Глава 15
– Здравствуйте, Изабелла Арнольдовна, – стараюсь улыбнуться ей как можно искреннее, да не слишком получается: после новости про обыск на душе кошки скребут. Хотя они там, скорее, орут, как весной.
– Доброе утро, Эллиночка! – радостно приветствует меня Копельсон-Дворжецкая, но потом видит рядом парочку гражданских лиц с каменными физиономиями, и её лицо приобретает удивлённое выражение. – Ты уже уходишь с этими господами? – спрашивает меня. – Какие-то неотложные дела?
– Да, меня уводят домой господа… полицейские, – с грустной улыбкой говорю в ответ.
– Так. Стоп. Что значит уводят? По какому такому праву?
– Бабушка, простите, вы не могли бы… – начинает Яровая, пытаясь оттеснить Изабеллу Арнольдовну.
Та, взметнув на лоб свои идеально выщипанные и тщательно подкрашенные брови, упирает руки в бока и преграждает ей путь самым смелым образом. Лицо её становится решительным, в глазах блестят огоньки вскипающей ярости.
– Бабушка? – взгляд её глаз приобретает ледяной оттенок, старческие морщинистые губы, покрытые алой помадой, превращаются в узкие полоски. – Кого это вы, собственно, посмели назвать «бабушкой»? Я вам что, следующая в очереди за колбасой? – её голос звенит сталью.
– Ну, если вы не бабушка… – пытается сыронизировать следователь.
– Для вас я – Изабелла Арнольдовна! – гремит Народная артистка в ответ. – Да вы хотя бы знаете, с кем разговариваете столь фамильярным тоном?
Яровая сначала раскрывает рот, чтобы дерзко ответить, но стоящий за её спиной капитан Багрицкий одёргивает коллегу. Его жизненный опыт подсказывает: в данной ситуации лучше не нарываться. А будь старший лейтенант поумнее, так заметила бы неподдельные бриллианты в серёжках Народной артистки и сразу догадалась: перед ней не простая «бабушка».
– Простите, уважаемая, но вы мешаете проведению следственных мероприятий, – вежливо говорит Багрицкий Копельсон-Дворжецкой. – Мы следователи…
– Я не с вами разговариваю, молодой человек! Вас в детстве не учили, что невежливо вмешиваться в чужую беседу? – бросает ему Народная артистка таким тоном, после которого хочется поджать хвост и забиться в уголок, чтобы избежать волны гнева.
Капитан начинает краснеть, как забытый на плите чайник. Разве только пар из ушей не идёт. Но и он, и Яровая, – вижу по их лицам, – понятия не имеют, с кем связались.
– В чём тебя обвиняют, Элли? – спрашивает Народная артистка, по-прежнему не двигаясь с места.
– В мошенничестве, – пожимаю плечами. – Наш главврач Гранин попал в очень неприятную историю, и теперь меня хотят связать с ней каким-то образом.
– Дело депутата Мураховского, я так понимаю? – спрашивает Изабелла Арнольдовна.
– Да, – удивлённо отвечаю. – Но откуда вы…
– А ты думала, я на старости лет совсем глупа стала и ничем, кроме гляделок в окно, не занимаюсь? – усмехается старушка. – Ошибаешься, Элли. Я смотрю новости, а ещё у меня есть планшет.
– Женщина, вы всё-таки не могли бы нам не мешать? – подаёт голос Яровая. – Иначе нам придётся вызвать наряд, чтобы вас…
«Вот же дура невоспитанная!» – думаю о следователе и хочу броситься на защиту Изабеллы Арнольдовны, но совершенно напрасно. Она, прищурив глаза, – между прочим, тоже с идеальным макияжем, которому можно только позавидовать, – вдруг закатывает их так, что становятся видны белки, и хватается за сердце.
– Ох… мне дурно! – вскрикивает Копельсон-Дворжецкая и начинает медленно оседать на пол.
– Держите её! Упадёт! – кричу я.
Следователи кидаются к старушке, подхватывают под мышки.
– В первую смотровую! Быстро! – говорю им и спешу туда первой. Войдя в палату, нажимаю кнопку, через несколько секунд влетают Маша и две медсестры.
