Из медчасти её отпустили быстро – столько раненых, медики не успевали. Сказали там, что большинство людей с поезда направили на станцию, близ которой их бомбили. Оттуда должны были идти поезда, дорога восстанавливалась.
– Как туда добраться?
Люба была не одна. Несколько семей с поезда направлялись туда же. Выделили им телегу и возчика. На телегу погрузили скарб и посадили детей.
– Коль услышите гул, кричите, по команде – по канавам, разбегаемся, залягаем! – командовал усталый возчик.
В дороге он начал клевать носом, пока идущий старик не забрал у него вожжи и не дал прикорнуть.
– Наш-то вагон не перевернулся, – шла рядом с Любой и рассказывала, вздыхая, молодая женщина в ярком красном платке, – Только попадали от удара, повалило все с полок. А Витька вообще через весь вагон пролетел.
Сын Витька лет восьми сидел на телеге – нога в гипсе.
– Ох и испугалась я..., – женщину звали Лиза.
– А я дочку потеряла.
– Это как же? – всплеснула руками женщина.
– Не знаю. Не помню. Нас перевернуло. Может там она, на станции? А? Найду...
– А большая ли?
– Четыре года...
– Ох ты, Господи спаси и сохрани, – женщина перекрестилась, – Може и найдем. И мы поищем там. Поможем.
Они шли по пыльной дороге, то параллельно железнодорожным путям, то углубляясь в лес. Встретился им ещё раскореженный состав. Но немцев слышно не было. Дошли спокойно.
У Любы болел позвоночник, где-то меж лопаток при каждом наступании на ноги. Но она держалась.
Станция была совсем маленькая. Люди сидели на улице и поодаль. Все уже боялись прилета фашистов. Бойкая полная женщина – дежурная руководила.
– Всех увезем, не хвалюйцеся. Вот только дороги подлатают, рамантуюц. Ждать надо.
Люба сразу побежала на поиски. С ней и дети Лизы. И сама Лиза с малышом на руках прохаживалась, высматривала описанного Любой ребенка. Но девочек этого возраста тут было немало. Подходила, спрашивала.
Люба бегала уже по третьему кругу.
– Я дочку ищу, – подошла к боевой дежурной, – Потерялись мы при бомбежке.
– Так ведь...так ведь хто ведает. Тут много дзятей было. Спачатку нам привезли – дзетячий дом эвакуировали. Но там по документам все. Не ведаю... Ох, горэ людские...
– А куда их? Эвакуировали куда?
– Слухайце, нам вязуц и вязуц. Может это и не с вашаго поезда дятдом-то был. А куды? Сейчас погляджу по документам, почакайце... Тольки вядь... Науряд ци там она. Кажу же, дети дяцдомовски.
Вскоре дежурная сообщила Любе, что тот детдом вывезли в Молотов, а предыдущую группу детей – в Горький. А уж дальше куда, она не ведает.
Всю ночь они провели на станции. Вечером стало спокойнее, люди располагались, ночью немцы не бомбили.
Люба так и была с семьёй Лизы. Есть она не могла, хоть Лиза и делилась с ней тем, что у нее было, заставляла съесть, хоть кусочек, и Люба безучастно грызла хлеб.
Что может рассказать о себе посторонним людям её Оленька? Она, вообще-то, говорливая, но очень непонятно ещё говорит. Только мать и понимала.
Скажет, что зовут ее Оя? Или – Кудъяш? А фамилию знает – Прохорова, но как произнесет – Похоава. Поди разбери, коли не знаешь... Имя мамы и папы знает, конечно. А адрес – нет, не знает. В их военном городке они были временно, и необходимости не было – учить.
Олечка!
Всю ночь Люба не спала. Как быть? Ехать в Молотов на поиски этого детдома. Или... Хоть под поезд ложись от горя. Но Олечка ...
Люба вся издумалась. А что она бы сделала, случись ей ребенка найти? Конечно, отвела бы на пункт эвакуации, или на вокзал к дежурным...
Ночь у всех была беспокойная. Костры жечь было запрещено. Люди подмерзли, поэтому не спали, ходили, переговаривались. Плакали дети. Темнота, голоса, волнение покинувших свои дома людей. Лишь после трёх часов ночи разрешили развести костры.
В пять утра народ подняли.
– Кому на Москву, состав идёт. Подходите к путям... Но только по списку! Не галдеть, слушать небо. Коли самолёты – по канавам.
Народ хлынул, а с ним и Люба с Лизиной семьёй. Наконец, послышался свисток паровоза. Медленно, как будто не желая выставлять себя на открытое пространство, он показался из леса. Повернул последний раз свои копчёные колеса и выпустил пышные белые клубы, обдувая уже облепивших его людей.
