— Ну и что мне с ним делать? — я стояла у кухонного окна и смотрела на опустевший двор. Воробьи копошились в лужице под старой липой, где всегда после дождя собиралась вода.
— Мария Степановна, поймите, мальчик совсем один. Отец умер, а мать... — социальная работница замялась, теребя край своего потрёпанного блокнота, — мать отказалась.
— А я тут при чём? — мой голос звучал жёстче, чем хотелось бы. — Двадцать три года назад Андрей ушёл от меня к этой женщине. Увёл мою жизнь, мои планы, мои надежды. А теперь вы хотите, чтобы я взяла к себе их ребёнка?
Женщина — кажется, её звали Татьяна — поправила очки и тихо сказала:
— Он просил перед смертью. Сказал, что только вы сможете...
Я резко отвернулась к окну. Октябрьский вечер наваливался на город всей своей серостью. В квартире напротив зажёгся свет — семья Коваленко садилась ужинать. Трое детей, муж, жена и старенькая бабушка. Полный комплект семейного счастья, которого у меня никогда не было.
— Ему четырнадцать, — продолжила Татьяна. — Он тихий мальчик, хорошо учится...
— Я ведь даже не видела его никогда.
— Может быть, хотя бы встретитесь с ним? Поговорите? Если не подойдёте друг другу — никто вас не заставит.
Я смотрела, как в окне напротив младший Коваленко показывает отцу какую-то модельку самолёта. Тот улыбается, треплет сына по голове. А ведь когда-то я мечтала, что Андрей так же будет трепать по голове нашего сына. Но всё сложилось иначе.
— Хорошо, — наконец сказала я. — Пусть придёт завтра к пяти. Но ничего не обещаю.
Утром я проснулась с тяжёлой головой. Пятьдесят семь лет — не тот возраст, когда легко переносишь бессонные ночи. А я так и не смогла уснуть, всё представляла, как завтра в мою квартиру войдёт мальчик — сын человека, который разбил мою жизнь.
Сделав себе крепкий чай, я села у окна. Моя кухня — моё любимое место. Здесь всё удобно, привычно, расставлено по своим местам. Старенькая советская мебель, которую я обновила белой краской, вышитые полотенца, доставшиеся от мамы, коллекция глиняных петушков на полке. Здесь всё моё, выстраданное, надёжное. И вот сюда должен войти чужой мальчишка.
Автобус, как всегда, опаздывал. Стоя на остановке, я разглядывала других ожидающих. Молодая мать с коляской, два пенсионера с палочками, школьники с рюкзаками. Обычные люди с обычными историями. Интересно, кто-то из них тоже ждёт встречи с прошлым, которое вдруг решило вернуться в виде четырнадцатилетнего подростка?
В школе, где я преподаю русский язык и литературу вот уже тридцать два года, день тянулся особенно медленно. Шестиклассники, как всегда, не выучили «Муму», а десятиклассники спорили о том, кто настоящий герой в романе «Преступление и наказание». В другой день я бы с удовольствием включилась в эту дискуссию, но сегодня мысли были далеко.
— Мария Степановна, вы какая-то рассеянная сегодня, — заметила Светлана Ивановна, завуч, когда мы столкнулись в учительской.
— Бессонница, — отмахнулась я. — Возраст такой.
Она понимающе кивнула. Мы обе знали, что дело не в возрасте. В маленькой школе все всё друг о друге знают. И историю мою многие помнят — как молодая учительница осталась одна, когда муж ушёл к другой. Как оправлялась от удара, как строила свою жизнь заново. Как так и не родила детей, хотя всю жизнь мечтала о большой семье.
В супермаркете по дороге домой я вдруг растерялась у полки с печеньем. Что едят четырнадцатилетние мальчики? Любит ли он сладкое? Может, купить чего-нибудь к чаю? Сама не знаю, почему это вдруг стало важным.
— Берите это, — посоветовала стоящая рядом женщина, указывая на яркую упаковку с шоколадным печеньем. — Мой внук такое обожает.
