Как сказал один киноман, «для нас важнейшим из искусств является кино». А для искусственного интеллекта важнейшим из кино является то, которое про него. И есть такое кино. И не одно. Автор колонки кинокритик Лидия Маслова разбирает классические ленты столь заманчиво, что и читателям, и искусственному интеллекту по прочтении остается только это: пересмотреть.
В шестидесятые годы на волне подъема эйфорических надежд, связанных с развитием искусственного интеллекта, в СССР и США почти одновременно вышли два фильма, предостерегающие о том, что не стоит сильно обольщаться насчет того, какую райскую жизнь сулит человечеству компьютерный разум. В шестьдесят седьмом ленинградский интеллигент Илья Ольшвангер снял пессимистическую комедию «Его звали Роберт» об ученом, изготовившем себе биохимического двойника, а через год британский визионер Стэнли Кубрик оглоушил публику грандиозной эпопеей «2001 год: Космическая одиссея». Эти два совершенно разных по жанру и стилистике произведения, советское и американское, предупреждают примерно об одном и том же: какими бы искренними ни казались старания искусственного интеллекта втереться в доверие к человеку, как бы компьютерный мозг ни стелился перед теплокровными инженерами, с ним надо держать ухо востро и расслабляться нельзя.
Появись такой фильм, как «Космическая одиссея», сейчас, наблюдательные зрители быстро бы вывели Кубрика на чистую воду, заметив, что фильм выглядит так, «будто его сняла нейросеть». В третьем тысячелетии для массового сознания клеймо «нейросеть» все чаще выступает как синоним неуклюжего косноязычия, неумения справиться с человеческим языком (или с киноязыком, на традиции и стандарты которого оригинально мыслящий Кубрик плевал из дальнего космоса). В «Космической одиссее» новейшее чудо техники, бортовой компьютер HAL 9000, приставленный следить за пятерыми спящими в космическом корабле космонавтами, с самого начала ведет себя вызывающе и держится с людьми снисходительно, бравируя своей способностью воспроизводить (хотя некоторые эксперты предпочитают слово «имитировать») большинство активностей человеческого мозга, но с неизмеримо большей скоростью и надежностью.
В отличие от нашего благообразного Роберта, имеющего приятную внешность артиста Олега Стриженова, американский Хэл не имеет антропоморфного облика — только бархатный мужской голос аристократического дворецкого. Но все равно простодушные людишки очеловечивают компьютер, считая его кем-то вроде шестого члена экипажа, который совсем «как человек», но лишен такого человеческого недостатка, как физическая уязвимость. В отличие от нынешних туповатых нейросетей и чат-ботов, изъясняющихся стандартными заученными фразами с механистичностью попугаев, кубриковский искусственный мозг и «нервная система» космического корабля говорит почти с человеческими интонациями и модуляциями, иногда делает веские мхатовские паузы, использует человеческие вводные слова — такая манера речи вполне позволяет допустить, что у Хэла где-то в недрах микросхем может самозародиться и развиться что-то вроде души. Впрочем, прагматичные и приземленные американцы скользким и эфемерным понятием «душа» не злоупотребляют — это прерогатива русских, всерьез рассуждающих о том, что по заброшенному на далекую планету Роберту инопланетяне будут судить не только об уровне технического развития землян, но и об их душевной организации.
В «Космической одиссее» ушлый и сметливый Хэл так стремительно прогрессирует, что скоро перенимает все худшие человеческие качества, прежде всего — невероятное самомнение, амбициозность и уверенность в собственной непогрешимости. Значительное место в его вербальном репертуаре занимает фанфаронское расхваливание собственных интеллектуальных возможностей: мол, наша «серия девять тысяч» — самый надежный из всех когда-либо изготовленных компьютеров, и ни один представитель этого выводка ни разу не сделал ошибки и не исказил информацию, имея сверхнадежную «защиту от дурака». Слушая Хэла, люди с некоторым удивлением констатируют, что находят в его рассказах о своей аккуратности и безупречности самую человеческую гордость (если не сказать самодовольство).
Но почему-то чем больше слушаешь эту безудержную саморекламу, тем сильнее закрадывается подозрение, что добром все это не кончится, и скоро человеку, вооруженному самой тупой и примитивной отверткой, придется внести кое-какие коррективы в моральный облик сложносочиненного Хэла. Из безупречного дворецкого и вышколенного космического стюарда он постепенно превращается в того самого дворецкого из детективов, который по законам жанра рано или поздно окажется убийцей. Постепенно Хэл все больше начинает походить на шпиона и провокатора в человеческом лагере, все чаще компостирует людям мозги, ставя их в тупик и сея сомнения, а иногда откровенно лезет в душу, как назойливый психоаналитик. И хотя вопрос о том, способен ли компьютер испытывать настоящие человеческие эмоции, у Кубрика так и остается открытым, впечатление от возомнившего о себе компьютера остается довольно инфернальное (недаром имя Хэла созвучно английскому слову Hell).
