Нина Яковлевна влачила свое одинокое существование в малюсенькой квартире углового трехэтажного дома на Заводской улице маленького городка Ленинградской области. На просторной площадке подъезда умещалось аж семь малометражек, и Нина Яковлевна не могла понять замысла архитектора. Зачем такая просторная площадка? Не лучше ли увеличить площадь квартир?
Ответов на свои вопросы она не получила – спрашивать не у кого была, а всякими «гуглами» и «яндексами» она пользоваться, увы, не умела – компьютера не было. Какой компьютер, у нее даже телевизор был старенький, тридцати лет от роду, и телефон – самый, что ни на есть, простенький, кнопочный, хотя у многих Нины Яковлевны соседок дома красовались широченные плоские телевизоры на стене вместо картин, да и телефоны – тоже, такие же, как и телики, только чуть поменьше.
По утрам Нина Яковлевна, позавтракав чаем с жареными гренками, одевалась и уходила на «промысел». Нина Яковлевна спешила на рынок за молоком: фермеры из соседней деревни приезжали в город в дребезжавшей саренькой «Ниве» с тележкой и продавали домашнее жирное, как сливки, молоко, желтоватый творог и сметану, ложка в которой стояла торчком. Нина становилась в очередь и терпеливо ждала, выслушивая сплетни таких же, как она, пожилых мужчин и женщин, шустро крутившихся с утра по хозяйству.
Разговоры были одни и те же: политика внутренняя и внешняя, дети, внуки и хреновая работа городской администрации. Все сводилось к одному: раньше было лучше! И солнце – ярче, и трава – зеленее, и генеральный секретарь – добрее и рачительнее относился к своему многострадальному народу.
- Я помню, - начинал какой-нибудь седой дяденька в пыжиковой шапке, - шести утра еще нет, а техника в ряд выставлялась – и вперед, дорогу чистить. Мы на завод, как баре шли – все сугробы убраны. А теперь внучке с коляской во двор не выйти – все завалено снегом! Бардак! Сталина на них нет!
Нина Яковлевна хотела возразить. Она ясно помнила, она пробиралась на тот самый завод с санками (по пути надо было закинуть в садик сынишку) по сугробам. Тогда она, еще молодая и сильная, воображала себя полярником в сложной экспедиции или просто – ездовой собакой. Потому что, язык был на плече, а тело – в мыле – не пройти и не проехать! И кругом – такие же граждане – волочились по пояс в снегу, пытаясь пробить колею для других. К обеду город был испещрен тропками, и люди уже могли спокойно ходить по своим насущным делам.
Но она не возражала и не спорила. Лучше, так лучше. Зачем обращать на себя праведный гнев нервной толпы? Тем более, Нина Яковлевна понимала, что раньше было действительно лучше – потому что, все, сейчас терпеливо дожидавшиеся своей очереди, были намного моложе и счастливее. И Нина Яковлевна – в том числе.
Все очень просто. Нину тогда звали Ниночкой. Ее не донимали болезни. Она с удовольствием смотрела на свое зеркальное отражение. Малюсенькая хрущебка со смежным санузлом (метр – ширина, два – длина) и отсутствием лоджии была настоящим царским подарком для Ниночкиной семьи. Не надо ходить за водой, в баню, мучиться со стиркой, топить печь, ругаться с соседями. Своя квартира, Господи! Какое счастье!
А квартира была просторной – восемнадцать квадратов в комнате! И удобная ниша для сына Ванечки. Игорь (муж) смастерил топчан, аккуратно вместившийся в нишу, повесил книжные полки. Нина нашла красивую гардинную ткань, обметала ее на швейной машинке и протянула на проволоке – отличные занавески получились. Ванька мог задернуть занавес по вечерам и уютно расположившись в своем уголке, читать или спать – никто его не беспокоил.
Ниночка обожала семейные вечера. Ванька играл на полу – что-то там созидал из конструктора, Игорь читал в своем любимом кресле с деревянными подоконниками, а Нина на кухне смазывала коржи для торта вареной сгущенкой – погуще, потолще слои – все любили сладкое.
Потом она заваривала индийский чай по «английской технологии»: сначала прогревала фарфоровый литровый пузатый заварочный чайник, держа над горячим паром. Потом, тщательно вытерев его чистым полотенцем досуха, насыпала на донце пять щепоток душистой заварки – от чайника шел великолепный сухой, почти банный аромат.
И только после этого кипятила колодезную (за такой водой Нина бегала на городскую окраину, считай, в деревню, к колодцу) воду и заливала кипятком чайничек до половины. Подождав минуты три, доливала чайник до верха, закрывала крышкой и чистым вафельным полотенчиком. Через некоторое время звала мужа и сына на кухню, под красный абажур, пить субботний чай с тортом.
Ее мужчины наслаждались чаепитием, шутили, поддевали друг друга, сочиняли планы на завтрашний день, а Ниночка думала, какая она все-таки счастливая. Все у нее есть для счастья: и сынок, и муж, и красный абажур, и занавески в тон (как все-таки удачно она напала на эту ткань в одноименном магазине), и покой, и радость, и страна, где нет никакой войны, дай Бог, чтобы так было всегда. «Пожалуйста, Господи, хоть и говорят, что тебя нет, но все равно, пожалуйста, сохрани все, как есть!»
За красными занавесками бушевала метель, заваливая город тоннами снега, и завтра Ниночке снова придется потеть, пробивая себе путь. Вечером нужно будет бегать по магазинам в поисках продуктов и дефицитной сгущенки. Да еще стирки поднакопилось, да через неделю нужно сделать генеральную уборку к новому году.
У Ваньки начнутся каникулы – он просился на недельку в деревню к бабке. Нужно матери гостинцев прикупить. Хорошо, что Игорю набор подарят. Там палка сырокопченой колбасы будет, можно отрезать четверть. Да и Ваньке подарок дадут в школе. Оттуда можно конфет шоколадных взять, да еще подушечек прикупить, мать их любит. А к Новому Году еще надо бы достать майонез – жаль, что его в наборе нет. А так – все приготовлено на год вперед. Да, еще бы сметаны свежей не забыть тридцатого взять. Много надо – и на кролика, и на торт. Интересно, Семеновы придут?
Так, за чередой мыслей и мыслишек проходил тихий субботний вечерок. И, покуда Нина засыпала, ручеек женских думок иссякал и таял, потому что сон, глубокий, здоровый и крепкий, наваливался на нее разом, мягким одеялом отсекая собой все заботы и беспокойства – спать! Завтра будет новый день! И все будет хорошо! Потому что, иначе не может быть!
И все было хорошо! И в новогоднем наборе мужа, помимо шпрот, была еще и коробка конфет, и шампанское, и шпроты, и баночка с крабовым мясом, и колбаса, и еще много чего вкусненького. И премию, и тринадцатую выдали. И пахла хвоей елка, и игрушки сияли на ней волшебно. И Ванечке удалось купить клюшку. И Игорю – рубашку импортную. И Семеновы, Ленка с Витькой, пришли, и Петровы. И праздник получился чудесный: сначала посидели до курантов. А потом высыпали на улицу и жгли бенгальские огни. И дети веселились – спать не гонят!
И музыка, и танцы, и всем подъездом поздравляли друг друга и желали счастья. И все молодые! На площадку кто-то вынес столы, и елку кто-то вытащил, и все гуляли до утра уже в подъезде, на той самой обширной площадке, под Аллу Пугачеву, под «Песняров» гудели! Все молодые, у всех все впереди, и только начинается жизнь!
***
- …ипотеку нынче платит, волком воет! А квартирешка-то, квартирешка, в два раза меньше родительской – вот вход, два шага и в стенку упрешься! Я ей говорю: Неля, возвращайся домой, не смеши людей! Умру, так все тебе достанется! Как ты дальше будешь жить – Муська растет! Что она в твоей конуре видит! Так ведь нет – уперлась. Питер, Питер… А где Питер-то? В Мурино живет! Питер… На работу два часа добирается! Питер! – продолжал выступление дядя в пыжиковой шапке. И все с ним соглашались, кивали головами.
Нина Яковлевна очнулась от воспоминаний. Дед в шапке гундосил и не успокаивался. «Наверное, совсем ему одиноко одному, коли не замолкает ни на секунду. Поделиться своей болью с народом хочется человеку» - подумала она.
Ей тоже было ужасно одиноко. Но желания поделиться с кем-то своей болью не возникало. Не было этого желания. Сгорело.
У нее никого не осталось. Того счастья, которое должно быть всегда, Бог не дал. Отомстил за неверие в него, Бога, почти всем советским людям. Обрушил на них, наивных, «святые» (как обожает вспоминать про это время одна известная президентская супружница) девяностые, с бандитами, с голодухой, разочарованием и растерянностью, циничным воровством и наглым обирательством до нитки, с порочной вседозволенностью и грязью, с мусором, анархией и смертью. Хоть вешайся. И вешались. От позора, из-за долгов, из-за понимания свой ненужности. Спивались и вешались…
- Я – слабый! Слабый, - кричал тогда Игорь.
Да, слабый. Человек с высшим образованием, инженер, оказался никому не нужен. Никому. Завод ужимался в размерах, сокращался, терял свое значение. Терял свое значение и народ. Нина носилась по городу в поисках хоть какой-нибудь подработки: надо было кормить семью.
Автор: Анна Лебедева