Вагоновожатая ещё не открыв двери кричала.
– Только тридцать человек пущу! Только тридцать. Теплушка переполнена. Идите в другую.
Народ заволновался, последние побежали по другим вагонам, но там было то же самое. Бегали и Лиза с семейством, и Люба. Витька, ковылял, опираясь на палку, с переломанной ногой между Любой и старшей сестрой, десятилетняя дочка Лизы – с малышкой на руках и большой сумкой не отставала, Елизавета с мешком через плечо пыталась прорваться сквозь толпу. Ноги вязли в песке.
– Дети тут, дети! Сначала с детьми.
Но где уж! Народ не слышал. Поезд свистнул, давая понять, что скоро тронется.
И тут Лизе удалось вскочить на подножку, она протянула руки за малышкой, затянула за руку дочь. Состав дернулся. Но сынишка лет пяти и Витька в гипсе были ещё тут.
Лиза ужасно закричала. И этот крик придал Любе силы. Она схватила мальчонку на руки и с силой тигрицы рванула сквозь толпу, таща за собой хромового Витю.
– Там мать, там мать, – кричала она.
Какой-то рабочий, увидев Витьку, бегущего за составом на загипсованной ноге, схватил его на руки и бросил на площадку.
Поезд набирал ход, народ поредел, а Люба все неслась с мальчонкой на руках, а мать все тянула руки. И тут Люба поняла, что не догонит, не догонит вагон. И она, со всей силы сунула ребенка на площадку соседней теплушки прямо в руки какой-то девушки.
Дыхание не позволило ничего сказать, но она показала рукой вперёд. Она поняла – Лиза увидела это. Увидела, и исчезла её голова с площадки – найдет сына.
Люба наклонилась вперёд, опершись на свои колени, тяжело дыша. Спина разболелась сильно. И она села тут же прямо на щебёнку. Надо было посидеть.
Нет, все правильно. Она не должна уезжать. Она будет искать Олю сначала здесь. И если не найдет, поедет на поиски дальше.
Она найдет дочь. И не важно, сколько времени придется на это потратить. Теперь это её смысл жизни, её цель и задача.
Только будь жива, дочка!
***
На эвакуационном пункте, в который отправили Любу, она находилась долго. Тесный, мощеный булыжником пятачок, со всех сторон зажатый приземистыми постройками, вместил сотни людей.
Все получали карточки, документы об эвакуации, без которых трудно будет на новом месте. Люба лишь хотела узнать – есть ли в списках эвакуированных её дочь. Ей уже сказали, что именно этот пункт занимался эвакуацией детей. И если ребенок даже не назвался, будет его описание – в чем одет, что рассказал.
Но без очереди её не пропустят. Люди стояли тут часами, с детьми, стариками. Люди просто доверились – ждали, их должны вывезти. Им выдали хлеб, выносили кипяток, и даже накормили супом.
Подъезжал автобус, забирал тех, кто был уже с документами на эвакуацию. Многие сомневались, уходили из очереди, надеясь уехать самостоятельно, к близким, на восток, подальше от родного дома. Сомнений уже не было – немцы рядом. Военные опускали глаза, отвечали скупо – уезжайте.
Дороги Орши были переполнены людьми.
В середине дня привезли группу детей из местного лагеря. Дети ещё ничего не поняли. Они не говорили о войне, внесли какое-то ощущение покоя. Девочки в лаковых туфельках, мальчишка с велосипедом, все в галстуках и пилотках. И только на лицах их воспитателей – тревога.
– Я не могу, понимаете! У меня же маленький ребенок дома, я должна..., – женщина умоляла.
– Адрес говорите, пошлем туда человека, эвакуируем тоже. А вы не можете бросить детей.
– Но бабка старая там, а Юрке и трёх нет... Разрешите...
– Нет! Вы – с детьми, Вы ж начальник.
Люба рядом была, слышала разговор худощавой некрасивой начальницы лагеря с мужчиной-сотрудником пункта.
– Но кто? Кто мне ребенка привезет и мать? Я не поеду без них... Я...
Она задохнулась, понимая, что не может оставить группу детей, что должна эвакуироваться с ними.
Но ведь свой ребенок и мать тут, в городе. И что сейчас с ними, она не знала.
Мужчина огляделся и глаза его встретились с глазами Любы.
– Девушка! Вы же в очереди? Помогите нам, надо съездить по адресу, вот вам скажут, объяснят. И тогда мы Вас тоже с этой группой отправим. Это даже быстрее будет. Детей вперёд отправляем. А транспорт ходит ещё...
