Глава 21
От удивления несколько секунд сказать ничего не могу. Как так «по собственному желанию»? Из-за чего?! Спешу скорее вниз. У Романа есть машина, значит он сейчас может быть возле неё на больничной парковке. Буквально бегу туда, и мне улыбается удача: Шварц только отъехал. Успеваю выскочить ему наперерез. Видя меня, он останавливает машину, высовывает голову из окна:
– Элли, что-то случилось?
– Да! Ты уходишь!
– Ах, это… – лицо Романа из грустного становится трагичным.
– Давай, паркуйся, поговорим.
– Знаешь, Элли, я сегодня очень устал…
– Рома! Прекрати пороть эту чушь! Мы каждый день тут устаём, но это не повод увольняться!
Понимая, что просто так не отстану, Шварц поворачивает машину и останавливается на свободном месте. Подхожу к ней и сажусь на переднее сидение рядом.
– Знаешь, Элли, – начинает Роман первым, не успеваю даже слова сказать, – ты молодец. Во время той операции сориентировалась быстро и верно, а я прошляпил такой важный момент. Да, Светцов умер из-за меня, это очевидно. Ведь это я перерезал желудочную артерию, а не ты.
Молчу. Не время сейчас говорить нечто вроде «я об этом и раньше говорила, но никто не послушал».
– Так вот, я хочу чтобы ты знала. Я ухожу не просто так. Обратился к Заславскому с письмом, в котором признал свою врачебную ошибку и попросил аннулировать твоё взыскание. Мне стыдно признаться, каким трусом я оказался… захотел скрыть всё. Господи! – он с тоской смотрит через лобовое стекло… – как же стыдно. В общем, – он поднимает голову и старается улыбнуться, глядя уже на меня, – поэтому я решил уйти.
– Рома, ну что за глупости? Это единичный случай. Ты прекрасный врач, вся клиника… да что там клиника! Весь Питер об этом знает! – отвечаю ему.
– Нет, – продолжает он грустно улыбаться. – Я видел тебя в деле. Столько энергии, страсти. Я уже давно на такое не способен. Может, виновато то нападение, или нервы сдали. Я чувствую, что больше мне здесь не место.
– Да что ты такое говоришь, Роман! – продолжаю возмущаться. – Вспомни, скольких ординаторов ты обучил, сколько тысяч людей спас! Да тебе ещё работать и работать! Ты отличный хирург, в конце концов!
– Я был, Элли, хорошим хирургом. Но то, что случилось, что я это допустил, а потом пытался скрыть ценой твоего поражения… Значит одно: как человек я не так уж хорош. И с этим надо что-то делать. Только не в нашей… теперь уже вашей клинике.
С этими словами Роман снова заводит двигатель машины, давая понять, что разговор окончен. Я понимаю вдруг: спорить с ним бесполезно.
– Но как же… две недели отработки? – цепляюсь за последнюю надежду.
– Заславский не стал мне их предлагать, – отвечает Шварц. – Видимо, ему тоже стало неприятно, как я на конференции и позже на комиссии пытался всех обмануть. Прежде всего, конечно, самого себя… Прости, Элли, мне нужно ехать.
Не выдержав, я тянусь к нему и порывисто целую в щёку, говоря при этом: «Я буду по тебе скучать» и выбираюсь из машины. Она резко трогается с места. Смотрю ей вслед и думаю о том, как же всё-таки нелегко вот так, вдруг, расставаться с человеком, которого знаешь так много лет. Я не держу на Романа обиды. Он поступил неправильно, но раскаялся. Искренне, по глазам видела. Такое не простить может лишь очень чёрствый человек. А таким в медицине не место.
Вечером, чтобы не сойти с ума о мыслях о Шварце, звоню Борису. К моей большой радости, он приезжает, сразу откликнувшись на приглашение. Букет алых роз, бутылка вина, эклеры с заварным кремом, – мой мужчина, как всегда, балует свою избранницу. Жутко приятно. После того, как Олюшка уложена спать, мы сидим с Борей на кухне, и я рассказываю ему историю «грехопадения» Романа Шварца. Вот за что я люблю своего спутника, – он не перебивает. Изредка задаёт вопросы, если хочет уточнения или деталей, но не лезет со своим мнением. Слушает и ещё не скучает при этом.
– Знаешь, – говорит Борис, когда иссяк мой источник красноречия, – он поступил по-настоящему, по-мужски. Да, ты считаешь его прекрасным врачом. Но этого мало, поверь. Надо ещё иметь уважение к себе. Если ты его теряешь, то как будешь смотреть коллегам в глаза? Ходить с видом побитой собаки и ждать, когда тебе снова напомнят о той ошибке?
– Да мы бы никогда…
– Элли, – Борис накрывает мою ладонь своей, – говори за себя. В вашей клинике около четырёхсот человек медперсонала, верно?