– Сердечный приступ. Быстро кардиомонитор! – распоряжаюсь, помогая укладывать Изабеллу Арнольдовну. Надеваю стетоскоп, начинаю прослушивать… Не понимаю. Сердцебиение ровное, хотя и частое. Шумы есть, но для её возраста не критичны. Так это что же…
– Ох… сердце! – стонет Народная артистка. – Умираю…
– Выйдите отсюда! Быстро! – требую от следователей. – Или вы хотите посмотреть, как пожилая женщина умрёт из-за того, что мне помешали? Я этого в отчёте скрывать не буду!
– Мы подождём в коридоре, – недовольно бурчит капитан и тянет Яровую за собой. Та упрямая, остаться хочет, но вынуждена подчиниться.
Чтобы никто не видел, прошу медсестру закрыть за ними дверь и остаться рядом, чтобы не вернулись внезапно.
– Изабелла Арнольдовна, как вы себя чувствуете? – спрашиваю у старушки.
Она открывает глаза, улыбается и спрашивает:
– Ну, милочка, как я сыграла? Годится ещё Копельсон-Дворжецкая для главных ролей?
Вся бригада изумлённо выдыхает.
– Сыграли вы ещё на одну Сталинскую премию первой степени, – говорю ей. – Но зачем? Они ведь, – киваю в сторону выхода, – всё равно не отстанут.
– А это мы ещё посмотрим, – уверенно говорит Копельсон-Дворжецкая, усаживаясь (не без помощи, всё-таки немолода) на койке. – Подайте мне сумочку, будьте любезны, – говорит медсестре.
Та протягивает вещь. «Ничего себе!» – поражаюсь увиденному. Сумочка-то непростая, Gucci, причём настоящая. Стоит такая… даже представить страшно. «Неплохо живут нынче Народные артистки СССР, – думаю. – Видимо, пенсия большая». В ту же секунду Изабелла Арнольдовна достаёт оттуда флагманский смартфон и ловит мой взгляд.
– Элли, вы же не думаете обо мне плохо? – спрашивает вдруг.
– Никоим образом… – отвечаю растерянно.
– Тогда примите как данность. Люди даже в моём возрасте, при наличии ума, не ходят с кнопочными звонилками. Кстати, что касается сумочки, это подарок. Поклонника, – её лицо приобретает кокетливое выражение.
Она разблокирует смартфон, находит в телефонной книжке номер, набирает. Но прежде чем говорить, просит нас закрыть её ширмой и постоять в сторонке. Выйти из палаты, ясное дело, мы не можем, – следователи догадаются, что Народная артистка устроила им натуральный моноспектакль.
– Алёша? Здравствуй, мой дорогой, – голос Изабеллы Арнольдовны становится мягким, бархатным, обволакивающим. Так женщины разговаривают со своими преданными поклонниками, с которыми у них сохранились трепетные отношения. – Как себя чувствуешь? Я очень рада за тебя. Сама тоже хорошо, но увы, mon cher ami, я в клинике профессора А.П. Земского. Нет-нет, не беспокойся, ma bonne, со мной всё хорошо. Просто проверить сердце. Да-да. И представляешь, моего доктора хотят арестовать какие-то люди в гражданском! Это просто l'horreur какой-то! Она святая женщина, Алёша. Я ручаюсь за неё, как за свою собственную внучку! Дочь? – старушка кокетливо смеётся, а я же удивляюсь тому, насколько она мастерски владеет своим голосом: послушать со стороны, 30-летняя дама общается с любовником. – Ты мне льстишь, mon ami fidèle! Хи-хи-хи… У меня к тебе просьба, Алёшенька. Узнай, пожалуйста, чего они хотят. А то слышу какие-то жуткие слова: обыск, мошенничество. Ах, прости, ma chère. Её зовут Эллина Родионовна Печерская, заведующая отделением неотложной помощи. Да? Сколько? Я подожду, t'embrasser.
Копельсон-Дворжецкая стирает умилённо-влюблённое выражение с лица, словно снимает театральную маску. Снова становится собранно-деловой. Убирает телефон.
– Девочки, можете открыть шторку. Подождём ответа.
– Простите, можно узнать, кому вы звонили? – спрашивает Маша, поскольку у меня дар речи пропал.
Старушка улыбается, сверкая фарфоровыми зубами.
– Это Алёша Кудрин, мой давний поклонник. Мы с ним знакомы… ах, ну не будем о грустном, – и снова кокетливо хихикает. – Он дедушка главы администрации президента.