– Я за городом живу, может я сама..., – ещё надеялась на уступку женщина.
– Нет, вы не имеете права, у меня приказ, – отрезал мужчина.
– Я дочку потеряла, мне б найти ее, она ... – начала было Люба, но мужчина прервал.
– А вы вот решите это дело, тогда и Вашу поищем.
И Люба согласилась. Ей быстро выписали какие-то бумаги.
– Мать больная у меня, но доедет. Слышит плохо, кричите. Там последняя остановка трамвая и дальше в улицу Чапаева идите. Зелёный дом номер 17. Вот..., – она достала из кармана карандаш, послюнявила и быстро набросала записку, – Вот!
А когда Люба вышла на дорогу, ещё раз окликнула:
– Я так надеюсь на Вас! Привезите их...
И Люба прибавила шагу. Надо привезти чужого ребенка, чтобы найти своего. Надо...
Автобусы рейсовые ходили. Народ с баулами, сумками, и почему-то – тихий. Никто не обсуждал бомбежки, войну. Денег за проезд ни с кого не требовали.
На остановке зашел в автобус белый человек, весь белый – от ботинок до волос. Молча бросил мешок на пол – от мешка – мучная пыль. Другой забежал, в руках консервы, карманы торчат – там тоже консервы. Старушка с корзиной, в корзине – сахар. Никто не шутил, никто не удивлялся.
– Склады разбомбили продуктовые, – пояснил мужик с мешком.
Все отвернулись, ничего не сказали. Ясно же – война... Или ничего совсем не ясно. Ведь такая война впервые.
Что это – война? Что будет с ними? Уезжать или оставаться? Ничего не понятно и никто не может объяснить.
– Мам, смотри! Горит!
Возглас мальчика. Вдали поднимался высокий дым.
– Дорогу бомбят. Говорят, окружают немцы Оршу, – грустно сказал солидный старик в кепке.
– Так быстро? – не верила молодая женщина в синей шляпке.
Люба спешила. Быстро шла по переулку, выглядывая названия улиц. Бежать было больно – спина.
Вот и зелёный дом, зашла. Собака набросилась на неё с лаем, но длинная цепь остановила её. Люба, прижавшись к дому, прошла, постучала в дверь.
Никто не отвечал, постучала сильнее. Услышала шаркающие шаги.
– Хто?
– Здравствуйте, я от Гели. От Гели я, – кричала.
Дверь открылась. На пороге пожилая худощавая женщина с коротко стриженными волосами под косынкой и каким-то хмурым взглядом.
– Здравствуйте! Я от Гели, – Люба почти кричала, помнила, что женщина глуховата.
– Я слышу, зачем кричать!
– А? Нам надо собираться и ехать к ней, она просила привезти Вас и Юру.
Люба протянула записку. Женщина прочла, потом подняла на неё глаза.
– Чего это она? Зачем? – женщина отвернулась, пошла в комнату, Люба – за ней. Посреди комнаты на столе – швейная машинка, ткани, нитки.
– Эвакуируемся. Она с детьми из лагеря, не может их оставить. Меня отправили, чтоб я вас тоже к ним привезла. Эвакуируемся. Собирайтесь.
Но женщина стояла, уткнувшись в записку.
– Чего это она?
И тут Люба поняла, что женщина, вероятно, читает по губам, и не слышит её.
Она огляделась. Малыш стоял на полу между печкой и кроватью, смотрел на них во все глаза.
Она шагнула к нему, взяла на руки. Бабушка уставилась на неё.
– Мы эвакуируемся, собирайтесь!
Малыш разревелся, мать Гели растерялась. Люба передала мальчика бабушке и спросила, жестикулируя руками.
– Чемодан есть?
Женщина указала ногой под кровать. Там и правда стоял хороший большой чемодан.
– Где вещи Юры? Кофта, штаны, – она изображала все жестами.
Женщина, наконец, поняла, что она не шутит. Начала переодевать ребенка, собирать провиант. Юра мешал, плакал, цеплялся за ее ноги.
И тут Люба увидела, что женщина пакует швейную машинку, поставила ее в футляр, обвязала простыней.
– Оставьте! Она тяжёлая, мы её не возьмём.
Но женщина её не слушала, да и не слышала. Она набрала два мешка вещей, чемодан...
Сборы затягивались. Люба торопила. Она уже видела, что все это они не донесут. Так и вышло. Люба взяла чемодан и один мешок. Спина болела очень. Мать Гели держала маленького Юру, взяла мешок и начала крутиться вокруг простыни со швейной машинкой.
– Возьми ее!
– Нет, я не могу. Спина болит.
