? Может, надо вызвать других специалистов? Мне кажется, вы на меня уже плюнули.
– Никто на вас не плевал, – отвечаю чуть строже. – Даю слово. И то, что сказала о вашем случае, не только моё мнение. Мы консультировались с токсикологами. Повторю: делаем всё возможное. Вы уверены, что некому позвонить?
– Поздно, – отвечает Павел со вздохом.
– Почему? Ваши близкие далеко?
– Нет, слишком давно я исчез. Она не придёт.
– Кто?
– Моя дочка.
В палату врывается каталка в сопровождении моих коллег под руководством Валерия Лебедева, а также бригады «Скорой».
– 21 год, боли в спине, шее и обеих щиколотках.
Но видят, что тут занято, и быстро уходят в соседнюю палату. Я говорю Павлу, что скоро вернусь, прошу медсестре не отлучаться, и перемещаюсь: ещё не знаю, насколько новый врач компетентен, надо бы посмотреть, как работает.
– Парень упал в реку с двадцати метров, – продолжает сообщать фельдшер «Неотложки».
– Откуда?
– С Финляндского железнодорожного моста.
– Там ведь нет пешеходной дорожки. Он что же?.. – интересуется одна из медсестёр.
– Ритм синусовый, ориентирован, запах алкоголя, неврологически без патологии, – продолжает фельдшер.
– Общий крови, мочу на кровь, снимки шеи в двух проекциях, грудной клетки и таза, – отдаёт распоряжения Лебедев. Делает это чётко, спокойно.
Медики из «Неотложки» помогают переложить на стол, уходят.
– Что вы делали на мосту? – спрашивает Валерий.
– Долго рассказывать, – отнекивается пострадавший.
– Давление 120 на 70, пульс 112.
– Это плохо? – интересуется парень.
– Нет, мы просто должны снять все показатели, – отвечают ему.
– Пульс хорошего наполнения, тонус капилляров в норме. Снимки обоих голеностопов и вызвать психиатра, – добавляет Лебедев.
– Мне не нужен психиатр, – нетрезвым голосом заявляет пациент.
– Успокойтесь, всё нормально, – просит его медсестра.
– Вы не думайте, я не прыгал с моста. Серьёзно, не прыгал. Мы с друзьями просто валяли дурака.
– Сколько выпили?
– Пару банок пива.
– И заработали пару сломанных лодыжек. Да, ещё кровь на алкоголь, – говорит Лебедев.
– У вас всё нормально? – только теперь решаюсь вмешаться.
– Чудак спрыгнул с моста и отделался несложными переломами, – сообщает Валерий.
– Хорошо, занимайтесь. И не забудьте про психиатра.
– Конечно.
И опять иду к Павлу. Он лежит, закрыв глаза. Не спит, а скорее пребывает в забытьи, вызванном сильной дозой обезболивающего.
– Как он? – спрашиваю у медсестры.
– Нормально. Рассказал, что у него здесь, в Питере, есть шестилетняя дочь. Он её не видел с самого рождения. Там какая-то сложная история…
– Он дал телефон её матери?
– Да.
Протягиваю руку, в неё ложится листочек.
– Эллина Родионовна, зачем же вы сами-то? – спрашивает медсестра. – Давайте лучше…
– Простите, но я сама хочу этим заняться. Время не терпит, – говорю ей и, вернувшись в кабинет, набираю номер. После того, как нас соединяют, сообщаю кто я и откуда.
– Да, понимаете, ваш бывший муж в критическом состоянии…
– Мы не виделись с ним почти семь лет. Что вы от меня хотите? Простите, мне некогда с вами разговаривать.
– Знаю, что вы на работе, но…
– Да некогда мне, как вы не понимаете? – звучит в ответ нервный голос молодой женщины.
– Сегодня вечером он умрёт, – выдаю последний аргумент. – Он хочет увидеть свою дочь, Настю.
Короткие гудки. Женщина бросила трубку, даже не дослушав. Иду обратно.
– Вы бы позвонили военным, а? Я служил на Северном флоте, – Павел снова пришёл в себя и разговаривает с медсестрой. – У них же должен быть какой-нибудь антидот. Они ведь там готовятся… ко всякому такому. Мой друг говорил, у них такие вещи есть.
– Всё верно, только здесь дело не в этом. Увы, вас поразило не боевое отравляющее вещество, – сообщаю ему.
– Просто хотел, чтобы вы знали, – огорчённо вздыхает Павел. Потом смотрит на меня, вновь с надеждой. – Ну как, доктор, нашли её?
– Я говорила с вашей бывшей женой.
– И что она сказала?
– Она сожалеет, но… – как бы так ему сказать, чтобы не усугубить и без того непростое положение? Придумать не успеваю, Павел сам догадывается.
– Она не привезёт Настю?
– Нет.
– Она знает, что со мной?
Киваю.