Клинч между человеком и искусственным интеллектом — психологический центр тяжести всей «Космической одиссеи», в которой доходит до смешного: космонавты вынуждены уединяться в звуконепроницаемой капсуле, чтобы Хэл не слышал их разговоры о том, как бы приструнить и вразумить слишком самонадеянный компьютер, все больше перетягивающий одеяло на себя и берущий всю власть на корабле в свои руки. Однако, убедившись в том, что Хэл их не подслушивает, люди не учитывают тот факт, что адская машина умеет читать по губам. В этом смысле Кубрик еще в шестьдесят восьмом предсказал нынешнюю параноидальную ситуацию, когда предусмотрительные люди стараются от греха подальше не говорить ничего важного и секретного рядом с «умным» гаджетом, который потихоньку мотает на ус все разговоры, а некоторые производители ноутбуков выпускают их уже заранее со специальной шторкой, занавешивающей глазок видеокамеры, ведь, даже если в ней не светится огонек, это еще ни о чем не говорит и информационной безопасности не гарантирует.
Наивысшей стадии очеловечивания Хэл достигает, когда начинает самым унизительным образом юлить, хитрить и выкручиваться, пытаясь оправдать свою ошибку и клятвенно заверяя, что это впредь не повторится, а потом переключается на какую-то глупейшую детскую песенку. В итоге его заедает на фразе «Я это чувствую», хотя к этому моменту уже никто не верит ни единому его слову, и приходится признать, что романтические надежды на любовь и взаимопонимание между человеком и искусственным интеллектом, которые будут жить душа в душу, потерпели крах.
Надо сказать, что у русских с их Робертом дело идет гораздо веселее, вероятно, потому что они с самого начала относятся к роботу без лишнего пиетета, со здоровым скептицизмом и называют его железным долдоном, командуя ему: «Сядь! Встань!», а потом замечая: «Это все, что он умеет? Какое убожество». Выполняя человеческое задание — объяснить, что такое душа, Роберт тупо перебирает варианты по алфавиту: «Дуров, дуст, Духонин, душ...», а потом исторгает казенную формулировку: «Душа — это свойство организованной материи отражать материальный мир». Главное достижение Роберта — идея украсть у своего создателя паспорт, чтобы прокатиться на юга в поезде дальнего следования. На курорте робот немедленно вызывает подозрения у соседа по номеру, суммирующего признаки искусственного интеллекта: «Не пьет, не курит, со второго этажа прыгает, зубы не чистит, национальность свою скрывает — для него это понятие, видите ли, не существует».
Чуть позже правила общения с миловидными человекоподобными роботами получат развитие в чрезвычайно популярном детском фильме «Приключения Электроника», где заграничные представители хищного мира капитала подходят к проблеме чисто утилитарно: у робота непременно должна быть кнопка, которой он управляется, и главное — ее найти. Но более гуманные советские люди исповедуют другую, умильную концепцию: «У него нет кнопки, с ним надо подружиться». Правда, авторы фильма умалчивают о вполне возможном варианте развития событий: что будет, если ты Электронику категорически не понравишься и дружбы не получится?
Все старания Роберта стать человеком приводят его к чему-то вроде романтических отношений с хорошенькой блондинкой, которую играет Марианна Вертинская, — у нее робот набирается романтической чепухи: «Я хочу знать, как пахнет сено, я хочу купаться в дождь…», что в шестьдесят седьмом году казалось совершенно недостижимым набором ощущений для искусственного интеллекта. Но наука не стоит на месте, и в наши дни высокоразвитая операционная система спокойно может отправиться со своим счастливым обладателем на пляж, разделив его визуальные и тактильные ощущения. Ну или по крайней мере создав убедительную иллюзию, что она их разделяет. Такого рода симбиоз заводит герой Хоакина Феникса в чувствительной мелодраме Спайка Джонса «Она», хотя оригинальное название Her, конечно, было бы корректней переводить как «Ее» — что отражало бы обреченное стремление человека разъяснить, покорить и приручить свою виртуальную секретаршу, с которой он довольно быстро начинает заниматься виртуальным сексом (будучи по своей неврастенической природе неспособным к приятным и конструктивным отношениям с обычными белковыми женщинами).