Я послушно положила печенье в корзину. Потом добавила пакет молока, банку сгущёнки и коробку конфет. Кассирша с любопытством посмотрела на мои покупки:
— Внука ждёте, Мария Степановна?
— Нет, — ответила я и тут же поправилась: — То есть, да. Что-то вроде того.
Звонок в дверь раздался ровно в пять. Я одёрнула свитер, пригладила волосы и пошла открывать.
На пороге стоял худой высокий мальчик с тёмными волосами и светлыми — Андреевыми — глазами. Рядом — та самая Татьяна из опеки, с видом смущённым и решительным одновременно.
— Здравствуйте, — тихо сказал мальчик. — Я Миша.
Я молча посторонилась, пропуская их в квартиру. Мальчик — Миша — неловко топтался в прихожей, явно не зная, куда деть руки. В одной он сжимал потрёпанный рюкзак, в другой — какую-то книжку.
— Проходите на кухню, — сказала я. — Чай будете?
Они сели за стол. Я поставила чайник и достала купленное печенье. Татьяна что-то говорила про документы, про опекунство, про пособие, но я слушала вполуха. Я смотрела на Мишу. Он был так похож на Андрея — те же скулы, тот же наклон головы, та же манера чуть щуриться, когда слушает. И одновременно совсем другой — более хрупкий, более замкнутый.
— ...так что если вы согласитесь, мы оформим все документы в течение недели, — закончила Татьяна. — А пока Михаил может пожить в детском доме.
— Я не хочу в детский дом, — вдруг сказал мальчик, и в его голосе было столько тихого отчаяния, что у меня что-то сжалось внутри.
— Может, он побудет пока здесь? — услышала я свой голос. — Комната есть. Документы потом оформим.
Татьяна посмотрела на меня с удивлением и облегчением одновременно.
— Вы уверены?
Я не была уверена. Но кивнула.
Когда она ушла, мы с Мишей остались вдвоём. Он сидел, опустив голову, и крошил печенье пальцами.
— Ты голоден? — спросила я. — У меня есть суп и котлеты.
— Спасибо, — пробормотал он. — Я не очень хочу.
— Но поесть всё равно надо, — я поставила перед ним тарелку. — Ешь, пока горячее.
Он послушно взял ложку. Я села напротив и смотрела, как он ест — аккуратно, бесшумно, словно боясь нарушить тишину.
— Папа говорил, вы очень хорошая, — вдруг сказал он, не поднимая глаз от тарелки.
Я чуть не выронила чашку.
— Он так говорил?
— Да. Когда лежал в больнице. Сказал, что вы самый лучший человек из всех, кого он встречал.
Я отвернулась к окну. За ним медленно падал снег — первый в этом году. Белые хлопья кружились в свете фонаря, таяли, не долетая до земли.
— Твой отец умел говорить красивые слова, — наконец произнесла я.
— Он просил прощения, — тихо добавил мальчик. — Но не успел сам сказать вам об этом.
Первые дни были странными. Мы ходили по квартире, стараясь не столкнуться в узком коридоре. Разговаривали мало — только о бытовых вещах. Я показала ему комнату, где раньше жила мама, а последние десять лет я хранила книги и старые вещи. Теперь книги пришлось расставить по другим шкафам, а вещи убрать в кладовку.
— Тут немного пыльно, — сказала я, открывая окно. — Но зато тихо и солнце утром.
— Спасибо, — ответил он. — Мне нравится.
Я узнала, что он учится в восьмом классе, любит историю и математику, играет в шахматы. Что после смерти отца его мать — та самая женщина, к которой ушёл от меня Андрей — запила, а потом и вовсе исчезла, оставив сына на попечение соседки.
— А где ты был, пока искали... родственников? — спросила я, не зная, как назвать себя.
— У папиного друга дяди Вити. Но у него своих трое детей и маленькая квартира.
Я кивнула. Витю я помнила — шумный весельчак, работал с Андреем на заводе. Они часто собирались у нас, пели под гитару, спорили о политике. Это было в другой жизни.
На третий день Миша робко спросил:
— А можно, я буду помогать вам? Ну там, посуду мыть или в магазин ходить?
