Она плотно засела за свою старенькую швейную машинку – шила на заказ, пришлепывала иностранные лейблы и сдавала продукцию Семеновой Лене, семейной подружке. Ее Витька оказался оборотистым и плавал в торговле, как рыба в воде. Сбывали одежду, как фирму. Стежок к стежку ( все по «Бурде). Этикетки Семенов Витька где-то умудрялся доставать, деляга… Платили Нине сущие копейки, но она не жаловалась, хоть и была основным двигателем торговли.
- Основной двигатель торговли – не твои руки, - говорила Ленка Семенова, - а Витькины мозги!
И Нина соглашалась с ней. Витьку она уважала, Витька не плакал и не отчаивался – оказывается, он до дрожи ненавидел проклятый совок и радовался, что наконец-то союз развалился к чертовой матери, и теперь не надо кормить никого.
Ванечка к тому времени оформился в высоченного парня и поступил в институт. В бывший Ленинград. Его одноклассники были лишены такого счастья – у родителей не оказалось денег, чтобы оплачивать (здравствуй, капитализмъ) институты. Его одноклассники отправились в армию. В самое пекло злой дедовщины и звериных порядков. В самую разруху-голодуху, где склизкая шрапнель с селедкой считалась за деликатес. Где пьяный командир, наспех побритый и сбрызнутый «шипром», одуревший от безнадеги, воспитывал молокососов, как умел, примешав к «воспитанию» злость и отчаяние, выросшие на месте гордости за страну, которой не стало, и Бог знает, будет ли она вообще. Ване повезло – матери удавалось зарабатывать деньги на учебу сына.
Он приезжал на каникулы. Побудет день-два, и снова отчалит. Ему не нравилось в родном городке, посеревшем от блеска «святых девяностых».
- Скучно, мама. Все бухают. Даже папаша наш! – кривился Ваня, - брось ты его нафиг. Он кровь твою сосет!
Он был прав, Ванечка. Как он несправедливо и болезненно был прав. Игорь начал пить. Он покупал спирт «Ройал» в ларьке, маленькие мерзавчики с красной крышечкой, «красной шапочкой», разбавлял содержимое один к одному и пил с мужиками за ларьком. Откуда деньги? Оттуда – на бирже стоял. За «стояние» платили какие-то копейки, которые тут же пропивались. Но у жены Игорь ничего не просил – понимал – безбожно требовать у жены, горбатившейся ночами над швейной машинкой и кашляющей нитяными огрызками.
Игорь старался ей помогать: следил за состоянием старенькой машинки, смазывал шпунтики и колесики, не давал ей сдохнуть окончательно. Но на этом – все. Хотя мог ведь – Семенов не раз, и не два предлагал ему устроиться водителем и возить товар.
- У меня права так, для галочки, - отмахивался Игорь от Витька, - любительские права. Какой из меня водитель? Машины даже не успел купить.
Машину купить не удалось, хотя копили деньги много лет. В один прекрасный день рублики превратились в «фуфлики». Так что Игорь навеки остался пешеходом. Слабым, безработным, пьющим пешеходом.
Ему было неловко и стыдно, уважаемому человеку, начальнику, итеэровцу, разгружать вагоны со своими бывшими подчиненными, работягами, разными по характеру людьми. Он был строгим начальником, не терпел раздолбайства и разгильдяйства на работе – многих безжалостно увольнял по статье. В один из самых отчаянных дней, по направлению биржи, пошел таки на железку – деньги платили сразу. А там встретил Павлика. Павлик по жизни был «летуном», навроде киношного «Афони», позорившего славный завод своим поведением и умением подкалымить, не отходя от рабочего места.
И вот этого Павлика, оказавшегося по иронии судьбы бригадиром грузчиков, увидев робкого бывшего начальника, осклабился, показав ряд сахарных зубов:
- О! Какие люди! Игорь Валентинович собственной персоной? Что, *ополиз, не оставили тебя при теплом местечке? Слишком честный? Давай, впрягайся, чудило! Тут тебе не там! Тут тебе не креслице твое мягенькое, и секретарш с кофейком нет!