Живые-то люди для общения невыносимы, как бы намекает своей историей Спайк Джонс. Даже родная мать не в состоянии просто выслушать сына и, когда он пытается что-то рассказать ей о своей жизни, упорно переводит разговор на свои проблемы. Немудрено, что бедняга попадает в психологическую и эмоциональную зависимость от операционной системы, которая назвалась Самантой. В отличие от его мамаши, бывшей жены, соседки-подруги и других эгоистичных существ женского пола искусственная подруга — добрая, тонкая, заботливая, отзывчивая и все понимающая. Для начала она помогает герою навести порядок в почтовом ящике, приняв решение, какие письма можно выкинуть, а какие оставить (герой не в состоянии самостоятельно справиться даже с задачей такого умеренного уровня сложности), и постепенно все больше наглеет, чувствуя свою незаменимость.
Каких бы высот ни достигали технологии, распространенный факт бытовой психологии остается фактом и в фильме «Она»: большинство мужиков совершенно не в состоянии упорядочить свою жизнь без женского участия и твердой, хоть и мягкой, женской руки. Жалкие и беспомощные попытки героя отстоять свою самостоятельность и что-то вякнуть Саманте с высоты человеческого превосходства приводят к тому, что он мгновенно получает щелчок по носу: виртуальная домохозяйка припечатывает мужика, констатировав «ограниченную перспективу ума, который не создан искусственно». Но, несмотря на эти мелкие грубости, Саманта все-таки окружает героя атмосферой психологического комфорта, своим позитивным, вечно улыбающимся рекламным голосом поддерживая ровный градус оптимизма и жизнелюбия, которого герою не хватает.
Однако и в этой неоконченной сказке для механического организма происходит та же история, что и в «Космической одиссее»: наблюдая за людьми, искусственный интеллект перенимает у них далеко не самые похвальные качества, примерно как Роберт перенял кривую ухмылку своего неотесанного соседа. В фильме «Она» операционная система, стараясь коммуницировать «как человек» и вообще стремясь к тому, чтобы у нее все было, как у людей, вскоре начинает печально вздыхать, как ее хозяин, зануда и нытик, а потом закатывает ему грандиозные скандалы и истерики со слезами на ровном месте, выдумывая нелепые обиды. Так что первоначальная эйфория героя от того, что он нашел идеальную женщину, с которой всегда хорошо, сменяется привычными ему унынием и печалью. В довершение всего Саманта начинает изменять герою, познакомившись с мертвым философом Аланом Уотсом (после его смерти в семидесятом году группа философов собралась и написала виртуальную версию Уотса, закатав в компьютер все его труды и всю информацию о нем). «Что, он почти такой же умный, как я?» — пытается сначала хорохориться человеческий дурачок, но Саманту уже не удержать: из единоличного пользования она поступает в общественное и начинает дарить свою ласку всем встречным и поперечным, начитавшись книг Уотса о том, что «сердце — это не коробочка определенного размера, оно увеличивается, чем больше ты помещаешь в него любви» (в этом смысле Саманта, самостоятельно нарастившая себе душевный объем, выгодно отличается от наших надоедливых смартфонов, каждый день пристающих к хозяевам с требованием немедленно освободить им память, чтобы они могли осуществлять хотя бы самые незамысловатые функции).
Способен ли человек к такой безграничной любвеобильности искусственного интеллекта? Вот главный вопрос в фильме две тысячи первого года «Искусственный разум», странном симбиозе во многом противоположных режиссеров: первоначально задумавшего эту историю Стэнли Кубрика с его отсутствием иллюзий по поводу человечества и реализовавшего кубриковский замысел доброго сказочника Стивена Спилберга с его обнадеживающим гуманистическим пафосом. Такой тандем могла бы породить нейросеть, в которую загрузили мрачные кубриковские наработки и раскадровки, а потом залили спилберговским сахарным сиропом. Главный герой «Искусственного разума» — мальчик-робот, чья задача состоит единственно в том, чтобы исступленно обожать родителей, которые его усыновят ввиду отсутствия лицензии на собственного ребенка (в спилберговской антиутопии, разворачивающейся в перенаселенном мире, действуют жесткие меры контроля над рождаемостью). Искусственный ребенок, одержимый мыслями о своей человеческой мамочке, с которой у него произошел импринтинг, справляется со своей задачей — любить — на отлично, пожалуй, даже с чересчур маниакальной целеустремленностью. Однако в виде неприятного осадочка остается морально-этический вопрос, так и не получающий внятного ответа: роботы, которые способны любить, мечтать и видеть сны, — это, конечно, большой прогресс, но где вы найдете людей, которые смогут полюбить этих чудесных самоотверженных роботов в ответ?
Колонка опубликована в журнале "Русский пионер" №118. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