— Конечно, — ответила я. — Только давай договоримся: ты будешь звать меня Марией Степановной, учиться хорошо и не боятся задавать вопросы. А я буду готовить обеды, помогать с уроками и... просто буду рядом. Идёт?
— Идёт, — он улыбнулся, и я впервые заметила, что у него ямочки на щеках. Как у Андрея.
Постепенно мы привыкали друг к другу. Утром я грела ему молоко и делала бутерброды. Он убирал постель и мыл за собой посуду. Вечером мы обсуждали школьные дела — мои и его. Оказалось, что мы одинаково любим читать перед сном, ценим тишину по утрам и не выносим, когда кто-то хлюпает чаем.
В субботу я взяла его с собой в супермаркет. Он толкал тележку, а я складывала продукты.
— Ты любишь творог? — спросила я у полки с молочными продуктами.
— Люблю, если с вареньем, — ответил он. — Папа всегда делал мне творог с вареньем на завтрак.
— У меня есть малиновое. Мама варила прошлым летом.
Он просиял:
— Здорово! А у папы всегда подгорало. Знаете, он не очень хорошо готовил.
Я невольно улыбнулась:
— Знаю. Помню, как он однажды взялся жарить картошку, а сам уснул на диване. Еле потушили.
Мы оба рассмеялись, и это был первый раз, когда мы говорили об Андрее без тяжести. Просто как о человеке, которого мы оба знали.
Через две недели в дверь позвонили. На пороге стояла женщина — растрёпанная, неопрятная, с испитым лицом.
— Где мой сын? — с порога крикнула она.
Я поняла сразу — мать Миши. Женщина, которая когда-то увела у меня мужа. Которая родила от него ребёнка. Которая бросила этого ребёнка.
— Проходите, — сказала я, стараясь говорить спокойно. — Миша в школе.
— А ты кто такая? — она оглядела меня с вызовом. — Что, Андрюшка перед смертью постарался, подстелил соломку для сыночка?
От неё несло перегаром и дешёвыми сигаретами.
— Я учительница Миши, — солгала я. — Он живёт у меня временно.
— Ну так вот, забирай свои шмотки, — она прошла в комнату и начала судорожно открывать ящики комода. — Я его мать, мне решать, где ему жить. Нашлась тут...
Я стояла, чувствуя, как внутри поднимается волна гнева. Не за себя — за Мишу. За его испуганные глаза, когда он говорил о матери. За его тихую радость, когда я приготовила ему творог с вареньем.
— Вы бросили его, — мой голос звучал тихо, но твёрдо. — Оставили после смерти отца. Где вы были эти месяцы?
Она обернулась, покачнувшись:
— Не твоё дело! Он мой сын!
— Сын — не вещь, которую можно бросить, а потом вернуться и забрать, — я подошла ближе. — Миша — человек. Он страдал. Он боялся. А вас не было рядом.
Она замахнулась, но я перехватила её руку:
— Если вы его мать — докажите это. Приведите себя в порядок. Найдите работу. Создайте для него дом. А пока — уходите.
— Ты не имеешь права...
— Имею, — я достала из стола бумаги, которые мы с Татьяной оформили на прошлой неделе. — Я его опекун. По закону. А теперь, пожалуйста, уйдите. Вы пьяны, и я не хочу, чтобы Миша видел вас в таком состоянии.
Она ещё кричала что-то, угрожала, но в итоге ушла, хлопнув дверью так, что задребезжали стёкла.
Когда Миша вернулся из школы, я не стала ничего говорить. Только крепче обняла его, когда он, как обычно, показывал мне пятёрку по истории.
— Мария Степановна, смотрите! — Миша стоял у окна, указывая на заснеженный двор.
Была суббота, конец ноября. Мы собирались печь пироги — я обещала научить его маминому рецепту с капустой и яйцами.
Я подошла к окну. Во дворе кто-то расчистил снег и нарисовал огромное сердце.
— Интересно, кто это сделал? — улыбнулся он.
— Наверное, кто-то очень влюблённый, — ответила я, глядя на румяные от мороза щёки мальчика.
