Глава 19
Утро следующего дня начинается с ревущего дуэта: фельдшер «Скорой» – высокорослый крупный мужчина, – несёт в обеих руках двух грудничков.
– Грудные близнецы с дыхательной недостаточностью, – быстро проговаривает он, тяжело топая по коридору. – Родители сказали, что у них был грипп, они в вестибюле.
– Детский экстренный набор и освободить вторую палату! – отдаю распоряжение, забирая одного из малышей. Стоит ему оказаться на моих руках, как сердце сразу ёкает: ведь Олюшка моя чуть постарше. Но нет, нельзя сравнивать!
– Ну что ты, маленький, успокойся, – шепчу ребёнку.
Когда оказываемся в палате, быстро делим малышей. Один достаётся мне, вторым будет заниматься Маша.
– Катя, – говорю медсестре, пока слушаю ребёнка, – нужно войти в вену. – У этой хрипы и втяжение грудины.
– Кислород 92.
– Полкубика сальбутамола в ингаляторе и два физраствора, – распоряжается Маша.
– Она не дышит. Набор для интубации. Катя, вену. Катя!
– Не могу найти… – растерянно признаётся она. Могу понять: отыскать крошечный сосуд у новорождённого – задача не из простых. Даже некоторые очень опытные медсёстры не могут сразу попасть.
– Хорошо, я войду внутрикостно, – говорю ей. – Давайте передвинем. Как вторая?
– Стабильна, – отвечает Маша.
– Тогда унеси её отсюда.
Подруга, взяв малышку, уходит. Мы остаёмся со второй, состояние её внушает опасения. Пытаюсь интубировать, не получается. Но через несколько секунд дверь открывается – Маша вернулась.
– Помощь нужна? – спрашивает.
– Не вижу связки. Отёк гортани, – отвечаю ей.
– Видимо, респираторно-синцитиальный вирус.
– Она синеет. Набор для трахеотомии, отсос…
– Подложи, подожди, – говорит Маша.
– Что?
– Я сдавлю грудную клетку. Увидишь пузырь, веди трубку за ним, – спокойно объясняет подруга.
– Хорошо. Готова?
– Начали… Вижу пузырь… Вошла! Качай мешок, – это уже медсестре. Потом надеваю стетоскоп, слушаю дыхание малышки.
– Есть? – спрашивает Маша.
Удивлённо киваю. Вроде бы слышала о таком методе, но применять его прежде не доводилось. Подруга моя – молодец, недаром на ней лежит почти вся педиатрическая работа нашего отделения. Пройдёт ещё несколько лет, и она вполне сможет возглавить целое отделение, где спасают жизни маленьких пациентов.
После этого иду к себе. Но вскоре приходит Роман. Вид у него озадаченный.
– Привет, – здоровается.
Показываю рукой, чтобы присаживался, но Шварц продолжает стоять напротив моего стола, сунув руки в карманы халата и блуждая взглядом по полу.
– Я просмотрел твой доклад для патанатомической конференции, – говорит он. – Что ж, могу признать, документ получится… вполне объективным.
– Я описала то, что было.
– Иногда в таких случаях начинается «он сказал то», «он сказал это», «а я подумала вот так»…
– Но лучше не надо.
– Конечно, – и только теперь Шварц поднимает взгляд, смотрит мне в глаза и робко улыбается. Ощущение, будто хочет что-то добавить, что боится произнести вслух. Но не решается.
Возможно, он бы и успел, но дверь открывается, и входят Данила с Машей.
– Здравствуйте всем, – радушно приветствует Береговой. – Зовите прессу. Мы с Машей только что откачали четырёхлетнюю девочку с приступом астмы.
– Великолепная работа, – улыбаюсь им.
– Ну что, конференция будет? Или я смогу угостить Машу омлетом с ветчиной в кафе? – всё так же радостно интересуется Данила.
– Будет, – отвечает Шварц.
– Значит, гроза пока не миновала, Элли?
Я пожимаю плечами.
– Заславский придёт?
– Нет, – говорит Роман. – Он просил прислать протокол конференции ему на электронную почту. Приболел.
– Похоже, у нас есть время только на шоколадку, – замечает Береговой, и они с Машей уходят.
Я обращаю внимание, что весь этот разговор происходит с какими-то неприятными, нелепыми паузами между каждой репликой. В воздухе царит напряжение, и виной тому – приход Романа.
Спустя ещё несколько секунд, которые мы провели в траурном молчании, он уходит, сказав напоследок «Увидимся на конференции».
Проходит всего полчаса, и вот мы уже в конференц-зале. Роман, стоя у трибуны, продолжает свою речь:
– … наконец, не будем забывать, что цель нашей патанатомической конференции не смакование ошибок, а обогащение опыта. Доктор Печерская, прошу вас.