У всей бригады глаза становятся огромными, смотрим друг на друга, теперь дар речи пропал у всех. Так и стоим, пока Копельсон-Дворжецкая наслаждается произведённым эффектом. А потом ещё и вздрагиваем, когда её телефон начинает играть мелодию. Узнаю «Вальс цветов» из «Щелкунчика».
– Да, Алёша? Правда? – Изабелла Арнольдовна расцветает, как пионовый бутон жарким майским днём. – Спасибо тебе, ma chère. Всегда знала, что ты – самый настоящий благородный рыцарь. Что сделать? Хорошо, как скажешь, – она прикрывает микрофон рукой, – Элли, позовите этих… опричников.
Я выхожу в коридор.
– Вас просят к телефону.
– Кто? – хмурится Багрицкий.
– Узнаете.
Следователи проходят в палату. Копельсон-Дворжецкая протягивает телефон капитану, ни слова не говоря и даже отвернувшись в знак презрения. Мне кажется, что она переигрывает. Эти двое не такие уж высокопоставленные лица в своём учреждении. Им отдан приказ, возможно даже из Москвы, где содержится депутат Мураховский. Вот и выполняют, как умеют. «А умеют паршиво», – не удерживаюсь от мысленного замечания.
– Да, я слушаю. Кто это? – говорит Багрицкий немного развязным тоном, но, когда слышит ответ, весь вытягивается, как солдат на плацу по команде «Смирно!» – Да, понял. Понял. Есть! – и он почтительно возвращает телефон Народной артистке. Та брезгливо берёт его и вытирает кружевным платочком.
– Вам всё понятно, юноша? – спрашивает она его.
– Так точно, – по-военному отвечает Багрицкий.
– В таком случае не задерживаю долее, – бросает Копельсон-Дворжецкая.
– Простите, всего доброго! – и капитан, снова ухватив свою спутницу за рукав, выводит её из палаты.
Когда дверь за ними закрывается, Народная артистка смотрит на меня, приподняв брови.
– Ну, чего вы ждёте все? Медики, называется! Давайте, обследуйте меня. Зря, что ли, припёрлась в ваш лазарет?
Мы, как по команде, кидаемся к ней. Я открываю рот, чтобы спросить, но Народная артистка прерывает меня.
– Всё. Не бойся. Больше не пристанут. Пусть только попробуют.
– Изабелла Арнольдовна, вы… я…
МОЙ НОВЫЙ РОМАН "ДЕТСКАЯ НЕОЖИДАННОСТЬ"
– Ах, Элли! Оставь свои стенания, ей-Богу! Ведёшь себя, как пошлая институтка. Мы же не чуждые люди. Я только тебе могу доверить свою дряблую передницу и всё остальное, откуда песок давно сыплется, – и старушка смеётся.
Мы все расслабленно смеёмся. У меня ощущение, словно из головы острый штырь вытащили. Сколько всего успела передумать за это время! Но откуда у полиции даже сама мысль, что я могу быть каким-то образом замешана в деле депутата Мураховского? Могу лишь предположить: он наверняка захотел мне отомстить, вот и наговорил с три короба. Или это сделал Гранин? Вряд ли. Ведь не глупец же он, так подставлять мать своего ребёнка… Стоп. А ведь не он ли подал на меня в суд, добиваясь опеки над Олюшкой?
Что же, получается, Никита Гранин таким образом решил от меня избавиться?! «Какой же подлец!» – думаю, возвращаясь в свой кабинет. Изабелла Арнольдовна осталась в палате, Маша ей занимается. УЗИ, рентген, МРТ, анализы крови и мочи, – всё будет сделано в самое ближайшее время, я попрошу коллег из отделения функциональной диагностики, чтобы приняли мою пациентку (лучше бы её спасительницей называть!) как можно скорее.
Но я не из тех людей, кто, единожды породив предположение, сразу же начинают верить в его стопроцентную справедливость. Мне нужны факты. Как их достать? Гранину не позвонить, его адвокату тоже. Изабеллу Арнольдовну напрягать мне совесть не позволит. Она и так сделала такое, за что всю жизнь полагается бесплатно кофе поить. Со следователями поговорить тоже не получится. Видеть их сама не хочу, да и не скажут.
Значит, придётся ждать, что будет дальше.
