Дирижер Антон Шабуров когда-нибудь вынесет на сцену оригинальную программу с вопросом: «Что общего между Шопеном и Сибелиусом?!»
В вечере академической музыки, который пройдет в Театре оперы и балета Удмуртии имени Чайковского (22 января в 19:00) Государственный симфонический оркестр республики под управлением приглашенного маэстро Антона Шабурова с солирующим скрипачом Леонидом Железным исполнит произведения Александра Глазунова и Яна Сибелиуса. Из большого симфонического наследия русского композитора прозвучит его дебютная «Славянская» симфония, а творчество финского коллеги и друга Глазунова представят Шесть юморесок для скрипки с оркестром и увертюра «Карелия». Анонсируя предстоящее событие, Удмуртская филармония с превеликим удовольствием предоставила слово дирижеру, который также как и один из его Учителей – Геннадий Рождественский – как истинный большой Художник, творит в содружестве искусств – музыки, литературы, живописи, актерского мастерства и истории…
«Безличное собирательное место»
Несколько лет назад – в конце января 2021 года – Государственный симфонический оркестр Удмуртии под руку Антона Шабурова исполнил примечательную программу, в центральные сюжеты которой органично вошла музыка Глазунова («Торжественная увертюра»), Стравинского (Вторая сюита для малого состава) и Первая симфония Шостаковича.
И вот спустя три года Антон Шабуров снова сыграет музыку Глазунова, объединив её в программном построении с сочинениями Сибелиуса – двух друзей, отношения которых в чем-то напоминали оригинальные контакты между Шостаковичем и Прокофьевым – уважительные, но натянутые, с периодическими ироничными, колкими пикировками в обе стороны.
К слову сказать, от острого на язык и категоричного в высказываниях Сергея Сергеевича Прокофьева доставалось многим его коллегам, и на заре ХХ века молодой и дерзкий композитора прошелся и по мэтру Александру Константиновичу Глазунову – к тому времени профессору и директору Петербургской консерватории.
– Глазунов – не классик – ибо классик есть смельчак, открывший новые законы… Глазунов же собрал хорошие рецепты и сделал из них добрую поваренную книгу. Он в своих приемах и инструментовке – безличное собирательное место… его влияние бесплодно и рождает только тлен…
Роковая драма недооцененного художника
И давняя наша беседа с Антоном Шабуровым о музыке Глазунова как раз и началась с реакции дирижера на прокофьевский выпад-укол.
– Глазунова можно рассматривать в качестве символа, иллюстрирующего древний постулат о том, когда люди старшего поколения сетуют на то, что «молодежь нынче не та». Впрочем, как и о том, что музыка Глазунова может утешить человека в трудную минуту, – развернул монолог Антон Александрович. – Глазунов не принимал того, что делал молодой Рахманинов, совершенно не понимал музыку молодого Прокофьева и юного Мити Шостаковича и вместе со всеми коллегами-ровесниками дружно и активно не любил музыку Скрябина и Стравинского. А как доставалось от этих «стариков» Василию Калинникову?! Это были возмущенные обвинения, возведенные в абсолютную степень: «В наше время так не писали!» А вот для меня поколение Глазунова до сих пор остается интересным явлением в русской музыке. Для этого поколения, к которому помимо Глазунова следует отнести Танеева, Лядова и Аренского, такие композиторы как Римский-Корсаков, Чайковский, Мусоргский и Бородин были учителями, а Рахманинов, Стравинский, Прокофьев, даже Скрябин, а еще Метнер, Мясковский и Шостакович – учениками. И история распорядилась таким образом, что глазуновское поколение заняло как бы