Выхожу перед коллегами и начинаю рассказывать свой доклад. Волнуюсь ли я при этом? Ужасно. Но не потому, что боюсь ответственности за свою ошибку (которую признавать, кстати, не собираюсь, поскольку делала всё правильно). Причина моей нервозности – странное поведение Шварца. Прежде мы были друзьями, пусть и не слишком близкими, но он даже оказывал мне знаки внимания. Теперь же в зале словно другой человек. Холодный, отстранённый. Даже когда улыбается, не чувствуется прежде исходившее от него душевное тепло.
А ещё мне очень неприятно, что вся эта ситуация происходит между мной и Романом. Словно мы оказались по разные стороны линии фронта. Только вот когда же успели стать врагами?
– Доктор Шварц сделал срединную лапаротомию, но остановить кровотечение не удалось.
– Кровь из варикозных вен залила всё операционное поле, – поясняет Роман. – Трудно было найти сосуд.
Я едва заметно качаю головой. Влез всё-таки с самооправданием!
– И что вы сделали? – спрашивает один из хирургов.
– Увеличил скорость отсоса, – отвечает Шварц.
– И затем решили вскрыть грудную клетку? – звучит новый вопрос. – Кто сделал разрез?
– Я сделала, – говорю всем.
– Доктор Шварц вам доверил? – интересуется Нина Геннадьевна Горчакова.
– Не совсем… – отвечаю, немного смутившись.
– Я не хотел… – последние две фразы мы произносим одновременно, так что Горчакова просит нас не перебивать друг друга и говорить по одному. – Эллина Родионовна, мы вас слушаем.
– Я взяла операцию на себя.
– В каком смысле? – удивляется Нина Геннадьевна. – Как это «взяли»?
– Доктор Печерская, – вместо меня отвечает Роман, – была несколько… возбуждена.
– Эллина Родионовна, вы что скажете? – снова спрашивает Горчакова.
Некоторое время молчу, подбирая правильные слова. Но что выкручиваться, если надо говорить правду?
– Я оттолкнула доктора Шварца.
– Эллина Родионовна, – официальным тоном спрашивает Данила Береговой, поскольку мы на публичном мероприятии, – почему вы так поступили?
– Больной истекал кровью…
– И что? – перебивает меня Роман. – Можно было обойтись лапаротомией, кровоточили варикозные вены.
– Нет! Нужно было срочно вскрыть грудную клетку, – отвечаю ему уверенно.
– И это оправдывает ваше некорректное поведение? – задаёт Горчакова вопрос.
– Человек умирал. Вы что, стояли бы и смотрели? – говорю ей.
– Я помогла бы старшему коллеге спасти больного, – сухо произносит Нина Геннадьевна.
Её поддержка в сторону Шварца мне понятна. Да, я поступила неправильно, когда оттолкнула его. Но здесь ещё играет роль коллективная поддержка. Они же оба хирурги, я здесь, в общем-то, чужая.
– После трёх минут артериального кровотечения единственным выходом было пережать аорту, – продолжаю отстаивать своё мнение.
– Нет, Элли, это был не единственный выход! – возмущается Шварц.
– Нет единственный! – повышаю на него голос. Ну зачем упрямится? Ведь знает, что я права!
– Хорошо, коллеги, – примирительным тоном произносит Горчакова. – Думаю, сейчас нам лучше разойтись, а в половине первого обсудить ситуацию на административной комиссии. – Вы согласны, доктор Шварц?
– Да… – потерянным голосом отвечает Роман. – Так будет лучше всего.
Мы обмениваемся взглядами. Так смотрят друг на друга два бойца на ринге, которых заставили разойтись по своим углам. Но бой между ними ещё не закончен. И за отведённое нам время я успеваю только перекусить в кафетерии и позвонить няне, чтобы справиться об Олюшке. Господи, как же хорошо быть крошечной девочкой! Все тебя любят, и нет ни одного злого дяди Романа, который бы косо смотрел на тебя и думал и говорил всякие гадости.
На заседании административной комиссии, куда всё-таки вызвали даже Заславского, прибывшего с температурой и красными от недосыпа глазами (он постоянно находился в маске, боясь заразить остальных), наскоро посовещавшись, руководители клиники вынесли вердикт. Вообще-то я тоже, формально, к таковым отношусь. Но, поскольку стала невольной участницей «разбора полётов», меня временно – всего лишь на время обсуждения – от обязанностей заместителя главврача отстранили большинством голосов.
Решение было такое: объявить мне выговор без занесения.