Киваю.
– Хочешь сказать, что хотя бы некоторые не стали бы потом тыкать Роману в спину пальцем и говорить: «Вон пошёл тот хирург, который убил своего учителя»?
Вздыхаю и киваю снова. Как не хочется признавать, но Борис прав. А ещё я по нему сильно соскучилась. Потому отправляю его в спальню, а сама прибираюсь на кухне и спешу к своему мужчине, чтобы насладиться его ласками.
***
Утром следующего дня, примерно часов в 11, ко мне подходит очень высокий, худощавый и в то же время широкоплечий, с большой лысиной на голове, но молодой с виду мужчина. На нём белый халат, классические брюки и туфли, на шее стетоскоп. Смотрит сверху вниз. Поднимаю взгляд и замечаю, что довольно симпатичный: серые умные глаза, гладко выбитое лицо. Длинная шея напоминает отчего-то лебединую.
Я смотрю на него, он на меня, изучаем друг друга так долго, что даже неудобно становится.
– Вы ко мне? – наконец не выдерживаю первой.
– Так точно, – отвечает он и продолжает широко улыбаться. – Прибыл к месту несения службы.
– Не поняла?
– Позвольте представиться. Лебедев Валерий Алексеевич, врач общей практики. Хотя мне больше всего нравится неотложная хирургия. Меня к вам направил и.о. главного врача Заславский.
– Что-то раньше я о вас не слышала, – замечаю немного недоверчиво.
– Я только сегодня приехал. После выпуска три года проработал в Волхове, в тамошней межрайонной больнице.
У меня приподнимаются брови.
– А сами вы родом откуда?
– Там же и родился. Окончил школу, после учился в Первом Санкт-Петербургском медуниверситете имени Павлова, затем больница, и вот я здесь.
– Что ж, добро пожаловать в отделение неотложной помощи, – говорю без особого энтузиазма. Во-первых, мне почему-то не слишком нравится повстречать здесь ещё одного (не считая Гранина) земляка, который теперь будет напоминать о моём волховском прошлом, которое я старательно пытаюсь забыть. Во-вторых, Заславский отчего-то не счёл нужным мне хотя бы позвонить и сообщить о прибытии нового врача. Понимаю: он так быстро нашёл замену Шварцу. Но достойную ли?
– Спасибо, – широко улыбается Лебедев (фамилия ему под стать внешности, ничего не скажешь), но дальше поговорить не удаётся. Приходит сообщение, что поступает пострадавший. Его везут вертолётом, значит нужно срочно подниматься на крышу. Показываю новому коллеге, чтобы следовал за мной.
Пока едем в лифте, кратко объясняю правила: от двери вертолёта влево и вправо – только метр, иначе может сдуть с площадки, если что-то упало – не поднимать. К заднему винту не приближаться. Валерий кивает, и я очень надеюсь, что информацию он усваивает быстро.
– Кто поступает? – спрашивает он.
– Обожжённый. Ожоги химические. На него попала какая-то кислота. Кажется, плавиковая.
– Не соляная, случайно? А то был у нас случай…
– Нет, не соляная точно, – перебиваю его. – Потом как-нибудь расскажете.
Вскоре винтокрылая машина опускается на площадку. Мы спешим к ней, пригибаясь и крепко держась за каталку. Дверь открывается, и первым делом спрашиваю, что здесь.
– Павел Коротков, 31 год. Охранник на предприятии. Химические ожоги второй и третьей степени. Туловище, правая рука и обе ноги. Облился плавиковой кислотой, – поясняет врач из вертолётной бригады.
– Как это случилось? – обращаюсь к пострадавшему.
– По глупости. Цистерна подтекла, я шёл мимо и решил подкрутить кран, а его сорвало, и меня облило. Побежал в душ и попробовал смыть кислоту.
– Мы ввели пять кубиков обезболивающего и два литра физраствора, – слышу от летающего коллеги.
– Вам сейчас больно? – спрашиваю у Павла.
– Сейчас нормально, – слышу в ответ.
– Ладно, поехали!
Перекладываем пострадавшего на каталку и спешим по длинному пандусу вниз, к кабине лифта. Вертолёт позади сразу же взмывает в хмурое небо и быстро скрывается вдалеке: он становится точкой, когда смотрю на него прежде, чем закроются двери.
Вскоре мы уже в палате.
– Ему нужен 10%-ый хлористый кальций, начнём с пяти ампул.
– Пять ампул? – удивляется Валерий.
– Да, и потом поставим инфузию.
Передо мной на каталке – атлетически сложенный молодой мужчина. Приятная внешность, стильная причёска. Блондин, между прочим. Увы, но теперь он выглядит не слишком привлекательно: лицо, руки, плечи покрыты красными пятнами. Взгляд напряжённый, нервный даже.
– Павел, боли не появлялись?