— А вы были влюблены в моего папу? — вдруг спросил он, и я застыла на месте.
— Была, — ответила честно. — Очень сильно.
— А потом? Потом вы его ненавидели?
Я помолчала, подбирая слова:
— Знаешь, Миш, когда любовь уходит, остаётся пустота. И в эту пустоту может войти что угодно — ненависть, обида, равнодушие. У меня там была обида. Долго.
— А сейчас?
— Сейчас?.. — я посмотрела на него, на его светлые глаза, так похожие на глаза Андрея. — Сейчас там ты.
Он смутился и отвернулся к окну:
— Знаете, он часто говорил о вас. Особенно в последний год, когда болел. Говорил, что вы были настоящей, а он этого не оценил.
Я молча гладила его по голове. Что я могла сказать? Что и сама часто думала о том, как сложилась бы наша жизнь, если бы Андрей не ушёл? Что иногда, особенно в долгие зимние вечера, представляла, что у нас есть сын — вот такой же светлоглазый и тихий?
— Ладно, — я тряхнула головой, прогоняя непрошеные мысли. — Давай займёмся пирогами. Ты моешь руки и режешь лук, я занимаюсь тестом.
Он улыбнулся и пошёл к раковине. А я смотрела ему вслед и думала о том, как причудливо складывается жизнь. И о том, что иногда потери возвращаются приобретениями. Просто нужно время, чтобы увидеть это.
В школе всё смешалось. Конечно, все узнали, что у меня теперь живёт мальчик — сын моего бывшего мужа. Кто-то сочувствовал, кто-то осуждал, кто-то считал чудачкой.
— И не страшно тебе? — спросила Светлана Ивановна, когда мы пили чай в учительской. — Всё-таки чужой ребёнок.
— Уже не чужой, — ответила я.
И это была правда. Миша перестал быть чужим. Он тихо вошёл в мою жизнь, занял в ней своё место — то самое, которое пустовало столько лет. Место сына, которого у меня никогда не было.
Однажды вечером, когда мы ехали домой в автобусе — я с работы, он с шахматного кружка — какая-то старушка спросила его:
— Это твоя бабушка, милок?
Миша замялся, не зная, что ответить. А я вдруг сказала:
— Нет, я его тётя.
И Миша благодарно улыбнулся мне. Видимо, ему тоже было сложно определить, кто мы теперь друг другу.
— Тётя Маша, — пробормотал он, когда старушка отвернулась. — Звучит неплохо, правда?
— Неплохо, — согласилась я. — Тётя Маша и племянник Миша. Даже складно получается.
Он рассмеялся, и мне показалось, что в этот момент в автобусе стало светлее.
Зима наступила холодная, снежная. Миша болел — сначала простудой, потом ангиной. Я сидела рядом с его кроватью, меняла компрессы, поила чаем с малиной.
— Извините, что я такой... никудышный, — шептал он пересохшими губами.
— Ты не никудышный, — отвечала я. — Ты просто болеешь. Все иногда болеют.
— А вам не страшно? Ну, что я заразный?
Я улыбнулась:
— Миш, я тридцать лет в школе работаю. Думаешь, меня может напугать какая-то ангина? У меня иммунитет, как у крокодила.
Он слабо улыбнулся:
— А я думал, крокодилы болеют.
— Только если встретят крокодилицу красивее своей жены, — пошутила я, и он снова засмеялся, а потом закашлялся.
— Мария Степановна, — сказал он, когда приступ кашля прошёл, — а можно я буду звать вас просто тётей Машей? Не только при других, а вообще?
Я сглотнула комок в горле:
— Конечно, Миша. Можно.
Он протянул руку и неловко сжал мои пальцы:
— Спасибо.
Ночью я сидела на кухне и смотрела на падающий снег. Телефон тихо звякнул — сообщение от Татьяны из опеки:
«Мария Степановна, Мишина мать подала заявление на восстановление родительских прав. Поговорим завтра?»
Я отложила телефон. Внутри всё сжалось от страха и боли. Неужели я снова могу его потерять? Только теперь, когда привыкла, привязалась, полюбила?