промежуточное положение между Золотым и Серебряным веком русского искусства. Они шли в фарватере своих предшественников и стали в чем-то походить на то самое поколение, о котором гораздо позже скажут, что оно «не успело на войну». В том смысле, что они не были готовы к тому, что их дерзкие последователи не пойдут их дорогой, а в поколенческом конфликте свернут на свой путь, радикально «отменяя прошлое». С одной стороны, у Глазунова и его окружения были академичные правильные с точки зрения построения контрапункта оркестровки – как говорится, учебники пиши. А с другой стороны я соглашусь с утверждением Прокофьева, что настоящие классики и гении – это всегда смельчаки, которые ломают традиции. Как раньше это делал Бетховен, затем Вагнер, Стравинский, Шостакович, Прокофьев etc – это были бунтари, порой нагло ломавшие то, что было до них. При этом я должен признаться, что мое отношение к музыке Глазунова и к самому композитору эволюционирует. В молодости, не хочу скрывать, я относился к ней аналогично Прокофьеву – все очень правильно, но очень скучно, бесконфликтно, перегружено и неинтересно. Однако чем дальше я изучаю глазуновские партитуры, тем больше понимаю, что это недооцененный художник, из которого сами того не осознавая черпали и Стравинский, и Прокофьев, и Шостакович. Даже отрицая «стариков», эта молодежь не могла «избавиться» в хорошем смысле слова от той «почвы», на которой они произрастали. Музыка Глазунова – эта чистая красота, некий музыкальный фабержизм, сделанный с большим мастерством и любовью к предмету. И это здорово, потому что глазуновская музыка, повторюсь, может нас утешить в тяжелые времена. Когда несколько лет назад в Румынии я делал Пятую симфонию Александра Константиновича, то вместе с оркестром влюбился в эту музыку, где есть черты броневой русскости, и одновременно европейского эстетского дворянского и офицерского Петербурга. Любопытно, что у Глазунова есть и яркие финские зарисовки. Он находился в полемике и общении с Сибелиусом и в сочинениях этих двух композиторов тоже прослеживается взаимное влияние. Сильно передалось Глазунову и увлечение своего старшего друга Римского-Корсакова музыкой Вагнера. Но главная заслуга Глазунова перед историей музыкального искусства, на мой взгляд, состояла в том, что этот выходец из старой композиторской школы очень помог и поддержал юного студента Ленинградской консерватории Митю Шостаковича. «Я ничего не понимаю в его музыке, но передо мной – гений!» – скажет однажды Глазунов. Он дальновидно предвидел масштаб будущего явления, в которое затем вырастет Шостакович и поведение Глазунова станет образцом для педагогов старшего поколения – не понимая чуждое, не осуждать, а принимать его. Опять же роковая драма Глазунова состояла в том, что у него слишком быстро всё сложилось успешно. Всё у него было очень хорошо, он на равных общался с людьми калибра Мусоргского и Римского-Корсакова, которые были намного старше этого петербургского юноши и в этой идиллии Александр Константинович не чувствовал потребности в развитии.
Монументальность, глубина и отсутствие истерики
Стоит напомнить, что еще до наступления пандемического мрака в совместном программном планировании Антона Шабурова и Госоркестра Удмуртии рассматривалось исполнение Скрипичного концерта и Третьей симфонии Яна Сибелиуса.
Однако из-за пандемии эти творческие намерения были «сдвинуты вправо» (как сейчас модно говорить у отечественных чиновников разного масштаба) и 22 января 2024 года с театральной сцены прозвучат два других произведения главного композитора страны Суоми.
