Глава 14
Стоит отцу выбежать, как мальчика начинает трясти.
– Опять судороги, – говорю недовольно. – Который раз?
– Четвёртый, – сообщают мне.
– Надо снять приступ, иначе будет худо, – говорю, надевая стетоскоп. Снова слушаю несчастного ребёнка.
– Кислород 88, – слышу в стороне, но поворачиваю голову на шум в коридоре. Там мужчина подскочил к другому своему сыну, старшему (на вид ему лет семь), схватил за грудки и трясёт, как грушу.
– Что ты ему дал?! – орёт он в лицо ребёнку.
– Вызывайте охрану, – говорю и бросаюсь на помощь.
– Кирилл, не надо! – умоляет женщина. Догадываюсь, что это мама обоих мальчиков.
– Что ты ему подсунул, гад?! – продолжает неистовствовать отец.
Подбегаю и строгим голосом прошу мужчину немедленно прекратить, пугаю последствиями. Но фотограф словно обезумел. Поднял ребёнка вверх и продолжает трясти так, что у того голова вперёд-назад болтается.
– Немедленно отпустите его, слышите, вы! – повышаю голос, вставая сзади мальчика и удерживая, чтобы тот случайно не вылетел из отцовских рук.
– Он отравил моего сына! – кричит мужчина.
– Так вы ничего не добьётесь, – объясняю ему, стараясь сохранять спокойствие.
Белокурый малыш, бледный от страха, упорно молчит, пожав губы.
– Она права, Кирилл! Успокойся, пожалуйста, – умоляет женщина. Её поведение мне кажется странным: наверное, фотограф в своей семье установил жёсткие порядки. Если бы моего малыша так трясли, я бы кинулась его защищать, а эта, белая как снег, прижалась спиной к стене и только умоляет мужа прекратить.
В какой-то момент мужчина ставит мальчика на пол, и тот сразу же бросается убегать.
– Вернись! – требует отец, но ребёнок не слушает. Словно насмерть перепуганный заяц, он несётся зигзагами по коридору и ныряет в первую открытую дверь. «Туалет», – гласит табличка.
– Я сама! – требую от отца мальчиков и бегу за ребёнком. Нельзя оставлять их вдвоём. Кто знает этого нерадивого папашу? Вдруг станет бить сына, пока никто не видит, выколачивая из него кулаками признание? Страшно представить, какие травмы он нанесёт ему.
– Лёня? Лёня? – заходя в туалет, стараюсь говорить как можно спокойнее и дружелюбнее. У мальчика и так психологическая травма. Не стоит её усугублять, иначе он окажется в психиатрическом отделении.
В первом помещении, где установлены раковины, мальчика нет. Значит, дальше. Прохожу одну кабинку, вторую. Обе открыты. Только третья, последняя оказывается запертой.
– Ты где, малыш? – спрашиваю ласково. – Отзовись.
– Уходите! – вдруг слышу изнутри.
– Я доктор Печерская…
– Ну и что? – странно-равнодушным голосом отвечает Лёня.
– Давай-ка поговорим. У нас очень мало времени.
– Я вас не боюсь!
– А меня и не нужно бояться, я же не серый волк, не кусаюсь. Мы здесь одни, слышишь. Больше никого, – объясняю ему. – Твоего папы тоже здесь нет.
– Он не мой папа, – заявляет Лёня.
– Ясно. Твоему… – теперь надо подобрать правильное слово, но вариантов мало, – брату очень плохо.
– Сводному брату, – слышу из-за двери.
– Хорошо, сводному. Он может умереть, если ты не скажешь, что ты дал ему. Разве ты хочешь этого, Лёня?
Тревожное молчание. А время идёт. И шансов на выздоровление у Андрея с каждой минутой всё меньше.
– Эй, ну где ты там? – поторапливаю мальчика.
– Мне всё равно, – равнодушно бросает он.
– А я думаю, Лёня, что тебе совсем не всё равно, – пытаюсь убедить в обратном. – Выходи, поговорим. Пожалуйста, нам очень нужно поговорить. Ничего не бойся.
Возникает пауза. Секунды растягиваются в вечность. Так всегда бывает, когда очень торопишься, но что-то если и срабатывает, то не сразу. Но в конце концов слышу, как щёлкает задвижка, дверь со скрипом открывается, Лёня выходит.
– Вот и хорошо, молодец, – говорю ему, мягко беря за плечо и подводя к себе. Присаживаюсь на корточки, чтобы оказаться с мальчиком лицами на одном уровне и можно было смотреть прямо в глаза. В ситуациях, когда правда на вес золота, это очень важно. Нас этому учили в университете на психологии, я запомнила. Нужно установить зрительный контакт ещё и затем, чтобы отслеживать малейшие изменения настроения ребёнка. Чуть что – и он может закрыться, как прячутся моллюски в раковину. Потом достать будет очень трудно, а время уходит.