Из комнаты донёсся кашель. Я поднялась, налила тёплого чаю и пошла к нему.
— Не спится? — спросил он хрипло.
— Как и тебе, — я села на край кровати. — Выпей чаю с мёдом.
Он послушно выпил и откинулся на подушку:
— Тёть Маш, а что будет весной?
— В каком смысле?
— Ну, мы пойдём куда-нибудь? На природу, может быть?
Я погладила его по горячему лбу:
— Конечно. Когда потеплеет, поедем на дачу к моей подруге Нине. Там речка рядом, лес. Будем купаться, грибы собирать.
— Здорово, — он улыбнулся и закрыл глаза. — А можно, я буду помогать вам в огороде? Папа говорил, вы любите возиться с цветами.
— Любила когда-то, — я поправила одеяло. — И да, ты обязательно будешь помогать. Куда ты денешься.
Он засмеялся и снова закашлялся.
— Спи, — сказала я. — Всё будет хорошо.
И в тот момент я поняла, что сделаю всё, чтобы эти слова стали правдой. Чтобы весной мы действительно поехали на дачу. Чтобы Миша знал, что у него есть дом, есть человек, который не оставит его, что бы ни случилось.
Судебное заседание было назначено на конец января. Я готовилась к нему, как к решающему бою — собирала характеристики, справки, свидетельские показания. Татьяна помогала, как могла.
— Мне кажется, у вас хорошие шансы, — говорила она. — Ирина — мать Миши — нестабильна, работы у неё нет, жилья своего тоже.
— Но она его мать, — возразила я.
— Биологическое родство — не главное. Главное — благополучие ребёнка.
Мише я ничего не говорила. Зачем тревожить его раньше времени? Но он, кажется, догадывался, что что-то происходит.
— Тёть Маш, а правда, что моя мать приходила? — спросил он однажды за ужином.
Я чуть не поперхнулась:
— Кто тебе сказал?
— Соседка тётя Валя. Сказала, тут какая-то пьяная женщина орала на весь подъезд, что её сына украли.
Я вздохнула. От Миши всё равно не скроешь, особенно в нашем маленьком городке, где все всё про всех знают.
— Да, приходила. Ещё осенью.
— И что она хотела?
— Тебя забрать.
Он замолчал, глядя в тарелку.
— А вы... вы не отдадите меня ей?
— Нет, — я посмотрела ему в глаза. — Не отдам. Но нам, возможно, придётся пойти в суд.
Он кивнул:
— Я хочу остаться с вами.
— И я хочу, чтобы ты остался, — ответила я. — Но решать будет суд.
— А если... если они решат, что я должен жить с ней? — его голос дрогнул.
Я протянула руку через стол и сжала его пальцы:
— Тогда мы будем обжаловать это решение. И ещё одно. И ещё. Столько раз, сколько потребуется. Я не брошу тебя, Миша. Что бы ни случилось.
Он вытер глаза рукавом и улыбнулся:
— Спасибо.
В день суда шёл снег — крупный, пушистый. Мы с Мишей стояли у окна в коридоре суда и смотрели, как белые хлопья засыпают город.
— Красиво, — сказал он.
— Да, — ответила я, чувствуя, как дрожат колени от волнения.
Ирина — мать Миши — на суд не явилась. Её адвокат просил отложить заседание, но судья, внимательно изучив все документы и выслушав свидетелей, включая школьного психолога и Татьяну, принял решение.
— Учитывая все обстоятельства дела, суд постановляет оставить несовершеннолетнего Михаила Андреевича Соколова под опекой Марии Степановны Ивановой до достижения им совершеннолетия.
Я сидела, не веря своим ушам. Всё? Неужели всё закончилось? Неужели теперь Миша останется со мной?
Только выйдя из здания суда и вдохнув морозный воздух, я поняла, что плачу. Слёзы катились по щекам, и я не пыталась их вытереть.
— Тёть Маш, вы чего? — испуганно спросил Миша, беря меня под руку.