Я молча проглатываю это. Не хочу спорить. Устала.
Шварц, когда решение принято, встаёт и начинает нервно ходить туда-сюда.
– Роман Николаевич, вы не довольны решением комиссии? – спрашивает Горчакова.
Его, видимо, совесть гложет, поскольку отвечает немного нервно:
– Эллина Родионовна просто не сдержала эмоции. Но ведь она прекрасный врач!..
– … которая оттолкнула своего коллегу, – перебивает его Нина Геннадьевна. – И такие выходки терпеть нельзя. Решение принято. Или вы всё-таки против?
Шварц грустно смотрит куда-то в пол.
– Нет… – бормочет в итоге.
– Эллина Родионовна, вам представляется последнее слово.
«Боже, устроили тут прямо суд присяжных какой-то!» – думаю ворчливо. Но всё равно встаю:
– Я не знаю, что сказать. Всё, что я делала и говорила, отражено в отчёте.
– В любом случае, вы оттолкнули коллегу, – хриплым голосом произносит Заславский. – За это и будете наказаны выговором.
Роман сидит, скрестив руки на груди, смотрит на меня исподлобья.
– Что ж, будь по-вашему, – говорю и выхожу.
Внутри всё кипит от гнева и обиды. Я действовала правильно и схлопотала выговор! При моей безупречной репутации, как же они могли! А ещё коллеги, друзья!
Не знаю, сколько бы я пребывала в таком взвинченном состоянии, если бы не услышала вой сирены «Скорой» и не увидела, как на каталке кого-то быстро ввозят в отделение. Сразу же решаю взять больного.
– Девочка, 12 лет. Шла мимо старого дома, когда тот частично обрушился. На неё упал кусок стены. Давление 60, пульс 150, нитевидный, симптомы шока.
– Эллина… Родионовна… – слышу слабенький голосок.
Смотрю вниз, и меня словно обвевает ледяным ветром. Господи! Лилия! Та самая, за ногу которой мы так боролись, а я потом ещё и сделала всё, чтобы вернуть ей голос!
– Господи!.. – выдыхаю нервно. – Данила! – кричу так громко, чтобы береговой меня услышал, где бы ни был.
Везём дальше, в первую смотровую.
– Кровопотеря? – спрашиваю у коллеги из «Скорой».
– Поллитра.
– Надеюсь, ты не испортила мой чудный костный трансплантат? – спрашиваю у Лилии, стараясь сделать это весело.
Она улыбается в ответ. «Маленькая, как же тебя так угораздило?» – думаю, перекладывая её на стол.
– Четыре единицы крови через инфузор.
– Что здесь, Элли? – вбегает Данила.
– Ослабление дыхания. Тимпанит.
– Я пунктирую, – говорит Береговой, мгновенно подключаясь.
– Можно ввести обезболивающее?
– Сначала измерь давление, – советует коллега.
– Мне больно… больно… – начинает причитать Лилия грустным голоском.
– У тебя сломаны рёбра. Постарайся не говорить, – прошу её.
– Где-то я это уже слышала, – снова пытается она шутить.
Да, здесь же, в этом отделении некоторое время назад.
– Дренажный мешок почти полный, – констатирует медсестра.
– Нужна томография брюшной полости, – говорю я.
– Она нестабильна. Сделаю лаваж, – отвечает Данила.
– Надо повторить гематокрит.
– Кислород упал до 90, – звучит рядом.
Проходит десять минут, и в какой-то момент сердце Лилии останавливается. Начинаю непрямой массаж.
– Ещё семь адреналина, – отдаю распоряжение.
– Ты уже ввела пять, Элли, – замечает Данила.
– И был ответ. Ещё семь!
– Два сокращения сердца – это не ответ.
– Капельницу с адреналином!
– Может, заодно и сердце ей пересадим? – спрашивает Береговой.
Бросаю на него взгляд, полный ярости. «Ты же ничего не знаешь, чёрт тебя побери! – хочу заорать через маску. – Я столько сделала для этой девочки, а она умирает на моих глазах!» Кажется, Данила считывает моё молчаливое послание.
– Две единицы Р-массы! – требую от медсестёр.
Ещё через пару минут мне удаётся добиться своего, а Богу совершить маленькое чудо, – сердце Лилии завелось. Её увозят в хирургическое отделение.
Остаёмся вдвоём с Данилой.
– Ну, как ты? – спрашивает участливо.
– Испугалась за неё. Лечишь их, лечишь, а потом всё насмарку.
Он подходит ко мне, обнимает. Слова тут не нужны.
МОЙ НОВЫЙ РОМАН "ДЕТСКАЯ НЕОЖИДАННОСТЬ"