– Кожа немеет, доктор. Это плохо?
– Больше всего нас беспокоит фтор из этой кислоты, – поясняю ему. – По сути, плавиковая кислота – это водный раствор фтороводорода.
– Как в зубной пасте? – слабо улыбается больной. – Но ведь там он не вредный.
– В зубной пасте доза микроскопическая. Но фтор сама по себе для человека опасен. Он способен вытеснить кальций из клеток.
– И что это значит?
– Смотря по тому, сколько фтора проникло через кожу. Эта кислота очень токсична. При попадании на кожу в первый момент не вызывает сильной боли, легко и незаметно всасывается, но через короткое время вызывает отёк, боль, химический ожог и общеядовитое действие. Сейчас мы вводим вам хлористый кальций внутривенно, чтобы скомпенсировать действие кислоты. Вы хотите, чтобы я позвонила вашим родственникам?
Павел смотрит на меня пристально, слегка прищурившись. «Такой симпатичный должен пользоваться успехом у девушек», – думаю про себя.
– Вы от меня что-то скрываете? – спрашивает больной.
– Ожоги плавиковой кислоты могут быть тяжёлыми. Так у вас есть кому позвонить?
– Нет, у меня никого в Питере, я приезжий, – сокрушённо отвечает мужчина.
– Хорошо, я скоро вернусь, – выхожу и показываю Лебедеву, чтобы следовал за мной.
В коридоре прошу новенького присмотреть за больным.
– Надо облегчать ему страдания и следить за пульсом.
– И всё? Мы больше ничего не можем сделать?
– Валерий, вы когда-нибудь сталкивались с подобным химвеществом?
Мотает головой.
– Мне приходилось. Токсичность плавиковой кислоты и её растворимых солей объясняется способностью свободных ионов фтора связывать биологически важные ионы кальция и магния в нерастворимые соли, это ведёт к отравлению фторидами. Книгу «Яды и противоядия» Гдаля Иосифовича Оксенгендлера, изданную в 1982 году у нас, в Ленинграде, читали?
Та же реакция.
– Рекомендую.
Проходит час, и я возвращаюсь. Не могу спокойно сидеть на месте, зная, какими страданиями совсем скоро может для Павла обернуться его отравление. Вхожу в соседнюю палату и наблюдаю через окно. Дверь открыта, хорошо слышно, мне же хочется понаблюдать со стороны за работой нового коллеги.
Пострадавший рассказывает Лебедеву историю, как всё начиналось:
– Я вообще не должен был сегодня выходить на работу – не моя смена. Представляете, сижу дома, чиню машину. А тут звонит сменщик и говорит, что заболел. Я решил, почему бы не подработать? Нам за смену 2500 тысячи платят, деньги-то хорошие.
– А какая у вас машина? – спрашивает Лебедев. Попутно, – и это я отмечаю, как хороший знак, – он продолжает обрабатывать ожоги на теле пострадавшего.
Павел широко улыбается.
– Вам не понравится мой ответ.
– Почему?
– «Лада Калина – моя машина». Слышали такое выражение?
Лебедев улыбается в ответ.
– Конечно. Вы что же, поклонник российского автопрома?
– Типа того. Машина хорошая. Я вообще так считаю: неважно, на чём ты ездишь. Главное – ухаживать за техникой. Тогда она служить будет долго… Ай!
Лицо мужчина перекашивает от боли.
– Простите… – говорит Лебедев, убирая шпатель с кремом.
– Это не вы… – сквозь зубы произносит пострадавший. – У меня болит под кожей.
– Я введу ещё обезболивающее.
– Доктор, долго я тут проваляюсь?
– Трудно сказать…
Ко мне подходит Данила. Смотрит на Лебедева и пациента.
– Этот, новенький, как он тебе? – спрашивает меня.
– Поживём – увидим, – отвечаю. – Меня другое беспокоит.
Кратко ввожу Данилу в курс дела. Мнение ещё одного опытного коллеги лишним не будет.
– Кальций в крови Павла уже очень низкий. На ноге некроз.
– ЭКГ что-то показала?
– Расширение комплекса. Ему грозит аритмия.
– Что говорят токсикологи?
– Такие обширные ожоги плавиковой кислотой всегда летальны, – отвечаю. – Новых методов нет.
– Родственники едут? – интересуется Береговой.
– У него никого нет в Питере.
– Можно успеть на самолёте.
– Да, если только они не живут где-нибудь на Урале или Дальнем Востоке.
– И если у них есть деньги на билет, – философски замечает Данила.
– Надо ему всё сказать, – решаю и иду в палату.
Это страшно трудно: молодой, здоровый, сильный мужчина, полный надежд, теперь узнает, что не доживёт до конца сегодняшнего дня.
МОЙ НОВЫЙ РОМАН "ДЕТСКАЯ НЕОЖИДАННОСТЬ"