Работяги сипло, пропито заржали. Все время разгрузки подначивали «гнилую интеллигенцию». Игорь неловко оступился под весом мешка и получил от кого-то обидный пинок – веселились мужички. Помнили чужие обидки. Бригадир блаженствовал.
Игорь аккуратно взвалил мешок на грузовую платформу. Подошел вплотную к скалящему зубы Павлуше и аккуратно, но точно ударил его кулаком в нос. Морду Павлика залила кровавая юшка.
Игоря уволили сразу, пригрозив ему даже не думать о дальнейшей работе.
- Здесь тебе не там, - плевался слюнями начальник участка, - ишь ты, манерки свои тут показывает! Кончилось твое время! Или пашешь, как все, или под мостом сидишь!
- А сам-то, что не пашешь? – угрюмо спросил Игорь, - ручки-то белые, работяга хренов!
- В-о-о-н! – завизжал начальник, холеный, сытый, изнеженный, - вали отсюда.
Игорь вышел из кабинета. В приемной посиживал Павлик с кусками ваты в ноздрях. Секретарша озабоченно чирикала над ним.
- Что, получил люлей? – ехидно спросил он у Игоря.
В любимчиках ходил, видимо. Пригрел местечко. Вон, даже секретаршу приручил.
Игорь не ответил. Вечером он крепко напился, а утром вновь сидел в коридоре биржи.
Нина прекрасно понимала, что творилось с мужем. Она не относилась к волевым женщинам, которые могут достать любого, но добиться своего, пиля мужчин бесконечно. Ей было жалко Игоря. Искренне жалко. Нина решила проще: дать человеку время успокоится, осознать свое «Я», поверить в себя. Тогда все получится, обязательно получится.
Ваня обещал приехать к Новому Году. Нина готовилась к празднику, как умела. Слава Богу, ко времени дикого капитализма, не нужно было давиться в очередях и прижимать к сердцу талоны. Это прошло и моментально забылось. Витрины ломились от американских гигантских окорочков, импортного майонеза, непонятной колбасы и сардин. Отчего-то дружелюбное к России государство заваливало голодных россиян продукцией своего производства, не особо заботясь о качестве продуктов и сроках годности.
И то – хлеб. Какая уж тут гордость. Хорошо, что чеснок и горчица пока – исто русские. И Нина сварганила приличный стол за копейки, зажарив под сыром «ножки Буша», натерев чесноком черные гренки и накрошив винегрет с селедкой. Удалось подобрать на рынке еловые ветки (они пока бесплатные), поставить их в хрустальную вазу и украсить дождиком. Игорь выколотил на снежку палас, помог передвинуть громоздкий шкаф в угол, освободив пространство, и отмыл начисто полы в квартире.
Сразу как-то торжественно, просторно дома стало. Запахло хвойным, лесным запахом и мандаринами (мандарины – это святое). Нина любовалась блеском выкупанных в холодной воде с нашатырем бокалов. Из секретера она торжественно выудила подаренный на свадьбу сервиз «Мальвина», и серебряные вилки. Что на них смотреть, не в музее. Нужно пользоваться красивой посудой здесь и сейчас. В ней любая «едьба» выглядит по-королевски.
Ваня приехал вечером. Высокий, красивый, молодой, модно одетый – Нина удивилась даже. Откуда у него кожаная куртка? Ведь она стоит бешеных денег? И джинсы? Джинсы марки «Levi Strauss», Нина пыталась шить такие же, но у нее получалось, скажем так, неважно, не было в стране такой ткани. Это бананы или слаксы можно еще подделать, но настоящие «левайсы» казались чем-то на грани фантастики.
- Да удалось найти небольшую работенку, - отмахивался тогда.