— Всё хорошо, — я улыбнулась сквозь слёзы. — Просто... просто очень рада.
Он неловко обнял меня, и мы так и стояли посреди падающего снега — пятидесятисемилетняя учительница и четырнадцатилетний мальчик, ставшие вдруг семьёй.
— Теперь домой? — спросил он.
— Домой, — кивнула я. — И давай купим что-нибудь к чаю. Надо отпраздновать.
Весна пришла неожиданно ранняя, с тёплыми дождями и буйным цветением. Мы с Мишей, как и планировали, поехали на дачу к Нине — моей старой подруге, с которой когда-то вместе начинали работать в школе.
— Ты совсем другая стала, — сказала она, когда мы сидели вечером на крыльце, а Миша гонял мяч с соседскими мальчишками. — Помолодела лет на десять.
— Глупости, — отмахнулась я. — Просто весна, витамины.
— Нет, — Нина покачала головой. — Это не витамины. Это счастье.
Я смотрела, как Миша ловко обводит соперников, как радостно вскидывает руки, забив гол, и думала: а ведь она права. Это действительно счастье — не быть одной, иметь о ком заботиться, кого ждать с тренировок, кому варить суп и проверять уроки.
Однажды, уже в начале лета, мы сидели на кухне. Миша готовился к контрольной по алгебре, я проверяла тетради. В открытое окно влетали запахи сирени и свежескошенной травы.
— Тёть Маш, — вдруг сказал он, отложив учебник, — а вы когда-нибудь жалели, что взяли меня?
Я подняла глаза от тетрадей:
— Нет. Никогда.
— Даже когда я получил двойку по физике?
— Даже тогда, — улыбнулась я. — Хотя очень хотелось тебя прибить.
Он засмеялся, но потом снова стал серьёзным:
— А как вы думаете, папа знал, что так получится? Что вы... полюбите меня?
Я отложила ручку и подошла к нему:
— Думаю, он надеялся на это. Андрей всегда хорошо понимал людей. И меня понимал. Лучше, чем я сама.
— Мне иногда кажется, что он всё это специально устроил, — Миша поковырял пальцем клеёнку на столе. — Что умер нарочно, чтобы я оказался у вас. Глупо, да?
— Нет, не глупо, — я присела рядом с ним. — Просто у тебя такой возраст, когда ищешь смысл во всём. Даже в случайностях и бедах.
— А вы не ищете?
Я задумалась:
— Раньше искала. А сейчас понимаю, что важен не смысл, а то, что мы делаем с тем, что имеем. Андрей ушёл от меня — и это причинило боль. Но потом появился ты — и это принесло радость. Жизнь не делится на чёрное и белое, Миш. Всё переплетено.
Он долго молчал, глядя в окно на темнеющее небо.
— Знаете, я рад, что папа был вашим мужем.
— Почему?
— Потому что иначе меня бы не было, — он улыбнулся. — И мы бы с вами не сидели сейчас на этой кухне.
Я обняла его, чувствуя, как к горлу подкатывает ком:
— Я тоже рада, Миш. Я тоже рада.
Мишина мать объявилась ещё раз — в конце летних каникул. Я открыла дверь и увидела её — но теперь она была другой. Трезвой. Причёсанной. В приличной одежде.
— Здравствуйте, — сказала она тихо. — Можно увидеть Мишу?
Я молча посторонилась, пропуская её в квартиру. Миша в этот момент был в своей комнате — читал книгу, которую я ему подарила на день рождения.
— Мам? — он застыл в дверях, не веря своим глазам.
— Привет, сынок, — она шагнула к нему, но остановилась, не решаясь обнять. — Ты... вырос.
— А ты... изменилась, — ответил он.
Я ушла на кухню, оставив их наедине. Ставила чайник, мыла чашки, нарезала пирог — всё, лишь бы чем-то занять руки и не думать о том, что может означать этот визит.
Через полчаса она вышла ко мне:
— Спасибо, что позаботились о нём.
— Не за что, — я поставила перед ней чашку с чаем. — Он замечательный мальчик.