– Как человек, родившийся на Урале и довольно долго проживший в суровом климате, я заметил в себе склонность к нордическому складу характера, и отчасти это нашло отражение даже в моей внешности, – рассмеялся маэстро в речевой увертюре к портрету «гордости финского народа», как нередко до сих пор именуют Сибелиуса. – Может быть, поэтому на интуитивном уровне однажды я почувствовал, что меня привлекает музыка этого композитора. Привлекает своей зимней монументальностью, большой глубиной и отсутствием истерики. Между прочим, в драматичных угрожающих эпизодах, которые слышны во многих сочинениях Сибелиуса, совсем недавно я провел параллели с фэнтези-сериалом «Игра престолов» – с «Белыми ходоками», которые живут за Стеной на Земле абсолютного холода. При всем этом Ян Сибелиус писал полнокровную положительную музыку, которую ошибочно ассоциировать только с суровой северной природой Суоми и финской мощью, олицетворением которой долгое время была линия Маннергейма. Поэтому в музыке Сибелиуса слышно отражение ментальности финнов, обусловленной силой, убежденностью в своей правоте, сдержанностью и закрытостью. И к этому я ощущаю, если не родство – сказать подобным образом будет слишком громко, но неподдельный интерес точно! Заметьте ко всему прочему, что национальный финский композитор, финский швед Сибелиус не говорил по-фински! Когда я узнал об этом факте, восхитился и одновременно был поражен. Все дело в том, что корни непростых взаимоотношений между финнами и шведами уходят глубоко в историю, когда очень долго Финляндия была предметом острого спора между «Великой российской империей» и «Великим шведским королевством». Причем масса этнических финнов не говорили по-фински. Они говорили по-шведски. И как раз во времена Сибелиуса в Финляндии начался подъем национального самосознания, и музыка этого художника способствовала усилению Фенномании – финского национально-освободительного движения. Активисты этого движения боролись за уравнение в правах их родного языка, за переход образованных слоев финнов со шведского языка на финский с приданием ему государственного статуса наравне со шведским и русским. И в своей музыке Ян Сибелиус подхватил и выразил эту идею. Особенно во Второй симфонии и симфонической поэме «Финляндия», а заодно он невольно подсказал мне свежую интересную творческую мысль, из которой когда-нибудь появится оригинальная программа с вопросом в ее титуле: «Что общего между Шопеном и Сибелиусом?» Причем ответ на него знают далеко не все – польского гения и финского композитора объединял русский паспорт. Оба этих музыканта являлись подданными Российской империи!
Гениям свойственно ошибаться
В своих регулярных публикациях Удмуртская филармония уже отмечала, как в добрую шутку Дмитрий Шостакович завидовал «легкой» старости Яна Сибелиуса.
– Многие годы своей жизни он ничего не сочинял и занимал лишь должность «Гордости финского народа». Эта должность превосходно оплачивалась: квартира, дача, достойная субсидия и т.п. Сам же Сибелиус хлестал коньяк и слушал разного рода музыку на пластинках. Вот мне бы так. А то забот у меня много. Очень много, а вот сил мало… – эту фразу биографы приписывали Дмитрию Дмитриевичу.
По неизменной иронии судьбы, Шостакович доподлинно не знал о настоящей человеческой и художнической трагедии финского коллеги и современника. Хотя сам в своих жизненных страданиях часто шел как будто по предначертанию одного из любимых своих поэтов Александра Блока: «Сквозь кровь, сквозь муки, сквозь гроба…» (стихотворение «В ночи, когда уснет тревога…»)
Зато теперь всегда крепкие задним умом, последующие поколения твердо знают, что даже гениям свойственно ошибаться. Как однажды в отношении музыки все того же Сибелиуса серьезно ошибся все тот же гениальный Сергей Прокофьев, якобы напророчивший в интервью репортеру малоизвестной американской провинциальной газеты о скором и полном забвении для музыки финского композитора.
«С точки зрения техники весьма незрел», «спал во время Второй симфонии», «пишет третьесортный хлам», «красочный северный фольклор, который любят старые леди за сентиментальные нотки», «мода на Сибелиуса пройдет и очень скоро о нем забудут».
С момента того поспешного предсказания прошло почти 90 лет, а музыка Сибелиуса продолжает звучать. Звучать сурово и ярко, мощно и лирично, трагично и драматично, тревожно или наоборот жизнеутверждающе. Во всех палитрах и гаммах человеческих предощущений, чувств, переживаний, состояний, мыслей и ожиданий…
Текст: Александр Поскребышев