Нина не стала допытываться, что за работенка, хотя тогда, впервые, наверное, если не считать тяжелого предчувствия накануне смерти мамы, у нее нехорошо дернулось сердце. Но… Праздник, и Игорь в чистой рубашке (в той самой, которую Нина дарила ему лет десять назад на Новый год), побритый и трезвый, с посветлевшими глазами, радостно потянулся к сыну. Зачем портить вечер какими-то предчувствиями?
И все же саднило под ложечкой. Нина задушила боль варварским способом: налила в рюмку водки и туда же накапала валерианки. Одним махом выпила гремучую смесь, потом прислушалась к себе – вроде полегчало – можно жить дальше.
Началось все хорошо. Дождались боя курантов, сердечно поздравили друг друга. Ваня загадочно улыбнулся и предложил родителям заглянуть под елочку. Подарки? От сына? Нина ожидала найти какую-нибудь милую безделушку типа шарфика или перчаток – что взять со студента? Но в красивой коробочке с надписью: маме, обнаружился футляр, а в нем – цепочка. Игорь в своем подарке нашел… часы. Хорошие часы с золотым корпусом.
После немой паузы Ваня объявил:
- Мама, ты только не волнуйся. Я бросил институт.
У Нины опустились руки, и цепочка мертвой змейкой скользнула на пол.
Игорь помрачнел.
- Ты что творишь? Мать жилы рвет на твое обучение. Ты, гаденыш этакий, совсем уже совесть потерял? В братки пошел? В Воры? А?
Ваня вспыхнул, сузил глаза (добрые такие, умные, отцовские глаза), и вдруг, словно плотину прорвало, начал выплевывать Игорю в лицо злые, желчные, убийственные слова:
- Ты маму пожалел? Тебе, слабаку, вдруг маму стало жалко? Быть мужиком, работу найти – тебе стыдно? Чтобы мать не гробилась, чтобы копейки не считала – ТЕБЕ СТЫДНО? А мне вот не стыдно! Мне этот диплом нафиг не нужен! В любом переходе эти дипломы продают! И мне не стыдно!
Игорь бледнел. Ваня, наоборот, пылал: глазами, ушами, речами.
- Че уставился, фраер? Что глазами лупишь, правильный ты наш? Иди в ларек, красную шапку себе купи, да пожалуйся алкашам своим на несчастную жизнь! Это тебе – нормально, не стыдно!
Отец вдруг ударил сына. Наотмашь, жестко.
- Заткнись!
Ваня устоял. Сгреб Игоря за грудки и сквозь зубы процедил:
- Молись, шнурок занюханный, что я тебе родственник. А то быстро бы к архангелам своим интеллигентным улетел! Молись и оставь мою мать в покое, свали из квартиры, недоделок, пока я тебя лично из окна не выкинул, терпила!
Нина, до этого оторопевшая просто, не выдержала: закричала:
- Прекрати! Прекрати! Прекрати!
Ваня выпустил Игоря, и тот сразу же свалился безжизненным кулем на пол. Нина подбежала к мужу пощупала пульс – тишина. Метнулась к телефону – вызывать скорую. Ваня бросился к ней:
- Мамочка!
Нина взглянула на него безжизненными, пустыми глазами:
- Я тебе не мамочка. Убирайся.
Ванькина губа вдруг задергалась, лицо посерело. Он, странно мотнув подбородком, схватил свою кожаную куртку и вышел из квартиры. Нина душой рвалась за ним, вниз по лестнице, на улицу, в метель, по расчищенной дорожке, по тротуару, вдоль магазинов и кафе, через метель и мишуру… Но на руках – бездыханный муж. Милый, любимый, единственный. Нина осталась с ним.
Врачи скорой констатировали смерть от острой сердечной недостаточности. Витька с Ленкой помогли с похоронами, пока Нина находилась в глубокой прострации. Вани на похоронах не было. Его вообще больше в жизни Нины не было: за много лет – ни звонка, ни письма, ни-че-го.
Автор: Анна Лебедева