— Я знаю, — она провела пальцем по краю чашки. — Я... я не пью больше. Уже полгода. Работаю в ателье, как раньше. И квартиру снимаю.
— Я рада за вас, — сказала искренне.
— Я не буду его забирать, — вдруг произнесла она, глядя мне прямо в глаза. — Я вижу, что ему хорошо с вами. Лучше, чем было бы со мной.
Я молчала, не зная, что ответить.
— Но я хотела бы иногда видеть его. Если вы позволите.
— Это решать Мише, — ответила я. — Если он захочет — я не против.
Она кивнула:
— Спасибо. Я не думала, что вы... что вы такая.
— Какая?
— Добрая. После всего, что Андрей вам сделал. После всего, что я...
— Это было давно, — перебила я её. — У меня другая жизнь теперь.
Когда она ушла, мы с Мишей долго сидели в тишине. Потом он сказал:
— Она правда изменилась. Говорит, что ходит к психологу, на группы какие-то.
— Это хорошо, — ответила я. — Я рада за неё.
— Она хочет иногда встречаться со мной. В кафе или в парке.
— А ты хочешь?
Он пожал плечами:
— Не знаю. Наверное, да. Она всё-таки моя мать.
— Тогда встречайся, — я улыбнулась. — Думаю, ей это очень важно.
Он посмотрел на меня с благодарностью:
— А вы не будете ревновать?
— Буду, — честно ответила я. — Немножко. Но это нормально.
Прошёл год. Потом ещё один. Миша вытянулся, повзрослел, стал серьёзнее. В школе его хвалили — особенно за математику и информатику. Он мечтал поступить в технический вуз.
С матерью он виделся раз в месяц. Иногда чаще. Отношения у них складывались непросто, но я старалась не вмешиваться. Только радовалась, когда видела, что после встреч с ней он возвращается не расстроенным, а спокойным.
В его комнате появилась фотография отца — стояла на столе рядом с учебниками. Андрей на ней улыбался — молодой, красивый, с тем особым светом в глазах, который когда-то заставил меня полюбить его.
Иногда, когда Миша был в школе, я заходила в его комнату и смотрела на эту фотографию. Без горечи, без боли — просто как на часть прошлого, которое привело меня к моему настоящему.
— Ты был прав, — шептала я фотографии. — Он правда замечательный. Спасибо, что доверил его мне.
Вечерами мы по-прежнему сидели на кухне — Миша со своими учебниками, я со своими тетрадями. Пили чай, говорили о планах на будущее, иногда спорили о книгах и фильмах.
— Знаете, тёть Маш, — сказал он однажды, задумчиво глядя в окно, за которым падал снег — точно такой же, как в тот день, когда он впервые пришёл в мой дом, — я никогда не думал, что буду счастлив после смерти отца. Мне казалось, жизнь закончилась.
— А теперь?
— А теперь я знаю, что она только начинается, — он улыбнулся. — И я рад, что мы начинаем её вместе.
Я смотрела на его светлые — Андреевы — глаза и думала о том, как удивительно устроена жизнь. О том, что иногда нужно потерять что-то важное, чтобы получить что-то ещё более ценное. О том, что любовь — это не только романтика и страсть, но и тихие вечера на кухне, и беспокойство, когда кто-то задерживается допоздна, и радость, когда слышишь в прихожей знакомые шаги.
За окном падал снег, а на столе между нами стояла ваза с яблоками — первый урожай с дачной яблони, которую Миша посадил этой весной. Маленькая, но наша собственная яблоня. Как символ того, что наша жизнь теперь пустит корни, окрепнет и даст плоды.
И в этом была наша тихая, но настоящая победа — над прошлым, над одиночеством, над болью. Победа любви, которая приходит порой с самой неожиданной стороны.
📖 А если вы любите сильные, честные, местами горькие, но настоящие истории — посмотрите эти:
🔸 «Моя подруга утешала меня после измены мужа…»
🔸 «Я отравила мужа моей сестры…»
🔸 «Она предала меня ради мужчины…»
🔗 Просто нажмите — и погрузитесь в реальность, которую не покажут по ТВ.