Не успеваю задать ни одного вопроса. Лёня молча натягивает рукав левой руки до локтя и показывает мне. Кожа от запястья до локтевого сгиба густо покрыта красными пятнами. Видела такое много раз, но у ребёнка – впервые: это старые следы от ожогов, когда об человека тушат сигарету. Внутри просыпается гнев.
– Это сделал твой отчим? – спрашиваю мальчика.
– Он убьёт меня… – говорит тот едва слышно.
– Ничего он тебе не сделает, – твёрдо отвечаю.
Мы говорим с Лёней ещё несколько минут, затем бегом возвращаюсь в смотровую. Достаю из ящика, который принёс мужчина, чёрную пластиковую бутылку.
– Здесь проявитель?
– Да.
– Мальчик смешал проявитель и инсектицидом, – сообщаю бригаде.
– А где Лёня? – спрашивает мать мальчика.
– За него не волнуйтесь, – отвечаю. – Начнём с ингаляции амилнитрита, затем нитрит натрия пять кубиков трёхпроцентного раствора, – даю назначения.
– Он поправится? – спрашивает Кирилл, но я не удосуживаюсь его своим ответом.
– Через 15 минут 30 кубиков тиосульфата натрия, – продолжаю общаться с коллегами.
– Что с ним, скажите нам? – мать мальчика спрашивает от двери умоляющим голосом.
– Не волнуйтесь, мы поможем обоим вашим сыновьям, – говорю ей.
Через полчаса ухожу из палаты. Состояние Андрея удалось стабилизировать.
– Эллина Родионовна, меня зовут Мария, – в коридоре подбегает ко мне мама мальчиков. – Спасибо, что спасли Андрюшу.
– Пожалуйста. Но ещё, прошу вас, поговорите с охраной. Они не пускают Кирилла к Андрюше.
– Нас волнует безопасность детей.
– Нас тоже, поэтому…
– Оба ребёнка находятся под охраной, пока полиция не проведёт расследование, – отвечаю я.
– Это был несчастный случай! Что тут расследовать? – удивляется Мария. – Лёня не хотел отравить Андрюшу.
– Это была месть Лёни.
– Месть?! Но Лёне не за что мстить.
– Это решат в полиции, в отделе по делам несовершеннолетних.
– Тут нечего решать, я правду говорю, – пытается уговорить меня мать мальчиков.
– Простите, мне некогда.
Иду в кабинет, но Мария следует по пятам.
– Вы не понимаете! Лёня отбился от рук. Он устраивает жуткие сцены. Бросается вещами, дерётся, лжёт, оскорбляет всех. Кириллу приходится быть с ним строгим. Вот и всё!
– А прижигать сигаретами руку мальчика – это строгость или как? – спрашиваю её, резко развернувшись и глядя в глаза.
Мамаша молчит пару секунд, а потом выдаёт:
– Лёня это сделал сам.
– Ясно, – поджимаю губы и снова ухожу. О чём ещё с ней разговаривать?
– Вы не смеете отнимать у нас детей! – кричит Мария в след. – Кириллу это не понравится. Очень не понравится!
– Ничего, переживёт, – отвечаю жёстким тоном. Она меня своим мужем пугать, что ли, вздумала?
Иду в свой кабинет, потом обедаю безо всякого аппетита. Когда возвращаюсь, вижу, как социальный работник в сопровождении полицейского из ПДН ведёт Лёню к выходу.
– Эй, куда вы его? – спрашиваю удивлённо.
– Пока в приют, а там видно будет.
– Почему? Может, лучше в педиатрическое отделение, под присмотр психиатра? У мальчика серьёзная психологическая травма – над ним отчим измывался.
– Потому что здесь с ним не справятся, – отвечает соцработник клиники. – Мальчик подвержен припадкам гнева.
– Ещё бы! Над ним издевались, вы видели ожоги? – спрашиваю её.
– Он мог нанести эти травмы сам, – слышу в ответ.
– Вы что, изолируете его?
– Он пытался убить брата и не выражает никакого раскаяния. Или вам он его выразил?
Я смотрю на Лёню. Увы, второе чистая правда. Он стоит и равнодушно смотрит по сторонам. На усталом лице выражение отрешённости.
– Нет, я…
– Возможно, понадобятся ваши показания, – говорит соцработник. – Я вас извещу.
Она уходит и уводит мальчика за собой. У меня на душе горький осадок. Так была уверена, что всё просто: отчим невзлюбил не своего ребёнка, стал над ним издеваться, и тот решил отомстить, убив сводного брата. Сколько таких случаев происходит в мире! А тут вдруг начинаю сомневаться. Вспоминаю глаза Марии. Когда она убеждала, что Лёня сам себя мучил, прижигая руку, её глаза были искренними. «Да, но ведь некоторые люди умеют врать на чистом глазу!» – говорю себе.
Ничего не поделаешь. Теперь семьёй другие люди будут заниматься.
Иду в регистратуру проверить, как у нас дела. Завала, слава Богу, нет, приёмное отделение работает в обычном режиме.
– Его сегодня переводят в тюремную больницу, – слышу голос администратора Дины Хворовой. Девушка всего несколько недель у нас, но уже успела освоиться, работу выполняет прекрасно. Значит, я сделала правильный выбор, когда принимала её, не имевшую опыта в медицине. Людям надо давать шанс проявить себя.
– Кого переводят? – спрашиваю её.
– Того парня, который издевался над старушками, – охотно делится она новостью.
– А полиция стопроцентно уверена, что это он? – задаю вопрос, и тут же пять человек, – все, кто есть в помещении, – поворачиваются и смотрят на меня удивлённо-недоверчиво.
– Простите, Эллина Родионовна, – говорит медсестра Катя, – при всём уважении, но как вы можете сомневаться?
– Я просто спросила, – пожимаю плечом. – Вдруг это ошибка? Сколько невинных людей, обвинённых в подобных преступлениях, пострадали?
– Нет, Элли, в данном случае всё точно, – говорит Данила. – У парня дома нашли личные вещи, принадлежавшие жертвам. Плюс результаты анализа ДНК.
– Почему же он?.. Такой молодой… – поражаюсь я.
– Это месть, – говорит Хворова. – Он рос без родителей, с бабушкой, и она была очень строга с ним. Издевалась, заставляла на коленях всю ночь в углу стоять, била ремнём и всё такое. Она умерла полгода назад, вот он и сорвался с катушек.
– Откуда ты всё это знаешь? – звучат в её сторону голоса.
– У меня знакомый в полиции работает, – смущённо отвечает девушка.
Ухожу, ощущая на душе новый прилив горечи. Лёня… вот что с ним будет после пережитого? Каким вырастет? И сразу чувствую, как мне срочно надо позвонить домой. Няня сообщает, что всё хорошо. Олюшка покушала, спит. Устало откидываюсь на спинку кресла. До конца рабочего дня ещё четыре часа, а дел очень много.
Стук в дверь.
– Да, войдите.
– Добрый день, Эллина Родионовна, – входят знакомые следователи.
– С чем на этот раз пожаловали? – спрашиваю, не чувствуя подвоха. – Я слышала, личность насильника подтверждена, и вы забираете его от нас?
– Мы здесь не по этому вопросу, – строго отвечает капитан Багрицкий. Его напарница Яровая стоит рядом и смотрит в упор, будто расстрелять меня взглядом собирается.
– По какому же?
– У нас есть ордер на обыск вашей квартиры, – отвечает следователь, и у меня холодеют руки.
– Что? – спрашиваю, едва шевеля губами.
– Вот постановление, – показывает Багрицкий, кладя мне документ на стол.
Пробегаю его глазами. В нём сказано, что против меня возбуждено уголовное дело «по признакам преступлений, предусмотренных статьёй…» и далее «по факту мошеннических действий». Дальше строчки просто плывут перед глазами.
– Пройдёмте с нами, Эллина Родионовна, – говорит Яровая, забирая документ.
– Я не понимаю…
– Разберёмся, – равнодушно отвечает Багрицкий.
– Можно мне хотя бы позволить, предупредить няню? У меня дома маленький ребёнок.
– Нет, – отрезает Яровая.
Бросаю на неё злой взгляд. Сразу видно: у этой дамы нет детей, иначе бы вошла в положение.
– Вы что же, арестовываете меня? – спрашиваю.
– Посмотрим по результатам обыска, – заявляет Багрицкий. – Вы же убегать не собираетесь?
– Нет.
МОЙ НОВЫЙ РОМАН "ДЕТСКАЯ НЕОЖИДАННОСТЬ"
Везём во вторую смотровую.
Встаю, снимаю белый халат и вешаю. Переодеваюсь, беру сумочку.
– Хотя бы руководство можно предупредить?
– Мы сами.
Иду к двери. Следователи остаются сзади, словно два конвойных. Очень неприятные ощущения! Никогда не бывала в такой странной ситуации. А главное – какое ещё может быть мошенничество?!
– Это связано с делом депутата Мураховского? – спрашиваю без надежды на ответ.
– Да, – коротко бросает Яровая.
Ну, хоть какая-то информация.
Дверь открывается, и прямо передо мной предстаёт во всём великолепии своего изысканного наряда Народная артистка СССР Изабелла Арнольдовна Копельсон-Дворжецкая, лауреат Сталинской премии, орденоносец и прочая, прочая.