– Ладно, – снова глубокий вздох, полный обречённости. – Может, так оно и лучше.
– Мне очень жаль, – говорю тихо-тихо. – Простите.
– Я хотел искупить вину перед ними, но… Видимо, слишком долго собирался.
В палате повисает пауза, нарушаемая только звуками оборудования.
– Вы должны решить, хотите ли вы, чтобы мы подключили аппарат искусственного дыхания, – сообщаю Павлу.
Он грустно смотрит куда-то в сторону и молчит. Известие об отказе бывшей жены всё-таки нанесло ему ещё одну тяжёлую моральную травму.
– Ай, больно! – кричит вдруг из соседней палаты тот парень со сломанными лодыжками. Ну, а поскольку нетрезв, добавляет пару ласковых выражений.
Смотрю через дверь. Оказывается, его перекладывали на каталку, чтобы отвезти в ортопедическое отделение. Видимо, задели ногу.
– Видно, плохо ему, да? – вдруг спрашивает Павел, глядя в ту же сторону.
Я смотрю на него, и снова едва сдерживаю эмоции. Самому жить осталось всего несколько часов, а он беспокоится о незнакомом человеке! Мне вдруг очень отчётливо становится ясно: сегодня наш мир потеряет ещё одного хорошего парня. Да, он совершал ошибки в прошлом, но теперь раскаялся… и да, слишком поздно.
– Доктор, если надо, идите туда, я никуда не уйду, – говорит он, заставляя меня улыбнуться.
Ещё и шутить может!
– Ничего. Они справятся.
– Можно вас спросить?
– Да. Вы не знаете, как оформить наследство? Дело в том, что у меня есть кое-какие сбережения. Хотел квартиру купить, да теперь чего уж. Можно как-то сделать, чтобы эти деньги достались дочке моей?
– Я могу пригласить сюда юриста, он поможет. Или у вас есть завещание?
– Нет, я как-то не думал. Мне главное, чтобы деньги получила Настя. Там не так уж много, но пусть ей достанутся. Вы только не говорите ей, что это от меня. А то подумает, будто покупаю её прощение.
– Да, конечно.
Оставляю его под присмотром медсестры. Звоню в юридический отдел, прошу прислать специалиста, чтобы помог Павлу всё оформить. Если нужно будет вызвать нотариуса, – пусть, расходы возьму на себя. Сама же, сообщив в регистратуре, что отлучусь на некоторое время, еду искать жену Павла. От него мне удалось узнать, что её зовут Елизавета, работает экскурсоводом – сопровождает туристические автобусы. Место отправления – Думская улица, 2.
В этом деле мне сегодня сопутствует удача. Нахожу Елизавету возле одного из автобусов, выстроившихся вдоль тротуара. Она раздаёт буклеты проходящим мимо. Узнаю её, поскольку Павел показал мне их совместное фото. Девушка не слишком сильно изменилась за шесть лет.
– Вы Елизавета Матвеева? – спрашиваю её.
– Да, – смотрит на меня чуть удивлённо.
Представляюсь и говорю, что мы с ней уже общались сегодня по телефону.
– Извините, ничем не могу помочь, – её лицо становится каменным, она отходит. – Вы на экскурсию? Садитесь в автобус, скоро отправляемся, – человеку, который подошёл с билетом, она улыбается дежурно.
– Я, конечно, не знаю, как у вас с ним было, – обращаюсь ей в спину.
– Вот именно, – резко отвечает она.
– Просто ваш муж не доживёт до завтра.
– Павел нас бросил, ясно? Взял и ушёл. Не мог удержаться на работе, – Елизавета поворачивается ко мне и бросает слова, будто булыжники. – Прокормить семью не захотел. Просто свалил.
– Мне очень жаль. Но он только хочет увидеть Настю.
– Он ни разу не зашёл к ней. А теперь хочет, чтобы она держала его за руку, пока он умирает? – зло спрашивает девушка.
Мне так и хочется сказать: «Я так вас понимаю! У меня та же история, а разница в том, что биологический отец моей дочери хочет с ней видеться или даже отнять. А ещё сегодня его выпустили из тюрьмы…» Но разве этим я помогу Павлу?
– Вы правда хотите, чтобы он умер в одиночестве? – спрашиваю Елизавету.
– Да кто вы такая, чтобы лезть в мою личную жизнь? – возмущается она. – Это не ваше дело! Моя дочь никуда не поедет, ясно?
– Я вас понимаю. Я вам совершенно незнакома. Но поверьте: вы совершаете ошибку. Вам кажется, что вы оберегаете Настю, но ей придётся жить с этим всю оставшуюся жизнь. Подумайте об этом.
– Моя Настя никогда не видела своего папашу. Она представления о нём не имеет. И ей это не нужно! Простите. Но он сам это выбрал!
С этими словами Елизавета садится в автобус, и тот уезжает.