Эдуард Лимонов, который вообще мало кого вспоминал с любовью и нежностью, оставил неприглядный, однобокий, но по-своему выразительный портрет советского художника-нонконформиста Анатолия Зверева (1931 – 1986): «Он имел простую кондовую физиономию жуткого соседа по дому, от которого, драчливого пьяницы, стонет весь дом. Нечто среднее между наглым бомжом и угрюмым рабочим». Есть в этих воспоминаниях и такие слова: «Удивительно, что он стал художником».
Если смотреть на него как на полубомжа, полупьяницу, то, конечно, действительно удивительно. Впрочем, великий Роберт Фальк в разговоре с коллекционером Георгием Костаки, любившим «русского Ван Гога» и собравшим многие из лучших его работ, сказал: «Я ценю Зверева как художника, но, поговорив с ним, я осознал, что его философский склад ума гораздо выше, чем его великий дар художника. Я был изумлен его интеллектом».
Было и своеобразное чувство юмора. Блестящий игрок в шашки, известный в Москве и любителям, и профессионалам, он так объяснял свою нелюбовь к шахматам: «Опасная для здоровья игра – заснешь за доской и глаз выколешь».
Было и глубокое понимание поэзии, особенно Лермонтова. Он и сам был поэтом. Кто еще может так сказать: «Мы уходим в вечность…так пропадает корабль нашей жизни и всегда в неизвестном направлении…а живопись придумана для того, чтобы как-то сгладить нашу беспомощность».
Был или нет у Зверева «великий дар», я сказать затрудняюсь. Незаурядный талант был безусловно. Особенно в ранних артистичных акварелях и гуашах и чудесной анималистической графике. Несколько линий – и видна упругость мышц леопарда, спокойное добродушие слона, порывистость собаки. Но развивать талант мешали алкоголь и бесконечное рисование первого встречного, по собственным словам, «за три копейки».
В его хаотичной, неустроенной жизни была какая-то детскость и незащищенность. Возможно, живопись действительно защищала его от житейской беспомощности.