– Возьми! Я не поеду без неё.
– Бросьте! Мы все равно не донесем столько. И так тяжело.
– Я не поеду без неё! Надо взять.
Любу уже брало зло. Да что ж это!
– Геля велела привезти ребенка! Слышите? И я его привезу! Как хотите.
Она бросила мешок и выхватила ребенка из рук бабули, аккуратно перехватила и направилась к калитке. Мальчик опять заплакал.
– К маме хочешь? Мы к маме едем. К маме Геле, не плачь.
Казалось, что мальчик понял, успокоился, прижался к Любе.
За калиткой она оглянулась. Бабушка суетилась. Ага...Люба замедлила шаг. Она видела – женщина занесла машинку в дом, отвязала собаку и посеменила за ними с двумя мешками.
" Вот и хорошо, вот и ладненько" – отлегло у Любы, она подкинула, перехватила малыша. Спину защемило, на секунду потемнело в глазах.
– Ох и тяжёлый ты, Юрик.
Они ехали обратным автобусом. Люба смотрела из окна.
Улицы, ходят люди. Чуть озабоченные лица. На балконах – цветы, вот какая-то женщина свои цветущие красные бутоны поливает из леечки. Вдруг где-то взрыв. Она приостанавливается, смотрит вдаль, а потом снова продолжает поливать.
Люба не удивилась. Нельзя заглянуть вперёд. Ещё совсем недавно и она поливала свои цветы. Если б знать, что пути разбомбят...
Если б знать, что потеряет дочку...
Она поправила челку Юре, пересадила его поудобнее.
Олечка! Сердце щемило... Жива ли?
А площадь перед пунктом эвакуации вбирала все новые и новые потоки эвакуированных — старики, женщины, дети. Не только на площади, но и в сквериках, на прилегающих улицах уже толпились люди с узлами, корзинами и сумками.
– Ох, спасибо! Спасибо! – Геля целовала Юру, обнимала мать, – А нас отправляли уже, а я ... Из-за меня автобус отпустили. Я виновата буду, если детей не вывезу. Теперь должна...
– Мне бы... Вы же помните, мне б теперь без очереди. А? Мне про дочку узнать надо ...
– Ага, сейчас.
Она расположила мать и малыша, поручила их сотруднице. Направились вместе они к начальнику эвакуационного пункта.
– Мы готовы, Павел Алексеич. Готовы ехать, здесь сын. У нас шестерых забрали родители, вот список, вычеркните. А девушка помогла, ей бы...
– Да-да, – он протер кулаком глаза, сутки не спавши, – Вон к тому столику подойдите.
Приятная женщина пересмотрела списки, сказала, что из потеряшек был у них лишь мальчик десяти лет и малыш годовалый, их направили с детьми детдома в Молотов. А девочки четырех лет не было.
– Но Вы не расстраивайтесь, ведь у нас не один эвакуационный пункт, – видя как замерло лицо и сердце матери, успокаивала женщина, – Может она просто на другой попала. Такое творится сейчас... Диву даешься: как можно было за двадцать четыре часа наладить такую систему эвакуации. Мы тут уж сами все сочиняем, и приказов не ждем. Была б такая девочка, я б ее к детдому пристроила или вот к лагерю, как тот, что сейчас был. И другие так...там и ищите.
– А позвонить туда можно? На другие пункты эвакуации
– Нет..., – покачала головой женщина, – Час назад связь пропала. Бомбят. Уж и нас скоро эвакуируют. Уезжайте. Поищите её там, куда детей увозят. Сейчас вот, – она покопошилась на столе, – Вот, сами только перепишите себе. Это список городов и мест, куда детей направляем. А я пока Вам документы выправлю.
И тут за ее спиной оказалась Геля.
– Эй! Как зовут Вас? Не спросила...
– Люба.
– Люба! У нас детей много, а воспитателей пришлось отпустить – свои семьи. Вы же тоже эвакуируетесь. Куда направляетесь?
– Я не знаю ещё..., – Люба вообще не хотела уезжать отсюда. Казалось, Оля где-то здесь.
– А поехали с нами, поможете. К группе прикреплю Вас.
– Поезжайте, – кивала сотрудница пункта, – Они в Пермь, а мы много детей туда отправили. Вон и в списке у Вас....видите – Молотов, это Пермь и есть. Может там уж Ваша дочка. А отсюда надо уезжать. Надо. И чем скорее, тем лучше.
Так вот Люба неожиданно и стала прикрепленной сотрудницей к эвакуировавшейся детской группе.
Через несколько дней Орша будет оккупирована фашистами. Эвакуироваться успеют далеко не все.
***
А вот ещё мои рассказы: