Так давно я не писала про нарциссов, что сегодня нашла себя скучающей по этим милейшим созданиям.
Шучу, конечно. Тем не менее, после моего длительного отсутствия на канале хочу в первую очередь возобновить тему восстановления после нарциссического абьюза.
Сегодня я приглашаю вас поисследовать такую проблему как: «Почему одни люди по выходе из абьюзивных отношений восстанавливаются быстрее и проще, чем другие?». Этот материал будет основан на концепции Терапии Принятия и Ответственности.
Цель сегодняшней статьи: нормализовать сложные эмоции в процессе восстановления – а также показать, что может влиять на этот процесс и почему здесь все очень индивидуально (а то, знаете ли, заходят порой в комментарии люди в белой верхней одежде и глубокомысленно изрекают: «Да знаем мы: вам просто нравится страдать!»).
В первую очередь отмечу то, что ни для кого уже наверняка секретом не является: на нас достаточно ощутимо влияют детские травмы. Мало того, есть корреляция между наличием травмы в детском возрасте и не самым удачным выбором партнера в возрасте взрослом (и даже многократным выбором таковых).
Но есть и еще один немаловажный факт: наличие той самой травмы влияет и на способность к восстановлению после абьюзивных отношений. Ведь в таких отношениях порой оказываются и те, у кого в детстве все обстояло весьма неплохо. Однако приходят в себя эти счастливчики быстрее и проще, поскольку располагают ощутимым внутренним ресурсом.
Давайте, пока мы все еще находимся в начале повествования, расставим все необходимые точки над i. А именно: предлагаю далее (в этом материале) именовать опыт длительного нахождения в абьюзивных отношениях травматическим опытом. Это чтобы мне было проще излагать, а вам – усваивать то, что я здесь излагаю.
И далее пляшем уже от вышеозначенного. Итак, есть разница между тем, как справляется с травматическим опытом человек с психикой, не обремененной внутрисемейными сложностями в детском возрасте. И как с таковым же справляется тот, у кого в анамнезе есть стабильно плохое (а местами и жестокое) обращение со стороны близких людей и нередко следующее за этим комплексное ПТСР.
Сюда же можно подвязать и травму привязанности. Если комплексное ПТСР вы приобрели, скажем, уже в отношениях с психопатическим партнером – имея при этом травму привязанности в детском возрасте – на эту самую травму это самое комплексное ПТСР ляжет гораздо ровнее («ровнее» в плохом, конечно же, смысле).
И давайте уже к делу. Как будет справляться с травматическим опытом во взрослой жизни человек, имеющий более устойчивую психику (в данном случае имею в виду психику, не травмированную в детстве)?
В первую очередь этот человек скажет себе что-то вроде: «Да, хотелось бы не испытывать нынешних сложных переживаний, не проваливаться в болезненные эмоции, но что есть то есть. И то, что со мной сейчас происходит – это нормально с учетом того, что я пережил/-а в отношениях». Еще раз то же самое, но иными словами: жизнь не соткана из прекрасной и гладкой ткани. Мы не можем испытывать сплошь приятнейшие из чувств. Временами мы чувствуем боль, переживаем горе и просто ощущаем себя далеко не самыми счастливыми из ныне живущих. И то, что такие болезненные эмоции нас периодически настигают, не означает, что мы должны предпринимать заведомо обреченные на провал попытки спрятать их поглубже внутрь, убежать от них или заглушить чем-либо.
Что-то подобное скажет себе человек, не наблюдавшей в детстве глубочайших семейных драм, поскольку у него нет запрета на «некрасивые» эмоции (вроде этого: «Какие еще тут твои чувства?! Не до них нам, посмотри, что в семье происходит, и устыдись несвоевременности собственной боли и страха»).
Также этот человек понимает, что сейчас он периодически проваливается в Я-концепцию слабости/никчемности/уязвимости/беспомощности – иными словами, в детский режим – да, он способен это заметить и «не попасться на крючок». Он понимает, что это всего лишь одна из историй, которая с ним произошла. И он знает, что история не равно судьба.
Да, на него навесили кучу ярлыков, которые нынче уже его собственный разум услужливо подсовывает ему в моменты, когда он чувствует себя подавленным и слабым. Однако как наш собственный разум, так и другие люди, имеющие привычку снабжать нашу личность непрошенными, но очень запоминающимися эпитетами – запросто могут ошибаться. И этот процесс замечания работы разума помогает человеку начать разделяться с непродуктивными мыслями.
Ведь: «Я конечно могу согласиться с тем, что говорит мне мой разум о том, какой я плохой/никчемный/глупый. Да запросто. Но постой-ка разум. Не спеши. Дай я сначала проверю: если я соглашусь с продуктами твоей деятельности и приму их за истину в последней инстанции – то как они на меня повлияют? Что подсказывает мне реальность? Стану ли я более активен, энергичен, способен действовать на благо себя и других, если доверюсь этим мыслям? Очевидно, нет. Тогда на кой мне с ними соглашаться, сцепляться и становиться подавленным ими? Нет, я признаю эти мысли как существующие, назову вещи своими именами, скажу себе: «мысль – это всего лишь мысль. Ярлык – это всего лишь ярлык. А чья-то проекция на меня таковой и остается. Ни больше, ни меньше. А теперь пора жить дальше – да, прямо с этими неприятными мыслями в обнимку, раз уж они пока что у меня есть».
Что же помогает этому человеку идти вперед, невзирая на сложные мысли и чувства?
Помогает понимание, чего хочет именно он/она. За что он/она готов побороться. Что для него/нее ценно. Именно для него/нее, а не для мамы/папы/бывшего/-ей и пр.
И это знание помогает ему – несмотря на наличие в данной ситуации сложных и неприятных переживаний – продолжать двигаться вперед. Это знание помогает выбирать осознанные и ответственные действия и ориентироваться на свои ценности как на неизменно светящий в темной ночи маяк.
Да, возможно, и его контакт с ценностями был отчасти утерян за время нахождения в деструктивных отношениях. Однако понимание собственных чувств, принятие себя, способность к самосостраданию с течением времени вернут и собственные желания, и ценности на место.
А теперь давайте заглянем внутрь другого человека. Он также занят процессом восстановления после деструктивных отношений, с той лишь разницей, что психологическое (а то и физическое) давление знакомы ему (ей) с детства.
Начать нужно с того, что абьюзивный партнер так или иначе закрывал потребность в привязанности, как бы дико это ни звучало. В глубине травмы наряду с ожиданием плохого обращения и недоверием к внешнему миру словно вырыт большой-большой котлован, в котором лишь пустота, одиночество, душевная боль и стыд. Очень много стыда. И поскольку размеры этого котлована не сказать, чтобы стандартные, мы волей-неволей ищем (и чаще всего находим) того, кто будет занимать в нашей и внешней и внутренней жизни столько пространства, чтобы весь-весь котлован собой заполнить. Чтобы даже ни минуты свободной не было побыть наедине с собой – ведь быть с собой (при наличии травмы) означает вновь переживать пустоту, одиночество, боль и тот же самый стыд. Порой быть с собой (человеку с комплексным ПТСР) настолько невыносимо, что он делает все, чтобы держаться от самого себя подальше.
Поэтому так сложно порой бывает при наличии травмы связать свою жизнь с человеком, у которого превалирует часть под названием «Здоровый Взрослый». Ведь эта часть про уважение чужих границ, про равную ответственность, про соблюдение баланса между зависимостью и автономией – а этого не хватит, чтобы заполнить тот самый метафорический котлован.
Соответственно и после завершения абьюзивных отношений пустота и одиночество продолжают быть, и вероятно, эта боль может чувствоваться еще сильнее на контрасте («Пусть эти отношения и были деструктивными, но я не чувствовал/-а этой огромной прорехи в душе, а сейчас вновь чувствую»).
А теперь немного о стыде. Повторюсь, что стыда при травме очень много – и он негативно влияет на самые разные процессы восстановления.
По сути, любой отдельно взятый процесс будет так или иначе связан со стыдом. Закономерно активируется самоотчуждение, неприятие себя. На выровненную токсичным стыдом поверхность превосходно наклеивается любой негативный ярлык – да так крепко, будто эту поверхность именно для него и готовили.
В первую же очередь стыд влияет на то, что человек не может позволить себе обратиться к кому-то за поддержкой и поделиться своими переживаниями. Соответственно, он остается наедине со своим стыдом, одиночеством, непониманием и кучей катастрофичных мыслей. И все это очень больно, порой невыносимо.
Стоит добавить, что абьюзивный партнер мог постараться и потихоньку извлечь всех реально сопереживающих из окружения жертвы. При этом стоит понимать, что в любой сложной/опасной ситуации у нас неминуемо активируется система привязанности, мы эволюционно запрограммированы на поиск поддержки в трудный момент. Следовательно, мы гораздо быстрее успокаиваемся и приходим в себя рядом с близкими и сострадающими нам людьми. В данном же случае такового не происходит и жертва абьюза по сути чувствует себя запертой внутри собственных трудновыносимых чувств. И нередко это воспроизводит ее травматический детский опыт (иными словами, в детстве он/она переживал/-а плюс/минус тоже самое).
Если же человек все же находит в себе силы на поиск поддержки, то нередко получает ожидаемо негативную обратную связь («Да забей»/ «Сама виновата»/ «А тебе все говорили» / «Ну не знаю, нам он/она всегда казался/-сь очень хорошим человеком. Это тебе всё не то и не так» и пр.). Про то, что близкие люди отказываются сопереживать, либо же своим методом сопереживания наносят еще одну рану привязанности – песня отдельная. Как правило, это связано с особенностями схемы Эмоциональной депривации (и я об этом писала в других статьях) и такой интересной штукой как «химия схемы» (тоже писала).
Прибавим и базовое недоверие к собственным эмоциям (нередко после пережитого абьюза есть недоверие к себе в целом). В первую очередь человек, переживший травматический детский опыт плохо понимает свои эмоции, он не в контакте с ними. Непонятно, есть ли у него право на эмоции (потому что все значимые люди утверждали, что права такого нет). Далее он не особо в курсе, как вообще их можно выражать и не покажется ли он (она) после этого выражения «истеричкой». А если он (она) все же свои эмоции выражает, то после этого вновь чувствует стыд за себя.
Печально то, что раз права на эмоции нет – то нет и процесса горевания, благодаря которому как раз и происходит внутреннее очищение и последующее восстановление. «Выражать гнев мне нельзя, да я особо и не умею. А печалиться мне просто страшно. И вообще, я не понимаю: то, что я чувствую – это нормально или нет?».
Помимо вышеописанного присутствует и страх этих самых эмоций, поскольку они представляются подавляющими и захватывающими. Но об этом я предлагаю поговорить в следующий раз – боюсь утомить вас данным материалом, а побеседовать еще есть о чем.
Итак, на сегодня я завершаю. Пишите обратную связь. Ставьте лайки, если было полезно и подписывайтесь на канал!
